БЕСПОЩАДНАЯ БОЙНЯ ВОСТОЧНОГО ФРОНТА - ВОЛЬФЗАНГЕР ВИЛЛИ

Вольфзангер, как писатель, проявляет себя да­же в небольших заметках. Это относится, напри­мер, к его переписке с Георгом, с которым он об­щался многие годы. При этом он пишет, что его друг не верит в его призвание как поэта и делает ему серьезные замечания, советуя описывать свои переживания реалистично и правдиво. И считает, что кое-что нужно переписать заново. Георг крити­кует также некоторые автобиографические страни­цы из работы Вольфзангера: когда он взял их в ру­ки, то испугался и при всем их очаровании положил обратно на стол. «Когда пелена спадает, уходит в сторону квинтэссенция вопроса, и не остается ни­чего, кроме насмешливых замечаний». Георг пред­полагает, что друг после этих слов может не подать ему руки, но его замечание: «это истинная прав­да». Затем он продолжает: «Стоит ли все же гово­рить тебе эту правду? Но если я, к примеру, вос­принимаю твой текст как «игру» или «улыбку Марсе­

*Трокад Марсель (1830—1850) — доктор медицины из Кастилии, автор юмористической книги «Источник Ре­бекки».

ля Трокадато*» должен спросить себя, к чему все это? У меня не останется ничего, кроме чувства пустоты. Если смысл нашего искусства в том, чтобы воспевать ничего не значащие детали, то в чем он заключается?» Это разногласие относится, правда, не к данной рукописи Вольфзангера, а характеризу­ет тот спор между друзьями, который они, веро­ятно, вели и по другим работам Вольфзангера. Во­енное поколение могло бы оценить «Покаяние» Вольфзангера как исповедь в его слабости и отчая­нии. Поэтому книга подлежала некоторой транс­формации и обработке, как, в общем-то, это и сле­дует из замечаний на ее фрагменты Георга. Сего­дня нас поражает тон переписки друзей, глубокая серьезность, с которой обсуждаются различные во­просы, и язык, который предполагает, как само со­бой разумеющееся, поэтические задатки у обоих молодых людей. Тем не менее слова Георга каса­ются сути личной катастрофы Вольфзангера и его военных переживаний. Вилли пишет: «Если ты воз­ражаешь мне, то должен прямо сказать: да, мой друг, я ничего не могу тебе ответить, так как не счи­таю возможным обсуждать с тобой эти проблемы. Я считаю нужным видеть жизнь в ее самом отврати­тельном обличье. Я знаю также, что в настоящий момент она вызывает у меня брезгливость. Но этот мой вывод для меня не окончателен. Поэтому я молчу как поэт». Но Вольфзангер не молчал. Он ос­тавался верным своему первоначально выраженно­му кредо: изображать в своем «Покаянии» все дета­ли происходящего и свои собственные пережива­ния. И именно благодаря подлинности его повест­вования оно приобретает такую силу и мощь.

В архиве Вольфзангера имеются многочислен­ные документы, говорящие о том, что именно книга «Покаяние» имела для него определяющее значе­ние. Он видит в ней мощное и беспощадное осуж­дение войны. Соответствующая всем литератур­ным канонам, эта книга по праву может считаться основным произведением молодого поэта. В тече­ние всей своей солдатской службы он ведет каждо­дневные записи — причем в различной текстовой обработке, — касающиеся самых различных про­блем, связанных с его пребыванием на фронте. Вольфзангер писал повести и другие прозаические произведения, которые составляют значительную часть его литературного наследия. У него также много стихотворений, часть которых представляет собой его личные размышления, быстро написан­ные, не всегда хорошо рифмованные и согласован­ные. Дневники — это опора его памяти, с большим числом сокращений, иногда всего лишь с одним оп­ределяющим словом, и, наконец, письма к людям, с которыми он поддерживал контакты, и к друзьям. Он пишет матери, но не хочет ее зря беспокоить, поэтому в своей корреспонденции обходит наибо­лее трагические военные события и прежде всего случаи, когда приходится плохо ему самому. То, что из его писем применимо для книги, он выписывает в свою записную книжку, прежде чем отправляет корреспонденцию. В документах десятки страниц, напечатанных на машинке, соседствуют со страни­цами, написанными от руки. То, что он отбирал из своих записок, будучи в отпуске, Вольфзангер до­словно переносил в рукопись.

