Здесь и сейчас - Гийом Мюссо

Но я уже завелся. Я осыпал ее упреками: как она смела уходить из дома, когда ее трехлетняя дочь больна?!

Лиза тут же отмела от себя роль дурной матери:

— У Софии насморк. В феврале девяносто процентов нью-йоркских детей ходят с насморком. Зимой это нормально. Только ты не знаешь об этом, потому что тебя с нами нет.

— Ты прекрасно знаешь, что я не с вами не по своей вине. Знаешь, как меня это мучает. Знаешь, как мне тяжело жить в непрестанном кошмаре!

— И ты считаешь, что в кошмаре живешь ты один? Что я не мучаюсь и мне очень легко?

Мы ссорились, и я жадно вдыхал аромат Лизиных духов — ваниль с фиалкой. Лиза сейчас была неотразима. Стройная, гибкая, с распущенными по обнаженным плечам волосами и черным кружевом на груди. На тонких запястьях эмалевые браслеты. Думаю, не один час она провела перед зеркалом, чтобы выглядеть такой красавицей. Перед кем-то чужим. Не передо мной. Лизе всегда нужно было проверять свою власть над мужчинами. Для нее это был кислород. Барометр ее женственности. Я догадался об этом сразу, и со временем это не прошло. Но разве выбираешь, в кого влюбиться? Влюбляешься, и все. Меня огорчало кокетство Лизы. Оно меня бесило. Доводило до белого каления.

Всеми силами я старался не показать свой гнев. Я здесь всего на сутки. «Сейчас все наладится», — наивно полагал я. Но не тут-то было.

— Пойдем домой, Лиза. Дети нас ждут.

— После встречи, Артур. Я чувствую, что могу получить эту роль. И знаю, что хорошо ее сыграю.

Я потерял терпение:

— Мы видимся всего раз в году, и ты не моргнув глазом заявляешь, что предпочитаешь поужинать неведомо с кем, а не провести вечер со мной?

— Не злись. Еще каких-то пару часов, и я буду дома. Но зато я благополучно закончу все переговоры.

— Нет! Тебе нечего делать с этим типом!

Я взял ее за руку, но она вырвалась.

— Хватит выставлять меня на посмешище! Мне не нужны твои разрешения! Я не вещь! Я тебе не принадлежу!

— Пойдем домой, Лиза, а иначе…

— Иначе что? Ты меня побьешь? Потащишь домой за волосы? Бросишь меня? Ты только на это и способен, Артур! Ты всегда меня бросаешь!

Она повернулась на каблуках и пошла обратно в зал.

На пороге обернулась и кинула:

— Проклятье мое, пропащий муж!

Я вышел из ресторана, задыхаясь от гнева, обиды, горечи.

Неподалеку причалил к тротуару «Родстер» кабриолет, и к нему поспешил швейцар ресторана, чтобы принять новую посетительницу, девушку с длинными прямыми волосами по пояс, в цепях и коже.

Швейцар почтительно держал дверцу, помогая ей выйти.

Вот тут-то все и закрутилось. Девушка уже протянула ключи от машины швейцару, но я их выхватил.

— Эй!

Воспользовавшись минутой замешательства, я мигом уселся в автомобиль и умчался, только меня и видели.

С Манхэттена я выехал по набережной Гудзона, а дальше помчался по скоростной автостраде, ведущей в Бостон.

Не снимая ноги с педали, я рулил четыре часа, прибавляя скорость, как только мог, пренебрегая правилами и безопасностью. Я ударился в бегство, убитый, растоптанный пренебрежением любимой женщины. Я чувствовал: плотина готова прорваться, но сам был на пределе, совершенно обессилен, не понимая, как вернуть в колею мою собственную жизнь. Какими событиями я мог распорядиться? Да никакими. На протяжении двадцати лет моя жизнь мне не принадлежала. Я был случайностью. Я боролся, старался, делал что мог. Я не отступал, но как можно сражаться, если понятия не имеешь, кто твой враг?

Только я очутился в Бостоне, как мои давние привычки тут же дали о себе знать. Я остановил «Родстер» на улице Чарльстоун и толкнул дверь ирландского паба «Мак-Киллан», где когда-то был завсегдатаем.

Наконец-то я там, где ничего не изменилось! Бар существовал с конца XIX века и остался точно таким же, каким был в мои двадцать лет: та же стойка в виде подковы, та же атмосфера старинной таверны, то же темное дерево от пола до потолка.

На стенах пожелтевшие фотографии напоминали, каким это заведение было в самом начале. Циновки на полу и сейчас придавали ему вид салуна. Здесь в стакане мешали виски и пиво.

Я уселся на высокий табурет и заказал первую пинту.

