Чудодей - Эрвин Штриттматтер

Гвидо все еще не находил себе покоя:

— Я что, ослышался тогда или ты и вправду пишешь какой-то девушке?

— Пишу.

— И даже не подозреваешь, что письма к бабам — проявление своенравия? А как ты думаешь уладить это дело с Богом?

Станислаус почувствовал себя сильным. Сил ему придала книга, лежавшая на его одеяле.

— Ничего, с Господом Богом мы хоть и с трудом, но столкуемся.

Глаза Гвидо сделались очень-очень печальными. Заблудившаяся бабочка вилась вокруг электрической лампочки. Гвидо запустил в нее своим колпаком и сказал:

— Я пригласил в свою комнату грешника. И еще вопрос, простит ли мне это Господь.

Станислаус ответил уверенно и по-мужски:

— Можно и с Богом побороться, если хочешь получить то, что тебе причитается.

Гвидо вскочил с постели:

— Я этого не перенесу. У меня от этого словно душевный ревматизм начинается.

Он сорвал с себя рубашку, упал на колени и начал ревностно молиться:

— Отец небесный! Ты испытываешь меня. Не дай мне ослабеть, не дай сбиться с пути истинного, ибо Ты видишь, любовь к людям одолевает меня!

Станислаус не все разобрал из того, что бормотал Гвидо. И к чему эта нагота? Неужто Бог не в состоянии разглядеть грешника сквозь обычную бумазейную рубаху? Гвидо возвел глаза к потолку и покосился на Станислауса. О, этот человек — мастер двойного взгляда! Надо же, он опять вскочил и бросился к своему соседу. Он сорвал со Станислауса одеяло:

— Молись! Молись со мной вместе, одному мне это не удастся! Искушение велико, человек мал!

Не успел еще Станислаус отложить свою книгу, как Гвидо и с него стащил рубашку. Столь преуспевший в изучении любви студент вскочил с постели и бухнулся на колени.

— Молись! — приказал Гвидо. — Моли Его, ведь это ты совращаешь меня на эту сумасшедшую любовь! — И он на коленях подвинулся ближе к Станислаусу. — Нет, нет, нет! Ты должен приблизиться к Нему с молитвой! Пока еще наши голоса достигают Его по отдельности!

Станислаусу стало противно. Он ощущал спиной волосатую грудь Гвидо. До чего же он отвратителен, этот неистовый раб Божий!

— Мы должны быть едины! Мы должны! Должны!

Спятил Гвидо, что ли? Станислаус вскочил, оттолкнул это стонущее чудовище и кинулся к двери, она оказалась заперта. А ключ был у Гвидо. Что этому ханже вздумалось? Станислаус бросился к окну, Гвидо его опередил. Так вот какую кару измыслил Господь для Станислауса! Он должен выдержать бой и с Гвидо, и с Богом одновременно. Он опять подскочил к двери и босой ногой саданул в нижнюю филенку. Шум, щепки — и дыра! Станислаус сумел ускользнуть!

Вот вам и книги о любви! Ни слова в них не говорилось о той гнусности, с которой подступался к нему Гвидо. Ах этот Гвидо! Наутро он не встал с постели и сказался хозяину больным. Станислаус купил себе рюкзак для белья и чемоданчик для книг.

— Ты заранее не предупредил, что уходишь. И уходишь ты, даже спасибо не сказавши. И потому я вынужден удержать причитающееся тебе недельное жалованье в возмещение ущерба, — сказал хозяин.

— Да удерживайте!

О эта золотозубая пасть!

— От тебя что, Гвидо чего-нибудь хотел?

— Он скотина!

— Я должен был тебе сказать — он сидел в тюрьме. А ты что, врезал ему под горячую руку? От этого-то он и заболел?

— Он свинья! — Станислаус утер глаза полой пиджака.

— Свинья, да, но зато постоянная и дешевая.

Станислаус собирал вещи в страшной спешке. Подаренные Гвидо туфли и рубашку он оставил на своей постели. Гвидо притворился спящим. Он лежал, повернувшись к стене. Из-под одеяла торчал его голый зад.

Внизу Станислауса перехватил хозяин:

— С продуктами на дорогу ничего не выйдет. А ты не спросишь, что теперь со мной будет?

Станислаус не подал руки золотозубому. Он вообразил себе, как поступил бы на его месте барон Альфонс: поклон, приветливая улыбка и — счастливо оставаться?

— Слушай, дружище! — Хозяин схватил Станислауса. — Если я не ошибаюсь, ты в приступе ярости сломал дверь. Три марки за починку, иначе я натравлю на тебя полицию!

И Станислаус позволил ему отнять у него деньги, отложенные на дорогу.

29

Станислаус видит бабочку в человеческом облике и попирает ногами дух смирения.

