По ту сторону - Сергей Щипанов

Силы небесные, сжальтесь над несчастной беглянкой!

Я не сразу сообразила, что удаляюсь от усадьбы, тогда как надо искать спасения там. Осознала, когда дорогу мне преградила река. Резко осадила лошадь, оглянулась: путь назад, к дому, отрезан, и преследователи совсем рядом.

Полноводный Эйвон красив. В другой обстановке я бы с огромным удовольствием посидела на берегу, любуясь плавным течением и замечательной красоты берегами, покрытыми сочной зеленью с лилово-розовыми пятнами вересковых зарослей, но сейчас мне было не до пейзажей в духе Констебля. Плохо отдавая себе отчёт в том, что делаю, я направила Матильду прямо в воду. Кобылка, поднимая тучи брызг, бесстрашно ринулась вперёд и поплыла.

Я соскользнула с лошади, крепко обхватила её за шею. Платье надулось огромным пузырём, поднялось кверху, вода, показавшаяся мне ледяной, вонзила в кожу миллионы невидимых игл. Скоро я перестала чувствовать тело, и вообще, чувства отключились, лишь инстинкт самосохранения давал силы держаться, не разжимать закоченевших рук.

Горло сдавил спазм, я задыхалась.

Одна мысль колотилась в затуманенном сознании: мой ребёнок! Как он вынесет всё это?!

Я совершенно потеряла способность ориентироваться. Казалось: мы с Матильдой кружимся на одном месте на середине реки.

Скорее угадала, чем почувствовала, когда лошадь встала на твёрдый грунт, выбралась сама, вытащив на берег меня.

Руки разжались автоматически. Я успела подумать: только бы не на живот упасть. Свалилась снопом, сильно ударившись затылком. Почувствовала, что «уплываю»…

Нет! Держись! Отключишься – погибнешь. Усилием воли удержала готовое ускользнуть сознание.

Открыв глаза, увидела болтающиеся прямо над головой поводья. Протянула руку, чтобы ухватиться за них, попытаться встать…

Острая нестерпимая боль внизу живота рвёт душу острыми когтями, исторгает из меня дикий звериный вопль, который царапает горло подобно сухому песку. Мне становится нечем дышать, и я судорожно хватаю ртом воздух, стараясь протолкнуть его в лёгкие.

Дальше всё как в тумане. Я то корчилась, истошно крича, то проваливалась в беспамятство.

Услышала приглушенные, будто из-за стены, голоса: «… нельзя оставлять её здесь…», «… давайте, отнесём домой…, «… а если умрёт по дороге, что тогда? Скажут, мы её убили…»

Я едва различала очертания лиц склонившихся надо мной людей. Потом и они пропали.

Всё, это конец…

4

На краю стола стоит железный ковш, доверху наполненный расплавленным свинцом. Я лежу на полу обнажённая и силюсь подняться. Хватаюсь за столешницу, стараясь не задеть опасную посудину. Рука соскальзывает, и…

Невыносимый ужас сковал меня, я не в силах пошевелиться, и вижу, как из опрокинувшегося ковша выливается серебристая струя раскалённого металла. Давлюсь собственным криком, застрявшим в горле густой липкой мокротой. Немыслимо горячая струя падает мне на грудь и живот, прожигая насквозь ничем незащищённую плоть…

Картина резко меняется. Я по-прежнему обнажена, но теперь стою посреди трактира фрау Эльзы. Одна. Отворяется дверь и входит… Лариса.

Смотрит с укором:

– Ты украла у меня телефон!

– Что ты! Сама забыла в кармане куртки.

– Врёшь! Ты нарочно всё подстроила!

Лариса грозит мне кулаком… Нет, это не Лариса, а Барбара. Она улыбается ехидно:

– Глупая девчонка. Надела мужское платье и думаешь, что никто не заметит? Я тебя сразу раскусила!

Это уже не Барбара, а Сидония фон Борк. Или нет… Стелла?

– Жанна, они хотят забрать твоего ребёнка!

– Где мой малютка?! Отдайте мне его!

Я рыдаю в голос…

– Не плач, милая. Сейчас остужу твою головку… Вот так.

Ощутила приятное прикосновение прохладной влажной ткани к пылающему жаром лбу.

Открыла глаза – всё плыло и двоилось. В наклонившейся надо мной женщине узнала Ребекку, пожилую служанку.

Я жива, и в доме дяди Рича.

Только… лучше бы мне умереть.

– На-ка, попей, милая.

Я с трудом сделала несколько глотков из поднесённой к губам кружки. Поперхнулась, закашлялась.

Стала ощупывать своё тело – живота не было.

– Что с моим ребёнком?

– Он родился мёртвым, – ответила Ребекка. – Лежи, лежи! Вставать нельзя.

Служанка удержала меня. Впрочем, подняться я все равно не могла – совсем покинули силы.

Вновь провалилась в забытьё.

