В бой идут одни штрафники - Сергей Михеенков

– Взвод Нелюбина возвращается, – сказал сержант Численко.

– Что там случилось? – Воронцов расчехлил бинокль.

– Тоже, видать, напоролись.

– Танки!

– Танки идут!

В поле, со стороны дальнего леса, появились угловатые коробки танков.

– Рота! – тут же подал команду Воронцов. – Быстрей окапываться! Приготовиться к отражению танков! Бронебои! Ко мне!

Он тут же расставил взводы. Пулеметчики еще продолжали лихорадочно окапываться по флангам, а бронебойщики уже начали стрелять по танкам и бронетранспортерам. Левее артиллеристы сняли с передка семидесятишестимиллиметровую «грабинскую» дивизионную пушку, быстро развернули ее в боевое положение, загнали в землю ломы, чтобы упереть станины. И через минуту фосфоресцирующие трассы одна за другой ушли за лощину, мимо горящего КВ. Задымил один Т-IV. Из леса гулко бахали танковые пушки.

В поле шириной километра в два немцы начинали контратаку. Около полусотни танков и самоходок шли, выстроившись обычным порядком. В центре, на острие клина, двигались, будто черепахи, приземистые тяжелые «тигры». Справа и слева, уступами средние «пантеры». В середине клина двигались длинноствольные Т-IV и горбатые «фердинанды». А между ними юрко сновали полугусеничные бронетранспортеры с пехотой и легкие чешские и французские танки. Это была мощная контратака. Одновременно несколько косяков пикировщиков, скользя по полю косыми уродливыми тенями, начали боевой разворот над опушкой, где спешно окапывались роты, а артиллеристы выкатывали орудия на прямую наводку. Выстроившись для атаки, Ю-87, один за другим, пикировали на цели, бросались вниз почти отвесно и вновь легко, как коршуны, схватившие добычу, взмывали вверх.

Во время первого налета больше всего досталось артиллеристам и танкистам. Когда «лаптежники» улетели, начали перевязывать и выносить к дороге раненых. Там их грузили на санитарные машины и тут же увозили в тыл. Уцелевшие расчеты торопливо ставили на колеса опрокинутые орудия. Через минуту-другую они уже вели огонь. Танкисты тушили подбитую «тридцатьчетверку».

И в это время над лесом показались штурмовики. Сияя красными звездами на широких крыльях и тяжело опустив носы, они парами заходили в атаку, обрабатывая реактивными снарядами и ПТАБами острие танкового клина. Сбросив первую партию смертоносного груза, «илы» уходили на вираж. Вскоре они образовали круг, так называемую «карусель».

Воронцов, наблюдавший картину боя из наспех отрытого окопчика, положив на бруствер из дерна снайперскую винтовку, вспомнил, как однажды уже наблюдал за таким строем «горбатых». Вскоре стало понятно, почему штурмовики выстроились таким порядком. На высоте примерно трехсот метров схватились истребители. «Мессершмитты» и «фокке-вульфы» дрались с «лаггами» и «мигами».

Острие танкового клина полыхало взрывами, горящими танками и самоходками, ответными выстрелами «тигров» и «пантер». Огня добавляли и орудия. Все больше и больше трассеров уходило в поле со стороны опушки. Стреляли и бронебойщики отдельной штрафной роты. Все пространство над вспольем и окрестными перелесками, заросшими кустарником лощинами и лесами потонуло в сплошном гуле, скрежете, крике раненых, втягивались с обеих сторон все новые и новые силы. Масштабы схватки и ожесточение нарастали. Бой на глазах перерастал в сражение. Нельзя было предсказать судьбу этой битвы, разыгравшейся на холмистом, изрезанном балками всполье, потому что и с той, и с другой стороны за ней наблюдали опытные, бывалые генералы, воевавшие с сорок первого года. В дело шли новые и новые резервы, стараясь надавить еще и еще, чтобы противник не выдержал, расступился. Но и та и другая сторона держались, понимая, что за любым маневром последует катастрофа разгрома.

Это потом, значительно позже, историки и публицисты напишут, что судьба Орловско-Курской битвы решалась южнее, под Белгородом, Курском и Орлом. Но им, кого судьба застала здесь, на самой оконечности северного фаса, казалось тогда, что все и решается вот именно теперь, и на их глазах. Здесь, на этом удобном для танкового маневра безымянном всполье.

Некоторые из них, и победители, и побежденные, дожив до конца мировой бойни, напишут, как они управляли танковыми колоннами, как менялась судьба на поле боя, как им нужен был тот последний батальон, который оказался в решающий момент под рукой или которого не оказалось, потому что в гудящей топке сражения к тому времени сгорело все. Но никто из них не выразит и доли тех страданий, того напряжения, которое пережила душа солдата, лежавшего в наспех отрытом окопчике или сидящего в задымленном пороховыми газами танке, напряженно приникшего к панораме пушки.

