Французский жених, или Рейтинг одиноких мужчин - Екатерина Гринева

– Только не кашу!

– Не кашу… – эхом отзывается он.

Мне приносят отварную курицу и тушеные овощи, ломтик сыра и крепкий чай. На этот раз не в стакане, а в чашке.

Есть мне не очень хочется, но я понимаю – для восстановления сил нужно заправиться «топливом». Но есть в присутствии своего охранника я не могу и поэтому тяну, а потом говорю:

– Вы свободны.

Он даже не хмыкает в ответ, просто молча поворачивается и уходит. Я свешиваю ноги с топчана и придвигаюсь ближе к столику. Курица мне кажется переваренной, овощи – перепаренными. Но вот чай – такой, какой я люблю: очень сладкий и крепкий. И еще – вкусный сыр. Французский? Или мы уже покинули воды Франции и плывем в каком-то неизвестном направлении? Я по-прежнему в полном неведении, а этот тип мне ничего не скажет. Остается одно – ждать…

Допив чай, я ощущаю прилив сил. Может, попросить еще чашечку?

Я встаю с топчана – и падаю обратно. Придется ждать, когда он придет за подносом. Как только коротышка появляется в дверях, я кратко бросаю:

– Еще чай!

Он приносит чай, и я смотрю на него. От моего пристального взгляда ему явно не по себе. Но он молчит и никак не реагирует на мое слишком уж назойливое внимание к его персоне.

Неожиданно я говорю:

– Я хочу подышать свежим воздухом.

– Это неблагоразумно: вы еще слишком слабы. Подождите день-два и тогда выйдете.

– А сколько дней я болела?

– Три дня.

– Нам еще долго плыть?

Он пожимает плечами:

– Не знаю.

– Послушайте! Я не прошу вас открыть мне какой-то страшный секрет. Я просто прошу сказать: как долго я здесь пробуду? Я что, не имею права это знать?

Он садится рядом со мной на топчан. Инстинктивно я отодвигаюсь от него. От коротышки пахнет машинным маслом и еще чем-то похожим на марихуану.

– Кристина! Я призываю вас быть благоразумной девушкой. Я обязан доставить вас… на место в целости и сохранности. – Получается, что я была права – ему явно врезали за плохое обращение со мной. И теперь он старается, юлит, выслуживается перед своими работодателями, как нашкодивший пес припадает на задние лапы, скулит, умильно заглядывает в глаза и виляет хвостом. – Вы же не хотите навредить себе, – теперь голос у него вкрадчивый.

– Я прошу только одного – сказать мне, куда мы плывем. Больше от вас ничего и не требуется.

В его глазах я вижу неуверенность, некое колебание, но это, впрочем, быстро проходит.

– Скоро вы все узнаете.

– Когда – скоро?! – кричу я. – Сколько мне еще сидеть в этом гребаном ящике?!

Эта вспышка ярости лишает меня последних сил, и я откидываюсь к стене и закрываю глаза.

– Не психуйте, – невозмутимо говорит мой мучитель. – Иначе вы окончательно так и не поправитесь. Вам вредно волноваться.

По моим щекам текут слезы, я слышу, как тихо закрывается дверь, ощущаю, как исчезает запах машинного масла и марихуаны.

На следующий день коротышка вывел меня на палубу, предварительно предложив надеть серую куртку. Она мне размера на три велика. Резкий ветер чуть не сбил меня с ног, и я вцепилась в его руку.

– Дать стульчик?

– Пожалуйста.

За бортом суденышка плескалась темно-серая, свинцового цвета вода, над волнами нависало такое же небо. Ни проблеска солнца, ни лучика…

Похоже, дождливая погода, начавшаяся в Антибах, переместилась сюда. Склоны прибрежных гор покрывала яркая зелень с какими-то желтыми вкраплениями – не то цветы, не то кустарники.

Я с жадным любопытством осмотрелась. Но окружающий пейзаж был незнакомым и ни о чем мне не говорил. Стоять на палубе было неудобно: порывы ветра забирались за ворот большой куртки, глаза слезились от ветра, и я постоянно щурилась.

– Ну что, обратно? – раздалось над моим ухом.

Ничего не сказав, я развернулась к нему спиной и побрела вниз.

Положение было тупиковым. И сколько еще мне болтаться на этой «шаланде», я не знала. И спросить не у кого. Эта шавка просто выполняет волю своих хозяев. Но кто они? И зачем я им?

Мысли текли какие-то муторные, одна другой хуже. Вместе с выздоровлением в памяти всплыл и кошмар моего последнего вечера в замке олигарха – мертвый Баранов, с этой его легкой – и жуткой усмешкой на лице. Очевидно, он до самого последнего момента не верил в то, что его убьют… Стоп-стоп! Тогда получается, что убил его кто-то из знакомых? Подошел – и убил его выстрелом в упор?

От волнения я споткнулась на последней ступеньке.

– Осторожнее! – услышала я сзади.

