Здесь и сейчас - Гийом Мюссо

— О’кей! Я мужчина в доме.

— Вот именно.

— А ты исчезающий человек. Мама всегда так тебя называет.

— Так оно и есть. Я исчезающий.

И тут меня начала колотить дрожь.

— Спокойной ночи, сын, — сказал я и погасил свет.

Не хотел, чтобы он видел, как я бьюсь в конвульсиях.

— Спокойной ночи, папа.

Со слезами на глазах я добрался до двери, вышел из комнаты и растворился, не успев даже поставить ногу на ступеньку лестницы.

Какое преступление я совершил, что расплачиваюсь так горько?

Какой грех так мучительно искупаю?

2013. Сезон дождей

Жизнь — это крепко спаянная цепь разлук.

Шелест.

Запах кожи и старых книг.

Тишина. Глубокая. Ее едва нарушает легкий шорох переворачиваемых страниц. Приглушенное покашливание. Легкое постукивание пальцев по клавишам. Поскрипывание паркета.

Моя голова лежит на деревянной планке, пахнущей воском. Я открываю глаза и удивленно оглядываюсь. Руки лежат на подлокотниках. Вокруг меня нескончаемые ряды шкафов, заставленных книгами, изящные светильники на стенах, монументальные люстры на потолке, старинные рабочие столы и настольные латунные лампы с зеленовато-опаловыми абажурами.

Я в читальном зале публичной нью-йоркской библиотеки.

Еще не совсем придя в себя, я встаю с кресла и начинаю осматриваться.

Над фронтоном главного входа в зал внушительные настенные часы показывают 12.10. Время обеда. И действительно, в зале очень много свободных мест. Я прохожу мимо стойки с газетами и на ходу ловлю заголовки: «Чрезвычайное положение в Сирии». «Массовое убийство в школе „Сэнди-Хук“». «Ужесточение контроля за огнестрельным оружием». И определяюсь с датой — сегодня 15 апреля 2013 года. Завершение странствий приближается. Осталось два пробуждения, а дальше — неизвестность.

В глубине зала располагается информационный отдел, где можно свободно воспользоваться компьютерами. У меня родилась неплохая идея. Я усаживаюсь перед экраном и пытаюсь выйти в Интернет. К несчастью, для того чтобы воспользоваться компьютером, нужно ввести код, который дают только тем, кто записан в библиотеке.

Я посматриваю на рабочие места по соседству. У одной из моих соседок жужжит мобильный телефон. Она поднимается и выходит, чтобы поговорить, не выключив компьютер. Я сажусь на ее место и открываю окно поиска. Несколько кликов, и я уже в Википедии на статье о любовнике моей жены.

Фотография отсутствует. Сухая биографическая справка.

Николас Раселл Ловатур

Николас Раселл Ловатур родился в Бостоне. 4 августа 1966-го, американский писатель и сценарист.

Окончил Университет Дьюка, преподает литературу в Беркли и Чикаго.

Трилогия «Погружение», выходившая с 1991 по 2009 г., стала международным бестселлером и принесла ему всемирную известность.

В 2011-м написал сценарий сериала «Бывший форвард» и выступил как его продюсер и шоураннер. Сериал демонстрировался по каналу Эй-эм-си.

Я собрался еще полазить по Интернету, но тут меня окликнул женский голос:

— Стоп! Как вы оказались на моем месте?

Студентка вернулась в читальный зал и застигла меня на месте преступления. Я извинился и направился к выходу. Вышел из библиотеки и оказался на Брайант-парк.

Район Мидтаун между 5-й и 6-й авеню я знал отлично. Дошел до метро, сел на станции Гринвич-Виллидж, проехал четыре остановки и уже через пятнадцать минут шагал через Вашингтон-сквер. Но прежде чем идти к себе, решил узнать, что творится у Салливана.

Я подошел к дедушкиному дому и удивился, увидев под пастью дверного льва конверт.

Последний раз дедушка оставлял мне послание, чтобы сообщить о рождении сына. На этот раз новости были куда хуже.

Малыш,

давно с тобой не виделся, и я очень без тебя скучаю.

Если захочешь повидаться с дедом в ближайшие дни, навести меня в больнице «Белльвью».

Не тяни.

Каркас одряхлел и разваливается.

Паллиативное лечение.

Облегчение последних дней жизни.

Во всех больницах, какие я знал, старики находились в особых отделениях. Медицинский персонал должен, во-первых, ухаживать за ними, а во-вторых, выслушивать их жалобы, страхи и всяческие пожелания.

Медсестра проводила меня до палаты, и я толкнул дверь. Светлая спокойная комната, где ничего не мешает сосредоточенности и самоанализу. Мягкий рассеянный свет, из больничного оборудования — только самое необходимое, чтобы обеспечить пациенту тихую безболезненную жизнь.