– Лейтенант! Наши ползут! – услышал Воронцов крик лейтенанта Нелюбина, который с остатками взвода окопался правее.

По пыльной траве, наполовину затоптанной, изорванной осколками и придавленной к земле взрывной волной, ползли несколько человек. Воронцов расчехлил прицел снайперской винтовки, посмотрел. Ползли трое. Вернее, двое. Третьего они волокли на плащ-палатке.

– Четвертый взвод возвращается, – хмуро сказал кто-то из минометчиков, и Воронцов по интонации понял, что с четвертым взводом произошло неладное.

Ползли они прямо на окоп Воронцова. Это были сержант и пулеметчик из взвода Бельского.

– Давайте сюда!

– Сюда, ребята! – закричали из окопов. И тут же несколько человек вскочили и побежали к ним, подхватили под руки, поволокли к березам.

– Там… Там больше никого нет. – Сержант сидел, привалившись потной спиной к березе. Бледное лицо его не выражало ничего, кроме усталости и равнодушия. – Лейтенанта вот… Осколками его…

Бельский был мертв. Он лежал на плащ-палатке в луже крови. Но лицо его, остановившееся, восковое, с удивительно правильными чертами, казавшимися теперь завершенными и потому совершенными, насколько может быть совершенным человеческое лицо, казалось умытым. Ни царапины, ни крови, ни копоти. Словно кто из бойцов действительно умыл его последней водой из фляжки. И Воронцов вспомнил, как Бельский брился перед наступлением. Сидел перед осколком зеркала в просторном пулеметном окопе по пояс голый и, укутав ослепительно-белой пеной щеки и подбородок, осторожно сдвигал эти белые хлопья опасной бритвой.

– Бельский, – сказал ему тогда Воронцов, – ты что, в первый раз бреешься?

– Нет, – ответил тот и, отведя бритву, улыбнулся. – Во второй.

– А бритва у тебя что надо. Трофейная?

– Бойцы подарили. – И вдруг Бельский повернулся к нему и сказал: – Нравится? А хочешь, я тебе ее подарю?

– Да нет. У меня своя есть.

– Такой нет. Посмотри.

Почему он это сказал?

– Сложите все личные вещи в полевую сумку, – приказал Воронцов. – Быличкин, возьми сумку с собой. Тело отнесите в лес. Похороним потом.

Санитары тут же начали перевязывать живых. Те понуро сидели под березами и оглядывались на тело своего взводного. Ранения оказались легкими.

– Ну что, в тыл пойдете? – спросил их Воронцов.

– А где тут теперь тыл? Там, что ли? – кивнул на лес один из них.

Позади их окопов рвались снаряды, шлепали по деревьям пули, сбивая кору и ветки. Слышался гул моторов. Похоже, там, на полянках и просеках, накапливались танки и самоходки резерва. Ведь не одна же пехота выдвинута на этот участок. Прорыв они все-таки сделали. А в прорыв обычно тут же вводятся свежие части. И вот теперь кто-то большой, мощный, напряженно топтался за их спинами в ожидании своего часа. Тот, кто побывал на передовой и во время обороны, и в период наступления, знал, что, когда вводятся в прорыв танки, беда, если окажешься на пути их следования. Однажды на Жиздре батальон случайно не вывел из сектора действия танковой бригады свой взвод связи. В живых остался один боец, который ушел на обрыв линии. Ни котелков, ни палаток. Все гусеницами растащили…

– Окапывайтесь рядом, – сказал бойцам Воронцов. Он положил на бруствер скрученную жгутом плащ-палатку, приладил винтовку.

Винтовку Воронцову привез кашевар Ривкин. А патронов насобирал Быличкин, когда двигались сюда, к полю. Там и тут валялись убитые. Левее к всполью подошли гвардейцы, а правее рота Сивкова и батальоны. Фронт в полосе прорыва тут же оказался закрытым наглухо. Лес начал быстро заполняться войсками второго эшелона. Прятаться стало негде, и немцы, попавшие в кольцо, начали сдаваться.

Но ничего этого не знали те, кто лежал по краю поля, ожидая команды открыть огонь, чтобы отсечь пехоту, двигавшуюся за танками. За спинами взревели танковые моторы, десятки машин двумя параллельными потоками начали выдвижение. Вышли в поле, выстроились косым таранным клином и ринулись вперед. Тяжелые КВ и средние Т-34 внезапным маневром атаковали левый фланг.

Противник тут же отреагировал на неожиданную угрозу. Часть его танков, в основном тяжелые, повернули и пошли лоб в лоб. Но артиллеристы, уцелевшие на опушке леса, тут же воспользовались тем, что открылись их борта, и повели сосредоточенный огонь. Несколько машин сразу остановились и задымили. Открылись их верхние люки, на землю черными горошинами посыпались танкисты. Быстро отбегали от горящих машин, падали, исчезали в высокой траве и снова появлялись. Другие танки, поврежденные болванками, крутились на месте, разматывая в пыли перебитые гусеницы. Их азартно добивали ПТО.