Сравнение текста книги с письмами и дневни­ками говорит о том, что Вольфзангер осознанно и тщательно отбирает наиболее качественный мате­риал. Он не освещает — по меньшей мере, не заве­домо — своей роли на войне. Отсутствие сцен, ко­торые были бы характерны для его собственного возмужания, говорит о том, что он поставил перед собой задачу написать серьезную книгу. Поэтому он не оставляет в своей рукописи места для раз­личных нелепых и комических случаев, с которыми сталкивается на фронте и в тылу, но в письмах к матери на них останавливает особое внимание, чтобы ее развеселить. Это главным образом описа­ния событий, происходящих в перерыве между боя­ми и часто затрагивающие его лично: по-видимому, таким образом фронтовик тоскует по всем свежим, свойственным юности впечатлениям, которые бы­ли обычными для него в домашней обстановке. Часто он чувствует себе не двадцатилетним, а хо­рошо развитым четырнадцатилетним мальчишкой. Во время своих поездок в Германию Вольфзангер прежде всего наслаждается невозможными на фронте нормальными отношениями с женщинами. В письмах из военного госпиталя Нойбранденбурга он, например, сообщает: «Сестра Фридель отказа­лась подтирать сопли у страдающих заболеваниями почек больных, которые ведут себя как младенцы в рубашках для грудных детей». С Ингой, которая на­зывает его «сладким младенцем», заставляя пить валериановые капли, он любезничает, но в то же время, когда лежит в кровати, разрешает только «осмотреть мои мозоли», не давая поднимать одея­ло, «когда она убирает утром кровать». Полугодом позже он пишет из военного госпиталя в Оберхофе домой:

«Я должен был оставлять мою тарелку чистой, чтобы маленькой Анне не приходилось убирать ос­татки пищи. Их я сложил в бумагу и выкинул. Валь­тер поднял мой сверток; секунду промедлил и затем бросил его мне в голову. Остатки котлеты были раз­мазаны на моих очках. Я соскоблил их, и бросил котлету прямо ему в рот. Тогда он стал пытаться об­мазать ею маленькую Анну, но она вылила ему це­лый кувшин воды на лицо. А я — беззащитный, не в силах остановить смех — получил еще от Анны пи­нок под зад. Но потом я отомстил обидчику, закрыв его с Анной в палате, предварительно разобрав по­стель и таким образом скомпрометировав ее. Но потом мы, конечно, помирились! Это замечательно, не правда ли? Но я писал уже однажды, что нельзя сравнивать наше отношение здесь с сестрами с тем, как относятся к ним солдаты на войне».

Однако такие веселые моменты в жизни были, конечно, исключением. В течение долгого периода времени жизнь Вольфзангера состояла из сплош­ных опасностей и лишений. И не только непосред­ственно на фронте, но за его передовой линией.

Особенно в течение последних двух лет, когда сол­даты испытывали особую жадность к жизни, иногда зловещую саму по себе. Так, Вольфзангер то оглу­шает себя спиртом, зная, что тем самым разрушает свой организм, то сближается с женщинам в заня­тых немцами областях. Он делает это, не считаясь со своей совестью, которая не всегда сдерживает его. Например, он пишет, как одурманенный вояка, которого только истощение может удержать от сек­са, ищет его, встречаясь без разбора с женщинами за линией фронта. Он приводит свое наглое требо­вание («матка, пришли нам две паненки, не отка­зывай усталым солдатам») в письме от мая 1944 го­да. Его мать уже давно знает, что паненки — это молодые девушки — «девочки-подростки», как на­зывает их Вольфзангер. Они возникают в его пись­мах вновь и вновь. Он сообщает о «разведке» в «за­полненной паненками сауне». Но ищет Вольфзангер скорее защищенности, чем секса. Это, очевидно, гораздо труднее найти на войне, где бывшие граж­данские лица ведут борьбу за существование. Он пишет своему дяде из Украины: «Конечно, хороши женщины, стройные, гибкие с прекрасными лицами и при косметике. Но ни грязные, безобразные де­вушки, которые предлагают свои услуги за кусок хлеба». В начале войны он еще боится домогаться любви у женщин чужих народов. Но в 1944 году это уже не имеет для него большого значения. По край­ней мере, можно пользоваться их услугами время от времени. Жизнь солдат на войне больше уже не является чем-то чрезвычайным, а становится обы­денной. К удивлению, ему — солдату оккупацион­ной армии, — по-видимому, удается создать нор­мальные связи. От российской действительности он больше не может уклониться, уходя в свои заня­тия литературой и музыкой. Вольфзангер все чаще встречается с русскими людьми, которые вовсе не похожи на те карикатурные образы, которыми изо­бражала их нацистская пропаганда. На позициях за Витебском Вольфзангер в мае 1944 года влюбляет­ся в Клару. «Кто знает, что могло бы случится, — спрашивает он, — если бы эта связь не закончилась очередным отступлением. «Прощание с Юрковаше-но было тяжело всем нам. Вчера вечером я еще ле­жал в постели у Клары и утешал ее до тех пор, пока она не заснула вся в слезах. Но утром, когда я на­градил ее прощальным поцелуем, она уже не плака­ла, а только всхлипывала, как Паула. Ее отец желал мне счастья, и мать одобряла меня. Разве такие люди могли быть моими врагами? Никогда».