Дедушка лежал вытянувшись на постели. Я едва узнал его. Исхудал, землистое лицо в морщинах. Кожа да кости. Даже в росте уменьшился, ссохся.

Рак легких в последней стадии: та же самая подлая болезнь, которая унесла сначала его отца, а потом сына.

Нерадующая наследственность.

Салливан открыл глаза, почувствовав, что я рядом.

— Помнишь, — прошелестел он едва слышно, — мы с тобой познакомились тоже в больничной палате. И в больничной палате попрощаемся.

В горле у меня встал ком, на глазах показались слезы. Я не стал ему возражать. Мы оба знали, что это конец.

Салливан хотел что-то еще сказать, но зашелся мучительным, долгим кашлем. Медсестра подложила ему под спину подушку и оставила нас одних.

— Ты успел, пришел ко мне, малыш, — с трудом продолжал он. — Я экономил силы, как мог, чтобы не уйти, не попрощавшись с тобой.

Мне был знаком этот феномен, и я всегда ему удивлялся. Мне нередко приходилось наблюдать, как в конце жизни люди оттягивали свой уход: одни — желая повидаться с близкими, другие — дожидаясь, пока исполнят их последнюю волю.

У Салливана, видно, сильно першило в горле, ему было трудно говорить.

— Я хотел попрощаться с тобой, а главное, сказать тебе спасибо. Ты вытащил меня из ада, малыш. Освободил из тюрьмы под названием «Блэкуэлл» и подарил еще двадцать лет жизни, какой я и ждать не мог. Чертовски удачный бонус, согласен?

Слезы потекли у меня по щекам. Салливан взял меня за руку, лицо его было спокойным.

— Не плачь. Я прожил хорошую жизнь, и часть ее — только благодаря тебе. Двадцать лет назад, когда мы впервые встретились, я был на пороге смерти. Ты воскресил меня. Подарил еще целый большой отрезок жизни, я прожил его с интересом, был счастлив. Ты познакомил меня с Лизой. Ты позволил мне стать прадедушкой…

Теперь он тоже плакал. Слезы сбегали по морщинам, избороздившим его лицо. Салливан вцепился мне в руку, попросил помочь ему подняться.

— Сейчас я переживаю за тебя, Артур. Приготовься к самым ужасным вещам.

Глаза старика налились кровью, лихорадочно блестели. Точь-в-точь пророк, предупреждающий о светопреставлении.

— Подуют двадцать четыре ветра, и у тебя ничего не останется, — повторил он, словно мантру. — Я знаю, что ты мне никогда не верил, но будет так и никак иначе. В день твоего двадцать четвертого возвращения, когда ты опомнишься и придешь в себя, никто из тех, кого ты знал, тебя не узнает.

Я помотал головой и попытался его успокоить, как мог:

— Погоди. Я не думаю, что все произойдет именно так. Фрэнк же помнил о вашей встрече в аэропорту Джона Кеннеди. Он не забыл, что ты просил его замуровать дверь в подполе. Ты же видишь, что не все последствия твоих действий сдуло ветром.

Но Салливану мало было моего довода, он не поколебал его уверенности.

— Все, что ты создал, рассеется. Ты станешь незнакомцем для своей жены, твои дети исчезнут и…

Ему помешал говорить новый приступ кашля, он словно бы погружался в воду, словно бы тонул. И когда вынырнул на поверхность, высказал свое последнее предостережение:

— Нет боли более мучительной. А когда боль мучительна, когда ты считаешь, что мучаешься несправедливо, то готов на все, лишь бы как-то с ней справиться.

Он остановился, набираясь сил.

— Я прошел через это, малыш. И говорю тебе: боль покажется тебе невыносимой, и ты будешь готов убить себя или сойти с ума. Пообещай мне, Артур, что ты не поступишь как я. Пообещай, что ты выстоишь, не поддашься горю, не уступишь искушениям тьмы!

Едва дыша, он сжал мою руку.

— Не оставайся один, Артур. Если ты один в жизни…

Он замолчал, собрал последние силы и закончил:

— Если ты один, ты умираешь.

Это были последние слова моего дедушки.

Я сидел у его изголовья, долго сидел. Сидел, пока не почувствовал, что по телу побежала дрожь. Уже готовый исчезнуть, я обратил внимание на фотографию, стоявшую у Салливана на тумбочке. Я сделал этот снимок чудесным летним днем 2009 года, поставив фотик на автоспуск.

Мы были сняты все впятером, крепко прижавшись друг к другу: Лиза сияла, Бен изображал клоуна, надев пижаму, София радостно показывала два своих зубика, а Салливан с видом доброго патриарха обнимал меня за плечи. Чудесный миг, остановленный навсегда. Мы одна семья. Мы клан Костелло.