Заговор генералов - Владимир Понизовский

— Глаза видят, ноги ходят — пора и честь знать.

— Тогда вот что, друг: здесь мы людей найдем, как-нибудь управимся. Северный же фронт сейчас самый важный для революции — самый близкий к Питеру. А офицеров-большевиков по всему фронту по пальцам пересчитаешь. От того, за кем пойдет солдат, зависит наша победа или наше поражение. Ясно, Антон-Дантон? Так что вот какое тебе поручение от штаба восстания: сматывай лазаретные бинты и дуй на фронт! Доводи этот наш «Приказ № 1» до солдат, поворачивай на нашу сторону армию! Дня хватит, чтобы закончить все дела в Питере?

— О чем разговор?

— Перед отъездом заскочи сюда: получишь боекомплект!..

Родзянко с нетерпением ждал результатов миссии Шульгина и Гучкова. Днем первого марта объявился наконец в Петрограде князь Львов, и теперь новое правительство могло вступить в свои права. Оставалось выполнить единственную формальность: кандидатура премьер-министра должна быть утверждена императорским рескриптом.

Раньше утра ждать эмиссаров нечего…

Родзянко прошел из кабинета в расположенную рядом комнату отдыха, где была и просторная мягкая кровать. Через несколько минут он уже спал. Глубоко, каждой клеткой своего огромного утомленного тела добирая все то, что был должен ему за последние ночи бдений. Однако пробуждение не было спокойным: на синем сукне председательского стола ждал только что отпечатанный выпуск «Известий» с «Приказом № 1».

Едва бросив на него взгляд, Родзянко засопел в усы, а кончив читать, задохнулся от ярости:

— Где Керенский? Позвать! Разыскать! Притащить! Александра Федоровича нашли.

— Откуда это?.. — Михаил Владимирович ткнул пальцем в страницу, продырявил и скомкал. — Откуда взялось? Как могло появиться?

— Исполком Совдепа… И тысяча делегатов от войск… В Белом зале… единогласно…

— Почему меня заранее не поставили в известность? Вы понимаете, что сие значит?

— «Приказ» не от имени Временного комитета Думы, а от Совдепа… Исполком решил не согласовывать… Я не мог воспротивиться… Хотел доложить, но нигде не смог найти вас, — бормотал Александр Федорович. Даже на квартире справлялся, можете проверить…

— А что такое: «рабочих и солдатских»?

— На том же заседании решили. Теперь Совет представляет и пролетариат и солдат, — объяснил Керенский и с тоской в голосе добавил: — Я бы отдал десять лет жизни, чтобы этот «Приказ» не появился!

— Нужно уничтожить весь тираж газеты и заставить Совдеп пересмотреть свое решение.

— Это невозможно. «Известия» уже развезли по всему Питеру, на заводы и в казармы.

— Пусть дадут опровержение, что «Приказ» — злостная провокация!

— Постараюсь, — ответил Александр Федорович. — Хотя не уверен…

Родзянко и сам понял: не вернешь. «Слово не воробей…», «Что написано пером…» — в разгоряченный мозг лезли всякие дурацкие пословицы. Но он был человеком действия.

Немедленно, не ожидая царского указа, объявить состав Временного правительства.

Назначить главнокомандующим войсками Петроградского округа такого генерала, который своей властью мог бы нейтрализовать «Приказ».

Не допустить, чтобы этот номер «Известий» вышел за пределы столицы и, упаси боже, попал в действующую армию, на фронты!..

Новый главнокомандующий должен стать, по существу, военным диктатором. Как Галифе или Кавеньяк. Но под строгим контролем Временного правительства и самого Родзянки.

Слабохарактерный Хабалов — под арестом. Иванов — выжившая из ума развалина. Сидит со своими георгиевцами в Вырице и небось меняет подштанники. Кого же?..

Он мысленно вернулся к разговору о диктаторах на последнем собрании думцев, которое казалось таким давним, хотя произошло всего три дня назад. Три дня! А разделяет их вечность. Как будто две разные эпохи. Кого тогда предлагали? Брусилова? Этого не подчинишь. И замашки либерала. Деникина? Чересчур известен как правоверный монархист. Солдатня сразу встретит в штыки, а дразнить ее до поры до времени нет резона. Адмирала Колчака? Где он? Да и на флоте его не любят — жесток. А под боком восставший Кронштадт. Маниковский? Штабист. Интеллигент… И тут он вспомнил: Корнилов!