Счастье — оно как птица иволга. Человек вслушивается в ее сладостное пение, похожее на звуки флейты, но потом он хочет видеть и того, кто поет. Он встает на цыпочки, затаив дыхание, и приглядывается, но глаза его не находят в гуще ветвей чудную птицу.

А в другой раз человек оказывается там же, но без любопытства и страсти, и на нижней ветке сидит себе и чистит перышки птица иволга. Неужто это она, сладостная флейтистка? Сидит на ветке и ведет себя как все другие птицы.

Станислаус не торопился. Ответ от Марлен так и не пришел. В последнем письме, в этом вестнике желания, он послал ей и свой прощальный привет. Он перестал уже с болью и всерьез ждать ответа. Теперь в нем даже взыграла легкая гордость. Разве такой человек, как, например, барон Альфонс, стал бы из-за любви терять сон, разве позволил бы блохам беспокойства кусать себя целые дни?

Юный странник вытащил из кармана рюкзака свою трубку и закурил. С курением дело более или менее шло на лад. Только не надо набивать трубку плотно и доверху. Облачка табачного дыма плыли над травой в придорожной канаве, они сливались воедино и потом, растрепавшись, напоминали цветочные метелки. Веял легкий ветерок.

Станислаус забыл духоту пекарни. Тошнота прошла. Взмывали в небо и пели жаворонки. Нежно шелестела листва на деревьях. Великая музыка мира коснулась ушей странника:

Шум великий, ты снова звучишь во мне.Я же музыку слушать хочу в тишине…

Он писал это на обратной стороне книжки «Искусство счастливой любви».

Казалось, Господь неслышно обходит свои заоблачные владения. А странник утратил почтение к этому мужчине на небесах. Всевышний приобрел в его глазах даже какой-то оттенок смехотворности, особенно когда он вспоминал свою прежнюю хозяйку, ту, что показным благочестием прикрывала свое злоязычие. Но он вспоминал и отца Марлен, который свои семейные заботы сваливал на господа Бога, думал он и о храме, для которого Бог был лишь тонким деловым прикрытием, думал и о Гвидо, рядившем в божьи одежды свои вожделения. Что же это за Бог, который позволяет так с собой обходиться? Что это за Бог, который спокойно взирает на людское лицемерие, а истинно любящих разводит так далеко в разные стороны?

И взошло солнце. Стали густыми тени. Станислаус шел дальше. Ему хотелось несколько дней прожить радостно, беспечно, как в детстве, среди цветов и деревьев, среди бабочек и кузнечиков, как бы между полной бодростью и усталостью.

Еще издалека он увидал в придорожной канаве что-то пестрое. Он подошел ближе — это было цветастое платье и голубая косынка. А под косынкой — задорное девичье личико. Из-под края косынки шаловливо хихикали каштановые кудряшки, они говорили о многом… Девушка сгоняла с голых ног назойливых слепней. На ее обрызганном веснушками лице не было ни отвращения, ни любопытства.

Станислаус сдвинул трубку барона Альфонса в угол рта и попробовал улыбнуться. Чуть поодаль щипали траву козы, и в воздухе громко звучало их сухое меканье. Странник обдумывал, как бы ему обратиться к лежащей девушке, но чем ближе он подходил к ней, тем меньше у него оставалось храбрости. Он так закусил чубук трубки, что ее головка оказалась на уровне его правого глаза, но тут он чуть было не прошел мимо девушки. Пастушка приподнялась:

— Который час?

Он вздрогнул, как пугливый зайчонок. Хотел уже признаться, что у него нет часов, но тут ему вспомнились повадки барона Альфонса. Он вытащил подаренную ему к конфирмации часовую цепочку, прикрыв рукою до блеска отполированную железную гайку, глянул на ее нарезное отверстие и сказал:

— Около семи!

Девушка засмеялась. Веснушки, казалось, запрыгали у нее на носу.

— А может, и шесть, — сказал Станислаус. — Когда идешь вот так, забываешь заводить часы.

Девушка все смеялась и смеялась.

— Идешь вот так и играешь с гайкой.

Пойманный с поличным Станислаус напустил на себя важность, перещеголяв даже свой образец, барона Альфонса.

— Вы лежите здесь, вся в цветах, как само лето, и смеетесь как солнце собственной персоной.

От удовольствия девушка всплеснула руками:

— Боже ж мой!

Станислаус топтался в дорожной пыли:

— Я заткну вам рот нежным поцелуем!

Сказав это, он покраснел. Теперь можно выяснить, чего стоит вся его наука! Он произнес заученную наизусть фразу из книжки. Чего-то наука все же стоила: девушка покатилась со смеху, потом вскочила и бросилась бежать с криком:

— Догони, не пожалеешь!