Последний гвоздь - Стефан Анхем

– Это не допрос. Я просто хочу узнать, была ли ты все время в доме. Или в какой-то момент вышла из дома и ушла…

– Да, черт побери! – прошипела она.

– Челт, – повторил Беньямин. – Ты сказала челт.

– А сам как думаешь? А? Когда на улице плюс двадцать семь. Нет, конечно, я не сидела в помещении целый день.

– О’кей. И куда ты ходила?

– Да это сумасшествие какое-то. Ты ведь понимаешь? Гребаный маразм.

– Лоне, прошу тебя, – попытался он ее успокоить. – Я понимаю, что все это может показаться странным и непонятным. – Больше всего он хотел бы рассказать все, как есть. – Но ты должна мне поверить и рассказать, где или примерно на каком расстоянии от дома ты находилась. – Но тогда она испугается, а если это случится, общаться с ней будет невозможно. – Если вспомнишь, когда и сколько времени ты отсутствовала, будет еще лучше.

– Я была на улице и развешивала белье, – ровным голосом ответила она в тот момент, когда в новый кабинет зашел Мортен Хейнесен и огляделся. – В том числе, твои старые, рваные трусы. Это происходило в девять пятьдесят восемь и заняло двенадцать минут двадцать шесть секунд.

Он знаками попросил Хейнесена выйти и оставить его одного. Но коллега покачал головой и остался на месте.

– Потом мы с Беньямином зашли к Адаму на соседний участок в тринадцать ноль семь. Беньямин попрыгал на батуте.

– Плыгать, плыгать…

– Тем временем мы с Адамом пили кофе на солнце и прекрасно проводили время два часа три минуты, пока я не вернулась домой на этот милый разговор.

Два часа. Этого было более чем достаточно, чтобы они успели обыскать дом и найти мобильный.

– Кстати, в четырнадцать часов сорок две минуты он угостил меня сигаретой, – продолжала на другом конце Лоне, пока Хейнесен усаживался на диване. – И я согласилась, потому что думаю, что я это заслужила. Но сейчас, после всего этого, я понимаю, что нужно было взять две.

Она снова начала курить. Он заподозрил это еще прошлой весной, когда ему показалось, что ее куртка пахнет табаком, но отбросил эту мысль как паранойю. Но, значит, он был прав. Вопреки всем их усилиям заставить ее бросить. Всем его попыткам отвлечь ее от никотиновой ломки. Всем тем моментам, когда он отвечал на ее мрачное настроение объятиями и повышенным вниманием.

– Дорогая, я хочу, чтобы ты подошла к секретеру.

– Дорогая, – передразнила она. – Ты хоть слышишь, как наигранно это звучит?

– Пожалуйста, просто сделай, что я прошу.

– Да-да, я здесь. Что еще мне сделать? Попрыгать на месте?

– Я хочу, чтобы ты открыла секретер, выдвинула верхний левый ящик и посмотрела, что лежит в глубине под стопкой конвертов.

– Старый уродливый мобильник желтого цвета. Доволен?

– Да, – сказал он и наконец выдохнул. – Очень доволен. Спасибо тебе, дорогая. До вечера!

Раздался щелчок и разговор был окончен.

– Я тебя тоже люблю, – сказал он в пустоту, перед тем как отложить мобильный и повернуться к Хейнесену. – В чем смысл собственного кабинета, если нельзя побыть в одиночестве?

– Увы, дело срочное. – Хейнесен встал. – Я только что общался с группой.

– Да? Хорошо?

– Пистолет, платок, все снимки и результаты анализов. Все исчезло.

21

Ядвига Коморовски сидела за старинным письменным столом из орехового дерева. Помимо настольной лампы с медным основанием и стеклянным зеленым абажуром на столе лежала кожаная настольная подкладка, перьевая ручка и разлинованная записная книжка. Остальная поверхность пустовала.

Фабиан уже не в первый раз сидел в удобном кресле для посетителей, у которого мягкими были даже подлокотники. Но он впервые обратил внимание на то, как на самом деле выглядит адвокат Теодора и ее изысканный офис с видом на порт Хельсингборга.

Почти все юристы, с которыми он за годы работы в полиции имел дело, сидели, спрятавшись за кипами папок и документов в пыльном хаосе, где только они могли найти нужную папку.

Здесь все блестело от чистоты и слегка пахло мебельным лаком. Как и сама Коморовски, сидевшая в темно-синем костюме и белой блузе с бантом и смотревшая на него с поднятыми на каштановые волосы очками для чтения.

Вот почему он ее нанял? Из-за ощущения контроля и элитарности. Он уже не помнил. Все, что уходило в прошлое больше, чем на пару дней, стало размытым и неразличимым. В любом случае, стоила она дорого, что, возможно, его и привлекло. Мысль о том, что нужно лишь заплатить достаточно, чтобы все наладилось.

– Фабиан, так дальше продолжаться не может, – сказала она так, как будто его только что вызвали к директору. – Надеюсь, вы понимаете.

– Что-то тут не так, – его удивило, что говорил он так спокойно. – Они что-то скрывают, – возможно, у него просто кончилась энергия.

Коморовски тщательно подбирала слова.

– У меня нет своих детей, и я, наверное, не могу понять, каково это – потерять ребенка. Так быть не должно, для нас это противоестественно. Но одно я понимаю: то, чем вы занимаетесь, не поможет ни вам, ни Соне и ни Матильде. Напротив, только усугубит ситуацию. Значительно усугубит. Соня связывалась со мной сегодня и рассказывала, что…

– Я знаю, – перебил Фабиан. – Так что, мне просто все бросить и позволить им разгуливать свободно? Вы это хотите сказать? Чтобы они просто жили дальше, будто ничего не случилось?

– Свободно от чего?

– От того, что забрали у меня сына. От того, что избивали и ломали его так, что он в конце концов… – Он умолк – говорить было по-прежнему слишком больно.

– Фабиан, – она наклонилась над столом и протянула ему носовой платок, который он взял, хотя в нем не нуждался. – Я с ними связывалась, вернее, они со мной после вашего неожиданного визита сегодня, и поверьте, они ничего не утаивают.

– Так почему нас никто не известил о том, что он сидел в изоляции?

– Известили, Фабиан. У меня это даже есть тут, в письме, если не верите, – она выдвинула ящик стола, достала распечатанный мейл и положила перед ним. – Оно пришло двадцать седьмого июня и там написано об избиении в столовой и решении изолировать его на несколько суток.

– И почему вы мне об этом ничего не сказали?

– Сказала. Но вы отреагировали только на факт избиения. Я слышала, как вы разозлились на него и расстроились. Как только вы об этом услышали, то пришли в ярость и не могли уже ничего воспринимать. У меня есть наш диалог, если вы мне не верите. Как вы знаете, я все записываю.

У него в памяти как будто появилось слепое пятно.