Вот, кажется, подходящая фигура! Толпа падка на легенды. А он — бежал из плена, не ведает страха, незнатного происхождения, ест с солдатами из одного котла, в бою всегда впереди — этакий Суворов. Родзянко имел удовольствие познакомиться с генералом, когда тот был представлен во дворе после своего прошлогоднего побега из австрийского лагеря. Даже побеседовал с ним. Как его?.. Лаврентий… Нет, Лавр… Лавр Георгиевич. Родзянко сразу тогда определил: железный. Ограниченный, каким и должно быть солдату. Зато без всяких сантиментов. Беспощадный. Именно такой и нужен для выполнения четких, строго очерченных, как на карте, заданий. Такого, направив по указанному пути, не придется подталкивать. Вот пусть-ка этот генерал и обуздает ненавистный Совдеп!..

Он снял со стопки на письменном приборе чистый бланк шифротелеграммы. Начал писать:

«Начальнику штаба Верховного главнокомандующего генералу Алексееву.

Необходимо для установления полного порядка, для спасения столицы от анархии командировать сюда на должность главнокомандующего Петроградским военным округом доблестного боевого генерала, имя которого было бы популярно и авторитетно в глазах населения. Комитет Государственной Думы признает таким лицом доблестного, известного всей России героя — командира двадцать пятого армейского корпуса генерал-лейтенанта Корнилова. Во имя спасения родины, во имя победы над врагом, во имя того, чтобы неисчислимые жертвы этой долгой войны не пропали даром накануне победы, необходимо срочно командировать генерала Корнилова в Петроград. Благоволите срочно снестись с ним и телеграфировать срок приезда генерала Корнилова в Петроград»…

И тут позвонил из Москвы его эмиссар Новиков:

— К великому огорчению, Михаил Владимирович, здесь, как и в столице, уже создан Совдеп. И тоже заседает в здании думы. К пролетариату присоединяются части Московского гарнизона…

Феликс Дзержинский только вчера поздним вечером, совершенно обессиленный, взяв в сопровождающие паренька-рабочего, добрался наконец до Кривого переулка, нашел дом под номером 8. С бешено бьющимся сердцем потянул кольцо звонка.

— Кто то?

— Отворжи… То я, Ядвися… — и упал в объятия сестры.

Хоть чувствовал себя смертельно усталым, не смог сомкнуть глаз всю ночь. Мысли перебрасывались с одного на другое. В его голове бушевал смерч, вобравший, казалось, все, что происходило в эти часы в целой Москве. Встал и начал ходить по комнате, как по камере: из угла в угол.

У Ядвиги ничего по его росту не нашлось. Она побежала по знакомым, в Польский комитет помощи беженцам. Раздобыла шинель, костюм. Он переоделся:

— Вот теперь чувствую себя по-настоящему свободным человеком!..

Глянул в зеркало. Сутулый старик с провалившимися щеками, глубокими морщинами. «Через полгода мне — сорок… А сколько отдал тюрьмам?.. Арестовывали в девяносто седьмом, в девятисотом, девятьсот пятом, шестом, восьмом, двенадцатом… По тюрьмам — одиннадцать лет, из них последние каторжные, кандальные… Да…»

Физических сил нет. Последние дни, часы и минуты выжали до предела. И на пределе нервы: одиночная камера — и вдруг эта красная буря… Но он дождался! Все эти годы он держался только сознанием одного: приближается! И теперь, когда час этот пробил, он должен быть там, где может пригодиться его опыт, его жизнь!.. За бессонную ночь он убедил себя: найдет силы. Составил план. Первое — связаться с партийным комитетом. Второе — получить конкретное задание. Третье — немедленно приступить к его выполнению. Пусть это будет любое задание: хоть землю копать. Могилу для самодержавия.

Никогда, даже в давние времена, явок на Москву он не получал. Поэтому решил снова пойти в здание Московской думы. Скорей всего, большевики там, среди рабочих, в Совете депутатов.

Мальчишки шныряли в толпе, размахивая газетными листами. Он купил первую попавшуюся. «Утро России».

«Государственная Дума — это единственная, незыблемая скала, возвышающаяся над разбушевавшимся народным морем. Это — центр, маяк, к которому устремлены отныне все взоры, все сердца, все упования…»

Выхватил у газетчика другой лист.

«Известия Московского Совета». Номер первый! Молодцы, быстро организовали!.. Вчера он слышал в здании думы: городской голова Челноков потребовал от Совдепа «очистить помещение», потребовал каких-то документов. Тогда ему показали револьвер… Это документ! Что ж, авторитетный документ восстания. Все думцы — и сам голова, и члены управы, и служки разбежались. Здание осталось в руках Совета и революционного комитета.