Когда опять пришла в себя, увидела дядю Рича и незнакомого мужчину с грубым лицом и красными волосатыми руками. Незнакомец положил ладонь мне на лоб, потом взял за запястье – щупал пульс. Наморщил переносицу и пожевал губами. Низко наклонился над моим лицом, дыхнув винными парами. Я попыталась отвернуться.

– Лежите смирно, – грубо сказал мужчина, оттянул большим и указательным пальцами веки сначала на одном, затем на другом глазу, заглядывал в зрачки, сопел.

– Ну, как она, док? – подал голос дядя Рич. И мне. – Это доктор Стоун, племяшка.

Хм, доктор! Скорее на мясника похож.

– Ещё сутки назад я бы не поставил и пенни на удачный исход, – заявил лекарь. – Преждевременные роды, осложнённые послеродовой лихорадкой и большой кровопотерей. Просто чудо, что она осталась жива. Теперь же появилась надежда. Я бы оценил шансы молодой леди, как пятьдесят на пятьдесят…

Он ещё что-то говорил, но я не слушала: едва сдерживала готовые вырваться наружу рыдания. Мой ребёнок умер, так и не успев увидеть свет.

Остальное теперь не имело значения.

Когда-то давно, будучи школьницей, я хотела заболеть: завидовала сестре Шурке. Она часто простужалась, и её каждый раз оставляли дома, в то время как я, здоровая, топала в школу. Вот бы сейчас нежиться в постели, – думала я, – пить чай с малиновым варением и лимоном, читать фантастику…

Да, здоровьем бог не обидел.

Это меня и спасло, А вовсе не микстуры, которыми пользовал так называемый доктор.

Из домашних разговоров я постепенно узнала, что произошло в тот день, когда на свою беду наткнулась на бунтовщиков, собиравшихся идти к дому Беркли и требовать от хозяина возобновления договора аренды земли.

Меня действительно намеривались взять в заложницы. Кроме того, йоменов взбесило вмешательство Джозефа, особенно удар, которым тот наградил одного из зачинщиков бунта. (Кстати, Джо поплатился парой сломанных рёбер. И ещё легко отделался). Увидев, что я удираю, несколько наиболее ретивых бросились в погоню, но в реку, вслед за мной, не полезли.

А дальше случилось вот что: Матильда не смогла (или не захотела) переплыть довольно широкий Эйвон и, не добравшись до середины, повернула обратно. Преследователи бросились ко мне, но увидели, как я корчусь в страшных мучениях, отказались от намерения пленить, и даже доставили домой. Было ли то проявлением милосердия, или они преследовали какой-то расчёт, а может, испугались ответственности – бог весть. Не оставили умирать, и это главное. А то лежать бы мне сейчас на местном кладбище – без вариантов.

Надлежащий уход и забота, которой меня окружили в доме дяди Рича, сыграли не последнюю роль. Я выкарабкалась. Молодой и крепкий организм сумел одолеть недуг – осложнение, вызванное преждевременными родами.

Гораздо хуже обстояло дело с душевным состоянием. Временами я жалела, что не умерла, пока была без сознания – отмучилась бы зараз, обретя вечный покой.

Слуги и домочадцы, да и сам дядя Рич, не обделяли меня вниманием, и это стало тяготить. Без их назойливого участия я, наверное, быстрее справилась бы с душевной болью.

«Не вставайте миссис Жанна, я подам вам судно».

«Ещё ложечку бульона, мэм. Вам нужно набираться сил».

«Жанна, я велю переставить твою кровать сюда, ближе к окну, хочешь?».

Как объяснить этим людям, что человек нуждается в личном пространстве, причём не только в физическом, но и в психологическом смысле.

Природа брала своё. Скоро я отменила прописанный Стоуном постельный режим, начала не только вставать, но и делать короткие прогулки.

А тут из Кардиффа нарочный привёз долгожданное известие: в порту, вместе с другими судами африканской экспедиции отшвартовалась «Коричневая звезда» под командованием капитана Хоума.

III. На родине Шекспира

1

Роберт изменился. Загорел до черноты, похудел. И что-то такое во взгляде появилось, прежде ему не свойственное – лихорадочный блеск, как у азартного игрока, или искателя сокровищ.

Соскочил с повозки, отряхнул дорожную пыль, широко улыбнулся мне – я ждала у ворот.

– Встречай, жёнушка, своего капитана!

Бросилась ему на шею и разрыдалась.

– Ну чего, ты… Не надо, милая. Ты из-за ребёнка, да? – Кто-то сообщил ему о случившемся со мной несчастье. – На всё воля божья. Будут у нас ещё дети, не плачь. Посмотри, что я привёз тебе.

Роберт, здесь же, на дворе, достал из дорожной сумки небольшой шагреневой кожи футляр, а из него вынул ожерелье. Жемчуг. Самый настоящий. Да какой крупный! Господи, сколько же это стоит?