– Спасибо, – выдавила я сквозь зубы. Неизвестно, что раздражало меня больше – этот новый елейный тон или его прежнее откровенное хамство. Он был мне противен – до дрожи и озноба, бегущего по позвоночнику. А сделать я ничего не могла.

– Может, вам что-то еще надо? Говорите.

И опять – этот муторно-елейный тон.

– Кофе. Я хочу кофе.

Мне действительно захотелось крепкого душистого кофе. Настоящего. Из зерен.

– Кофею? Сей момент!

Я оказалась в каюте, и через пятнадцать минут мне принесли кофе. Мозги мои от него немного прояснились, и я вновь мысленно вернулась к тому моменту, когда увидела мертвого Баранова. Получается вот что: его убил кто-то из тех, кто был тогда в доме. Подошел – и убил? Эля? Я столкнулась с ней внизу – она куда-то неслась сломя голову. Но она вообще странная какая-то, может выкинуть что угодно, эта любовница олигарха. Она может нанять Грушева с потрохами, стать певицей – многие богатенькие Буратинки охотно вкладывают денежки в своих любовниц и потом любуются ими на экране телика. В тот вечер она куда-то мчалась… Но это еще ни о чем не говорит. И зачем ей убивать Баранова? Какой в этом смысл? А если он был свидетелем ее страстного секса с Грушевым, если все-таки ей не удалось спрятать концы в воду и любовников изобличили? Чтобы не терять богатого спонсора, Эля решила убрать свидетеля. А что? Способ весьма хорош – в смысле его эффективности. Как говорится, нет человека – нет проблемы.

Она подошла – и выстрелила в Баранова в упор. Он до конца не верил ей – девушке-свистушке, не верил в ее намерение, и, даже когда она достала пистолет, он усмехнулся: типа куда тебе – слабо! А она взяла – и выстрелила…

Я отпила еще пару глотков кофе. Ну хорошо… положим, это Эля. Мотивы неясны и весьма спорны. Кто еще? Грушев? Он сидел в столовой. Что он имел против Баранова?.. Или это Марианна Николаевна? Она была в доме. Мотивы – неизвестны. К чему ей убивать Баранова? Глупость какая-то! И чем больше я размышляла, тем сильнее злилась на себя. Строю какие-то нелепые версии, обвиняю людей в убийстве, а улик и доказательств – никаких. Кто еще? Я размышляла дальше, понимая, что остановиться на полпути уже не смогу. Алена Свияшова? Но у нее, что называется, «свободный график». Она входит и выходит из замка олигарха, когда пожелает, по своему собственному усмотрению. Птичка вольная… Но какой мотив-то?! Так, в этих раздумьях и полусне-полубодрствовании, прошел день.

На следующее утро, когда я дремала на своей койке, дверь в каюту внезапно распахнулась.

– Подъем! – скомандовал мой охранник.

– В каком смысле – подъем?

– В обычном – приплыли! – ухмыляется он.

Мое сердце сжимается. Я поднимаюсь на палубу; погода по-весеннему прекрасная – тучи отступили, и в белых прорезях облаков вовсю сияет солнце. Яхта медленно пришвартовывается к узкой полоске берега; я поднимаю голову: на скале виднеется вилла, прилепившаяся к склону, как птичье гнездо.

– Туда? – киваю я головой.

– Много будешь знать, красавица, скоро состаришься, – но он повторил эту расхожую шутку весьма спокойно, без издевки, как будто шутил со своей хорошей знакомой.

Я поднимаю воротник куртки. Мужчина лет пятидесяти, которого я уже видела, пока валялась в полузабытьи на койке, подходит к нам. Мы причаливаем к берегу.

На берегу стоит мулат, в улыбке весело сверкает белыми зубами.

– Добро пожаловать! – говорит он, широко улыбаясь. – Меня зовут Пьер.

Я смотрю на коротышку, но он отводит взгляд в сторону. Я свою задачу выполнил, словно говорит он мне, на этом мои полномочия заканчиваются, и я тебе больше не спутник и не охранник.

Я смотрю на скалу. Она неправильной формы – одна ее вершина круто взмывает вверх, а «хвост» опущен вниз. Глаза мои замечают лестницу, вырубленную прямо в скале – узкую и довольно-таки крутую. Если мне придется лезть по ней вверх – я точно свалюсь. От одной мысли, что мне надо идти-ползти по этой лестнице, у меня кружится голова, и я пошатываюсь.

– Вам плохо?

– Нет. Хорошо, – сердито говорю я. – Привезли неизвестно куда и непонятно зачем! И долго мы здесь будем стоять? Вы можете мне объяснить?

Улыбка у мулата немного виноватая – нет, ничего он мне объяснить не может. Или не хочет.

Небо бледно-голубое, ветра нет, но я все равно ежусь. И еще, у меня сосет под ложечкой – неприятно и тяжело. Кажется, все подходит к концу – или только начинается? Я смотрю на море: яхта уже отплыла – моя плавучая тюрьма отчалила от берега и дрейфует прямо в открытом море.