Чудодей - Эрвин Штриттматтер

— Мы уже застраховались, если вы за этим пришли.

— Я ваш брат, — сказал Станислаус.

Женщина подошла поближе. Она рассматривала его как вещь, которую собиралась купить.

— Брат? Который брат? Господи боженька мой!

— Станислаус.

Женщина простерла к нему руки, но тут же убрала их:

— Станислаус?

— Да.

— А ну сними носок!

— Да у меня ноги грязные.

И все же он покорно снял башмак и носок. Насмешливая улыбка играла на губах Эльзбет.

— Сейчас столько мошенников развелось. В соседнем доме одного такого три недели кормили. Он выдавал себя за их дядю. А был он просто безработный, а никакой не дядя. Просто изголодался очень.

Эльзбет схватила Станислауса за ногу:

— Тут должна быть родинка с тремя серебряными волосками. Вот тут, у щиколотки. Здесь ее нет, но у тебя есть еще одна нога.

Станислаусу пришлось снять и второй башмак. Какой-то мужчина, топая, взбирался по лестнице. Станислаус застыдился.

— Это мой муж, — сказала Эльзбет. Она осмотрела левую ногу Станислауса. — Вот родинка!

Станислаус и сам не знал об этой родинке. Сестра обняла его:

— Наш Стани!

Мужчина добродушно улыбнулся:

— Ты что, тут мужчин раздеваешь, да?

У Штайлей был большой праздник. Пришел брат жены, посланец с родины. Было куплено четыре бутылки пива. К ужину сварили на два фунта картошки больше и детей аккуратно причесали на пробор. У Станислауса оказался семилетний племянник, который называл его — восемнадцатилетнего — дядей. Вокруг прыгали две маленькие девочки-близняшки — две маленькие Эльзбет.

— Дядя Стани, покажи нам родинку с тремя серебряными волосками!

— Дядя хочет помыть ноги. Он пришел издалека. А ласточки еще живут в козлятнике? Артур женился? Учитель Клюглер завел детей?

Вопросы точно мухи вились вокруг странствующего подмастерья пекаря.

Три дня пробыл он у Штайлей. Дети рвали его на части. Он должен был сходить с ними на рудничные пруды. Печальные пруды — ни травы, ни деревьев. Маслянисто мерцала темная угольная вода. Они швыряли камешки в стоячую воду. Круги разбегались по темному зеркалу воды и разбивались о прибрежную гальку карьера.

По вечерам Станислаус сидел на кухне с Эльзбет. Эльзбет штопала и шила. Вопросам не было конца.

— У тебя уже есть любимая девушка?

Станислаус от смущения царапал себе икры.

— Можешь на меня положиться, я не разболтаю. У меня у самой был один, когда мне еще и думать об этом рано было.

— Да, да, — бормотал Станислаус, не зная, с чего начать.

— Она у тебя красотка или такая, что другому и смотреть не захочется?

— Она похожа на белую далию — вот она какая.

— Я так и думала. Хорошо зарабатывает?

— Да она вроде ученая и набожная очень. Она меня целовала, но это я говорю только тебе.

— Если она учительница, то, верно, хорошо зарабатывает. Ты должен на ней жениться. Тогда, если останешься без работы, по крайней мере нуждаться не будешь.

— Нет-нет, это любовь, и притом настоящая. Я написал для нее стихи, собственно говоря, много стихов.

Сестра опустила свою штопку на колени и подбоченилась:

— А стекло ты, часом, не жрешь?

Станислаус ощутил, как все преграды между ними рухнули. И он стал рассказывать; рассказал о гипнозе и незадавшемся распятии. Сестра Эльзбет умела так хорошо удивляться:

— Боже ж мой!

Станислаус рассказал о Марлен. Как он впервые ее увидел и чем все кончилось. Не забыл упомянуть и о неком сутулом студенте.

— Можешь мне поверить, если я его еще встречу, то так отлуплю!

И это называется смирением? Впрочем, о своем уговоре с Господом он сестре и словом не обмолвился.

Эльзбет не стала ругать бледную пасторскую дочку, чтобы вырвать ее поскорее из сердца Станислауса. Нет, она знала толк в этих делах.

— Я тоже сперва любила парня совсем другого сорта. Но я сильно сомневаюсь, чтобы он мог что-то другое из меня сделать. Счастье, что я встретила Рейнгольда.

У Станислауса были доказательства, что Марлен сумела кое-что из него сделать.

— Она писала мне из тюрьмы.

Но умница Эльзбет решила, что надо этому малышу немного открыть глаза:

— Рейнгольд говорит, что это — классы.

— Что?

— И они не сочетаются. С моей первой любовью было то же самое, и у тебя будет не иначе. Каждый человек — класс. Рейнгольд тебе это лучше объяснит.

