В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков

– Ну как про каких? За которыми подсматривал. На речке, помню… Купальня у нас одна была. И они потом, ну, девки, платьишки свои и трусы в кусты выжимать ходили. Купались-то в платьях. А мы с Кузьмой, друг у меня был, затаились раз, ждем… Да ну тебя к черту, капитан! Ей-богу, как незнамо кто…

– Ну-ну, бать, давай дальше. Ты ж на самом интересном остановился. Вон, разведчик уже в калачик свернулся…

Батя молчал. Молча смотрел в потолок. Бинтов на голове у него после последней перевязки стало меньше. И лицо целиком открылось. Не такой уже и старый он оказался, как показалось Воронцову вначале.

– Я ж на одной из них потом женился. Кто ж про свою жену рассказывает?

Они засмеялись.

– Бать, а дети у тебя есть? – спрашивал читавший книгу. У него была перевязана грудь и ступня левой ноги.

– А как же. О чем и думаю теперь день и ночь. Трое их у нас. Все сыны. Старшему через месяц семнадцать. На фронт рвется. В аэроклуб ходит. Уже летает. А мы еще до Днепра не дошли.

– Да, бать, попадет твой старший на фронт как пить дать.

– Догонит нас где-нибудь под Варшавой.

– Неужто так быстро теперь пойдем?

– А что! Вон как гонят!

Заговорили остальные.

– А моему старшему пятнадцать. И я не знаю, жив ли он. Под Минском наша деревня.

– Там, говорят, в партизаны многие подались.

– Да, мужики… В один прием у нас не получилось. Мы-то, считай, уже второго призыва. Первого уже почти нет. Выбили весь. А видать, и третий понадобится. Вот под него дети как раз и подрастут…

– Смоленский, – вдруг спросил Гришка, – а ты какого призыва? На резервиста вроде не похож. С какого года на фронте?

– С сорок первого. С октября.

Гришка присвистнул. Кивнул на подвязанную на растяжке руку:

– И что, эта твоя нашивка первая?

– Третья.

В палате сразу затихли.

– Да, кому как. Вон, батю по первому заходу, а как сразу…

Вскоре Воронцов узнал, что лежат они в тыловом военном госпитале, а вернее, в обыкновенной школе, переоборудованной под госпиталь, что находится эта школа-госпиталь в городе Серпухове Московской области на тихой улице недалеко от такой же тихой, почти неподвижной, реки Нары. В палате вместе с ним лежат офицеры. Четыре капитана, два лейтенанта и два майора. Так что Гришка действительно был капитан. Прибыл он сюда из-под Ржева. Артиллерист, командир батареи дивизионных 76-мм орудий. Батя – майор Кондратенков. Воевал в Пятой гвардейской дивизии с января сорок второго. Командовал ротой, когда его полк одним из первых ворвался в Юхнов. Перед самым ранением получил полк, преобразованный в боевую группу. Ранен под Износками. Места для Воронцова знакомые. Другой майор, Грунин, начальник штаба стрелкового полка той же Пятой дивизии, попал под обстрел, когда вместе со своим оператором и ПНШ по разведке обходил передовую. Теперь перечитывал школьную библиотеку. В разговорах он участвовал редко. Послушает, усмехнется, снисходительно качнет головой и – снова в книжку. Капитанов вскоре выписали. С ними Воронцов даже не успел как следует познакомиться. В один день они прошли медкомиссию и явились в палату уже в отутюженных гимнастерках. Сияя медалями и нашивками за ранения, попрощались и отбыли по своим частям. Из всех капитанов остался один Гришка.

– А я в свой полк возвращаться не хочу, – подал голос один из лейтенантов, обычно молчаливо слушавший соседей. Он уже ходил по палате, бережно придерживая свой бок. Огромный осколок прошел по касательной, разрубив несколько ребер. Еще бы на сантиметр глубже…

– А че так, Астахов? – поинтересовался Гришка. Гришка интересовался всем. Поэтому вступал в любой разговор. Скучно ему было в госпитале, невыносимо.

– Да комбат у нас – сволочь. – Астахов смотрел в окно. Там кивал листвой старый клен, который дорос до третьего этажа и наполовину закрывал окно палаты. – Прицепился ко мне – то не так, это не так… Штрафбатом угрожает. Ротный сквозь пальцы смотрит. Водку вечерами вместе жрут. Не вернусь. В армейский офицерский резерв пойду. А там – куда попаду, туда и попаду. Меньше взвода не дадут, дальше фронта не пошлют.

А через несколько дней Астахов рассказал свою историю, из-за которой у него с комбатом и разгорелся сыр-бор. В роте у них была санинструктор, землячка Астахова. Они даже в одной школе учились до войны. И началась у них любовь. А потом приглянулась она комбату. Стала ходить к нему в землянку… У того, до нее, была радистка. Он ее, с пузом, месяц как в тыл отправил. Комиссовали радистку. Командир полка после того случая всех радисток разогнал, солдат вместо них набрал мужиков. А комбат санинструктора присмотрел…

– Да плюнь ты на них, Астахов! – утешал Гришка. – Плюнь и забудь!

– Так ведь он ее бросит. Позабавится, сволочь, и бросит. У него в Москве семья, жена и двое детей. Фотокарточку как-то показывал. А мне пригрозил: будешь под ногами, мол, крутиться, в штрафную, на усмирение, пойдешь…

– А че ты штрафной боишься? Вон, Сашка, восемь месяцев в штрафной воевал! Вся грудь в орденах! Смотри, очухался и снова на передовую рвется.

– Ты, Гришка, людей не баламуть, – оборвал артиллериста майор Кондратенков. – Зачем ты его под руку толкаешь? Видишь, он не в себе еще. Такое не сразу забывается. Понимать надо. А тебе, Астахов, действительно в другую часть лучше уйти. А, знаешь, давай ко мне! У меня часть особая.

– Бать, да тебя же комиссуют, – возразил Гришка.

– Ни хрена меня не комиссуют! Ты что на меня, как на списанного смотришь? Комиссуют… Скорей тебя спишут. В тыл или еще куда. Вошебойкой командовать.

Когда успокоились, майор Кондратенков, с трудом перевернувшись на бок, сказал:

– Вот у меня в полку насчет этого, бабского дела, полный порядок. Я это еще с прошлого года завел: ни одной бабы на передовой. Чтоб и не пахло нигде юбкой. Бойцов набрал. Через месяц и санитарами стали, и фельдшерами. Так-то.

– Жестокий ты мужик, батя.

– Зато в землянках порядок! И командиры делом заняты. Голова у них работает правильно. Думают о том, как солдата накормить, да чтобы он не завшивел в окопе и малярией не заболел. А не о том, как удобней землянку перегородить, чтобы там радистке юбку задирать.

А Воронцов думал вот о чем. Если доктор говорит правду, если через месяц-другой он встанет на ноги и – снова на фронт, то куда возвращаться ему? Снова в штрафную роту? Капитан Солодовников тоже где-то лежит в госпитале. Жив ли? Санитары уносили ротного в тыл в бессознательном состоянии. Медведев и Бельский убиты. Кондратий Герасимович… Его, конечно же, терять не хотелось. Старый боевой товарищ. Но если возвращаться, то неизбежно придется выяснять отношения со старшим лейтенантом Кацем. Вот уж кого Воронцов не хотел видеть ни при каких обстоятельствах. И тут же он успокаивал себя: рано, рано думать о возвращении, слишком рано и самонадеянно…

И все-таки он выжил. Выжил! И скоро встанет. А если встанет на ноги, то вернется туда, где оставил своих товарищей.

Примечания

1

Унтер-фельдфебель соответствовал званию старший сержант в РККА.

2

Фузилер – рядовой стрелок.

3

Стариком в вермахте солдаты называли командира пехотной роты.

4

ПК – негласный почтовый контроль. Проводился в РККА органами госбезопасности в отношении подозреваемых во враждебной деятельности.

5

О событиях весны 1942 года, о злоключениях группы Воронцова под Вязьмой, в окруженной Западной группировке 33-й армии, о прорыве и всем, что было потом, см. вторую книгу – «Иду на прорыв!».

6

Кто это? Невеста?

7

Нет, господин офицер, это моя мать.

8

На тяжелом танке КВ устанавливались приборы внутренней и внешней связи. Внутренняя связь осуществлялась посредством танкового переговорного устройства на четыре абонента – ТПУ-4 бис. Внешняя – радиостанцией 71-ТК-3, а позднее более совершенной ЮР.

9

Штурмовик Ил-2 был вооружен двумя 23-мм пушками, двумя пулеметами в крыльях. Брал на борт 400–600 килограммов бомб. Кроме того, под крыльями на специальных направляющих рельсах, сконструированных для более точного пуска, имел восемь реактивных снарядов.

10

Банно-прачечный комбинат.

11

МР 40 – пистолет-пулемет. В немецкой армии им были вооружены командиры пехотных рот, командиры взводов, отделений и их заместители. А также танкисты и спецподразделения. Эффективен был в ближнем бою. Прицельная дальность выстрела – до 100 м. Иногда его называют «шмайсером». На Восточном фронте использовались три модификации: МР 38, МР 38/40, МР 40.

12

ППГ – передвижной полевой госпиталь.

1

ПТРС – противотанковое ружье Симонова. Разработано и поступило на вооружение РККА в 1941 г. одновременно с противотанковым ружьем системы Дегтярева. Основное отличие от ПТРД заключалось в том, что ружье конструкции Симонова, так же, как и его винтовка АВС образца 1936 г., было самозарядным, магазинного типа. Скорострельность – 15 выстрелов в минуту. Его автоматика работала за счет энергии пороховых газов, отводимых из канала ствола, и воздействия их на затвор через газовый поршень со штоком. Ружье Симонова было оснащено передвижным прицелом секторного типа от 100 до 1500 м. Вес в боевом положении 20,9 кг. Емкость магазина – 5 патронов. Заряжание производилось с помощью обоймы на 5 патронов. Огонь велся одиночными выстрелами. Калибр 14,5 мм. Начальная скорость пули 1012 м/с. Прицельная дальность 1500 м. Наилучшие результаты по танкам достигались на дальности до 300 м. Пуля пробивала броню до 35 мм. Применялись два типа бронебойных пуль: Б-32 – со стальным каленым сердечником и БС-41 – с металлокерамическим сердечником. И тот и другой образцы обладали эффективным зажигательным действием. БС-41 имел наибольшую бронепробиваемость и использовался для стрельбы по танкам. К концу войны, когда противоборствующие стороны нарастили массовое производство танков и бронетехники с мощной броней, которая оказалась недоступной для противотанковых ружей, значение последних упало. С января 1945 г. производство «бронебоек» прекращено. Всего за годы Великой Отечественной войны наша промышленность выпустила 400 000 противотанковых ружей.