В этот бар меня привел Фрэнк, сюда ходили только мужчины. Клиенты «Мак-Киллана» не кадрили девушек, не искали друзей, не услаждали себя изысканными вкусовыми ощущениями, они пили. Пили, желая забыть прожитый день, свою работу, проблемы, жену, любовницу, детей и родителей. Они приходили сюда, чтобы напиться. Довести себя до скотского состояния. Что я и сделал, опрокидывая пинтами пиво и стаканами виски. Я пил до посинения. Не мог пошевельнуть языком. Не мог стоять на ногах. Когда бар закрылся, я выполз на улицу и плюхнулся на сиденье своей новой машины.

Я переваривал алкоголь до первых лучей солнышка, но проснулся от зверского холода. Во рту помойка, в голове сумбур. Я завел машину и включил радиатор. Теперь я ехал на юг, проехал по Гарвардскому мосту и взял направление на Ямайка-Плейн. Было семь часов утра, когда я остановил «Родстер» на стоянке кладбища Форест-Хиллс.

Ворота в такую рань были еще закрыты, но я, несмотря на вчерашнюю пьянку, сумел перебраться через стену там, где она была пониже.

Все сто гектаров парка посеребрил иней. Белое покрывало стерло границы между участками. Мороз сжег всю зелень. Вода в фонтанах замерзла. А статуи стали похожи на живых людей, которых оледенение заставило застыть в нелепых позах.

С перегаром, деревянной головой я трусцой взбирался на холм, вдыхая холодный воздух, обжигавший легкие. Перевалив через вершину, я полюбовался зеркальной поверхностью озера, отражавшей береговые деревья и синеву неба.

Спустился по лесной дорожке к аллее, вдоль которой выстроились могилы и надгробные камни. Легкая дымка тумана витала над квадратом, где лежала надгробная плита отца.

ФРЭНК КОСТЕЛЛО

2 января 1942

6 сентября 1993

Я был, как вы,

Вы будете, как я.

— Привет, Фрэнк! Прохладно стало, не находишь?

Странные я испытывал чувства. Больше чем когда-либо я злился на него за испорченную жизнь. Но мне очень хотелось с ним поговорить.

— Красиво здесь, но мертво, — продолжал я, пристроившись на загородке. — Дни небось длинноватыми кажутся. Осточертело тебе, я думаю, здесь валяться.

Я нашарил в кармане пачку сигарет и коробок спичек, которые сунула мне официантка в «Мак-Киллане». Вытащил сигарету, закурил и с несказанным удовольствием выпустил дым.

— Даже покурить ты теперь не можешь. Хотя курево тебя и сгубило.

Я выпустил новый клуб дыма, и он на миг застыл в морозном воздухе и только потом растворился.

— В конечном счете ты оказался прав: никому и никогда доверять нельзя. Спасибо, что предупредил меня заранее, хотя я не извлек из твоего урока должной пользы.

Птица вспорхнула с ветки, и она качнулась, уронив вчерашний снег.

— Да-а, я тебе еще не сказал, что ты теперь дедушка. И никуда тебе от этого не деться. У меня сын, ему девять лет, и еще дочка, ей три годика. Я не очень хороший отец, но у меня есть извинение. В отличие от тебя.

Я поднялся с изгороди и подошел поближе к камню. Могилка голая. Ни букетика цветов, ни венка, ни кустика.

— Почему-то мне кажется, что твои детки нечасто тебя навещают. Я прав? В общем, выходит, что никто по тебе не скучает. Мне-то казалось, что ты только ко мне не испытываешь привязанности, но я ошибался: ты и родных детей не особенно жаловал.

Я снова выпустил дым, и он показался мне горше предыдущих затяжек, и я раздавил окурок каблуком.

— Почему ты не любил нас, Фрэнк?

Я сделал еще шаг и теперь почти что уткнулся в надгробный камень.

— Знаешь, в последнее время я много про это думал и, мне кажется, начал что-то понимать. Ты не любил нас, потому что любовь делает человека уязвимым. Стоит появиться ребенку, и ты боишься его потерять. Это факт. Как только появляются дети, ты становишься безоружным. Беззащитным. Если кто-то захочет тебе сделать больно, он сделает это, и сделает легко. Не притрагиваясь к тебе. Ты становишься легко достижимой целью.

Туман понемногу рассеивался. Солнечные лучи просочились из-за ближайшего склепа.

— Но ты, — продолжал я, — ты не захотел стать слабым. Ты хотел оставаться недосягаемым. Хотел оставаться свободным, обязанным всем только самому себе. Я ведь правильно уловил суть дела? Ты не будешь спорить? Ты не любил нас, чтобы не оказаться в слабой позиции. Ты не любил нас, чтобы сохранить свою защищенность.

Подул ветер. Я дожидался ответа, но так ничего и не услышал.

И вдруг сильно запахло флердоранжем.

Нет, не может быть!

Но уже началась дрожь, судорога скрутила руки и ноги, а я все пытался понять, что же такое происходит: сейчас шел только восьмой час. Прошло всего часов двенадцать с тех пор, как я появился.