Нет, Станислаус не мог согласиться, что в его любовных незадачах виноваты всякие там расы и классы. Этот пастор и сутулый дурак — студент встали между ним и Марлен. Но, по словам пастора, это Бог, незримый человек на небесах, позволил им все испортить.

Станислаус убедился, что Рейнгольд — обходительный муж и зять.

— Эльзбет будет рада, если ты у нас останешься. Место у нас нашлось бы. Я на мешке с ветошью сплю не хуже, чем на кровати. Но какой в этом прок?

Рейнгольд обошел всех городских булочников, хотел пристроить Станислауса. Напрасно. Да, по мнению Рейнгольда, Станислаусу лучше еще поскитаться и самому себе что-то присмотреть. Рейнгольд стукнул кулаком по шкафчику:

— Будь я подмастерьем пекаря, я бы не был таким лежебокой. Я бы организовал забастовку учеников и подмастерьев! Железную забастовку! Такую, чтоб хозяева на коленях молили прислать им подсобную рабочую силу. А что бы я потребовал? Подмастерьев — на предприятия! Покончить с эксплуатацией учеников!

Странные вещи услышал Станислаус от своего зятя. Рейнгольд и в самом деле подсчитал, сколько мастер наживает на одном ученике. До сих пор Станислаус только и слышал, что хозяева от учеников имеют одни убытки. Но что ему было делать с этими премудростями? Разве они хоть чуть-чуть приблизят к нему Марлен? Даже и думать нечего.

Однажды утром Станислаус увидел, как Эльзбет вывернула наизнанку свой кошелек. Оттуда выкатилось немного мелочи. За этим последовал вздох:

— Надо дожить до пятницы, а сегодня еще только среда!

Больше ему нельзя было тут оставаться. Станислаус решил идти дальше.

Девочки-близняшки провожали дядю по улицам города. Они стребовали с матери чистые носовые платочки, чтоб махать вслед дяде. Мать усталой рукой помахала ему из окна. Станислаус еще раз увидал искривленный мизинец, по которому он и узнал сестру.

— Дядя Стани, если ты еще к нам придешь, приведи нам козочку, совсем маленькую козочку, она сможет спать у нас в кладовке.

— Ну и чудачки вы, девчонки, ну и чудачки!

Станислаус по очереди взял их на руки и осторожно поцеловал каждую. При этом он не был уверен, что не изменил Марлен.

Город и вся угольная область остались позади. Небо опять было высоким и синим. А за этим синим покровом небес сидел Бог и не сказать чтоб очень разумно правил людьми.

Бог, вероятно, сидит на синем углу и играет людьми, как дети играют божьими коровками. Он смотрит, как божья коровка карабкается вверх по сорванной травинке. Едва она достигнет верхушки, как Бог переворачивает травинку. Божья коровка оказывается внизу, хоть только что добралась доверху. Она снова ползет вверх, чтобы там расправить крылышки и взлететь. А Бог опять переворачивает травинку — и делает это до тех пор, пока божья коровка не выбьется из сил и не остановится на полпути. И тогда Бог выбрасывает божью коровку. И берет себе новую и сажает ее в капельку росы. Станислаусу очень хотелось бы знать, кто он — тот человек, что карабкается по травинке, или тот, что ползает, зажатый в ладони у Бога.

Времени у Станислауса было много. И он вполне мог сочинять стихи о Боге и божьей коровке. Он записал их огрызком карандаша на бумаге, в которую Эльзбет завернула ему бутерброды.

Брожу в пещере темной,то — Господа рука.Большая пыльная рука —страна для малого жучка.

Потемки в Божьем кулаке,это — мой мрак кромешный.Я выбраться должен, покинуть свой плен!Тут где-то сидит Марлен…

Станислаус стучался у дверей многих булочных. Колокольчики на дверях возвещали о его приходе. Один говорил «бимм», другой «бимм-баммм», а третий почти что выпевал хорал «гинг-гонг, гунг-ганг», а были такие, что звонили как будильники или брякали, как коровьи бубенцы. Все эти колокольчики вызывали из пекарни или из кухни хозяина или хозяйку в белом фартуке. В лавке покупатель!

Станислаус больше не просил работу. Он был еще далеко от города, где, как он знал, живет в заточении Марлен.

— С цеховым приветом!

— Ну?

— Странствующий подмастерье пекаря просит о вспомоществовании!

— Вспомоществование? Нет. Хочешь работать — пожалуйста.

Станислаус был поражен. Позабыв о Марлен, он сказал «да». Его провели в пекарню. Маленький лысый хозяин с полным золотых зубов ртом пошел ему навстречу: