Разбитое зеркало - Фрасис Дарлинг

— Ты этого не сделаешь, — строго сказал Роман. — Они подумают…

— Ну, что они могут подумать, Роман?

— Что ты, что ты и я…

— Ну Роман? — Она убрала ногу и, запрокинув голову, громко рассмеялась. — Здорово я тебя раздразнила, Роман? — Убрав ногу, она рискованно балансировала на краешке стола. Триш доставала бы кончиками пальцев до пола, если бы просто вытянула ноги, но она сидела, широко их раздвинув, как будто оседлав невидимую лошадь.

Она раскачивалась так, будто могла в любой момент упасть на Романа, угодив ему между ног. Если бы такое произошло, то ему пришлось бы ее ловить. Куда бы попали его руки? Черт бы побрал эту бабу!

Триш балансировала, подтянув одно колено к подбородку, поставив каблук на стол и обхватив ногу руками. Так она, конечно, не упадет, но толстый шов на джинсах должен был причинять ей боль, так как буквально впивался ей между ног в…

— Ты что, думаешь, я тебя дразню? Вовсе нет! Это маленькие девочки занимаются тем, что дразнят мальчуганов, а мы взрослые, не так ли, Роман? Нам не стоит играть в эти глупые игры.

— Я не обвиняю тебя в том, что ты меня дразнишь, — ответил он.

— Ты слишком хорошо воспитан. И даже если я расстегну еще одну пуговицу, ты не будешь считать, что я тебя дразню, да, Роман?

Он сглотнул слюну, но ничего не ответил.

— Роман, ты из тех, кто предпочитает грудь или ноги? Для меня это не имеет значения. Ведь и с тем и с другим у меня все в порядке, не так ли? — Она вытянула поднятую ногу вдоль края стола.

— Ты… ты очень привлекательная женщина, — проговорил он.

— Грудь и ноги? Роман, ты наблюдал за мной, когда я работала? Ты что, подсматривал?

— Я — э…

— Думал о них? — спросила она, приподняв свои груди ладонями. — Когда четыре пуговицы расстегнуты, то такое движение…

— Да. Покажи мне, — прохрипел Роман, стараясь вновь овладеть ситуацией. Разве не этого она ждала от него?

— Ты ведь напористый, не так ли? Мне это нравится. Очень хорошо. — Она оперлась руками позади себя, запрокинула голову и два мягких шара ее грудей почти выпали из-под расстегнутой рубашки.

— Если в тебе достаточно мужчины, Роман, остальное ты сделаешь сам.

И он сделал.

Сначала он овладел ею на столе, потом — на полу и наконец, по ее предложению, — в зале ресторана. Она заставила его вытащить из кабинки стол, и затем он овладел ею, когда она, широко расставив ноги, встала на две скамейки. Роман чувствовал, что его спина вот-вот сломается в этой полусогнутой позе, которую ему пришлось принять. В третий раз это всегда занимает больше времени. Но он не собирался сдаваться, как бы ей того ни хотелось. Ей едва ли понравилось бы, пойди он на попятную.

Когда они закончили, то были насквозь в поту — ее, его, их. Роман предложил забраться под душ. Однако Триш настояла, чтобы они мылись по отдельности.

— Роман, ну оставь что-нибудь для другой ночи, — убеждала она. — И побольше. Я знаю штучки, от которых, обещаю тебе, ты сойдешь с ума. — Она ухмыльнулась и добавила: — Вот теперь ты знаешь, что я не дразнила тебя, не так ли, Роман? Я, что обещаю, то и даю, но и от тебя жду не меньшего.

Глава шестнадцатая

Романа беспокоил следующий день. Как все сложится? Станет ли Триш сторониться его, смущаясь остальных сотрудников, или окажется преувеличенно равнодушна, подчеркивающе холодна и учтива, что в глазах опытного наблюдателя сразу обнаружит перемену в их взаимоотношениях.

Но она держалась прекрасно. Триш по-прежнему в присутствии посетителей обращалась к нему «мистер Роман», а когда вокруг были только сотрудники, как и прежде, называла его Романом.

Скорее уж дело было как раз в нем. Ведь именно Роман каким-то шестым эротическим чувством всегда ощущал, где находится Триш. Он знал, когда она находится в дальнем углу позади него или через два стола. Он чувствовал ее присутствие. И когда, оказавшись как-то позади наклонившейся Триш, он провел большим пальцем по натянувшимся джинсам в том месте, где ткань уходила в глубокую складку между ягодицами, откуда у нее рос бы хвост, обладай она им, то именно Триш отстранила его.

Роман понял, почему у нее на джинсах не проступал след от трусиков — просто она никогда и ничего под джинсы не надевала.

Только поздним вечером все менялось — по пятницам и субботам, когда они вместе работали в последнюю смену. Причем знак всегда подавала Триш. Если она была одета по-рабочему — в джинсы и полностью застегнутую рубашку, — это означало, что он должен сохранять дистанцию. Если же она входила в его офис в расстегнутой до талии рубашке или даже без нее, или когда она сменяла свою рабочую одежду на что-либо иное (не обязательно нечто сексуальное, но отличающееся от униформы), то это означало, что она готова дарить и брать.

Однажды она вошла к нему уже нагой. Бывали случаи, когда она мягко давала понять, что это ей требуется прямо сейчас!

То, как Триш занималась любовью, отличалось от всего, что Роману довелось изведать с другими женщинами. Разумеется, он знал, что каждая женщина занимается любовью по-своему. Об этом он узнал еще подростком, а после Оливии понял и сердцем.

Триш вела себя так… Ее губы трепетали над его напряженным членом, а она, как бы замерев, произносила: «Могу это сделать, если ты меня заставишь».

Затем он пользовался ее ртом, а она с жадностью принимала его.

Иногда она говорила:

— Если бы мои руки оказались связанными сзади, я бы не смогла тебе помешать, если бы ты даже… — И она делала предложение с анатомическими подробностями.

Она могла схватить его руку своей и, не давая ему ее убрать, стонать: «Прекрати, мне больно!»

Однажды она появилась в бледно-голубом платье на пуговицах сверху донизу. Войдя в офис и сложив руки за спиной, она прислонилась к его графику и сказала:

— Это просто старая тряпка, которую я собиралась выбросить, так что, если бы мужчина брал меня силой и разорвал ее в клочья, было бы совсем не жалко.

У Романа появились шрамы. Сопротивляясь, сжимая изо всех сил ягодицы и вскрикивая: «Ублюдок! Оставь меня! Ты слишком большой! Ты разорвешь меня!» — Триш ногтями расцарапала его спину и бедра: вертикально с задней стороны и поперек — с внутренней.

Триш боролась, и лишь однажды, только однажды — не всерьез. Чем активнее она заставляла Романа брать ее силой, тем сильнее был ее оргазм. И он — мягкий мужчина — понял, что иногда жесткость может оборачиваться самой большой добротой.

А Роман всегда хотел сделать женщину счастливой.

Был понедельник. Эндрю — веселый Эндрю — спросил, не может ли он оставить сумку с книгами в офисе Романа. Он придет на работу прямо из библиотеки, где изучает драматическое мастерство Кристофера Марлоу для своего реферата.