Девочка, которая воспарила над Волшебной Страной и раздвоила Луну - Кэтрин Валенте

Однако это ядро не пролетело все пруды насквозь и вверх, в сторону горной гряды на горизонте, потому что другой воздушный шар закачался в темноте второго пруда. Он появился внезапно, как зажженная лампочка в темноте. Второй шар оказался более проворным, чем первый. Ядро Нептуна качнуло балласт корзины и проскользнуло через пруды, как пущенный над водой камень, который так и не коснулся поверхности. Теперь захихикал второй голос, тоже приглушенный, словно они слышали его через донышко стакана, приложенного к запертой двери.

– Я знаю, что тебе меня не хватает, но и меткости тебе не хватает тоже. Я иной раз гадаю, любишь ли ты меня вообще!

Сентябрь заглянула во второе озерцо и увидела обладателя этого голоса верхом на шаре в винно-золотую полоску. Голос принадлежал крошечному насекомому жемчужного цвета в форме зимней веточки, изогнутой и хрупкой, но твердой и блестящей. Оно нетерпеливо выглянуло из-за края своей корзины. Усики насекомого цвета ликера «Шартрез» и вдвое длиннее тела щелкнули, как конский кнут. Оно поползло по краю корзины, при этом тело сделалось мягким, поэтому ползло оно, то сжимаясь, то растягиваясь, как гусеница. Когда насекомое остановилось, чтобы продолжить разговор, его тело отвердело и снова приняло вид веточки.

– Это так ранит, когда промажешь по любимому! – выкрикнуло насекомое, блестя сапфировыми глазками. – Единственный выход – исправить траекторию! – В корзине открылась такая же дверца, и оттуда высунулась такая же пушечка – только голова у нее была женская.

Канделябра прочистила горло. Шар насекомого-веточки не выстрелил.

– Добрый вечер, Чернобровка, – сказала Бурак. Она повернулась к первому шару. – Привет, Тамаринд. Как приятно видеть, что вы так хорошо ладите.

Суббота нахмурился.

– Но они же стреляют друг в друга!

Тонкий металлический невидимый голос всплыл к ним из глубин:

– Посиди-ка тихонько, дорогуша, я сейчас тебя поцелую!

Сентябрь и Аэл всматривались так, что глаза едва не лопнули, – и наконец разглядели, что первый дуэлянт – это кузнечик с переливчатыми крыльями и большими глазами навыкате, черными, как вода в озерах, с тускло мерцающими в глубине искорками. Он настолько сливался цветом с травяной корзиной шара, что и сам казался травой.

– Не обращай на них внимания, – сказала Канделябра. – Они лунатики.

– Как это грубо! – завопил кузнечик.

– Для тебя я – принцесса Лунатик, старая ослятина! – прокричала зимняя веточка.

Сентябрь легонько вздохнула.

Чернобровка вытянулась во весь рост.

– Не вздыхайте мне тут, юная леди! Вы, верно, думаете, что принцессинг – это всего лишь платья, стыдливый румянец, танцы и подработка по случаю дамочкой в расстроенных чувствах! Ох уж эта нынешняя молодежь, здравого смысла в вас не больше, чем в леденцах!

Сентябрь моргнула, потому что она действительно именно так и думала. Герцог Чаепитий хотел сделать ее принцессой, и тогда она чувствовала то же, что и сейчас: если уж попадаешь в историю, в которой есть принцессы, гораздо лучше быть в ней кем-нибудь другим, потому что принцессам делать особенно нечего, кроме как выходить замуж и страдать, а оба этих занятия не слишком-то увлекательны и полезны.

– Там, откуда я, быть принцессой – это работа, молодая самка примата! – разорялась Чернобровка. – Это должность государственного значения! Мы относимся к Исполнительной Ветви, дитя! Я и платьев-то не ношу, разве что на пари! Я ношу костюм, как любой государственный служащий. И прекрасный костюм, заметь, а к нему шляпка! У меня галстуков больше, чем у ковбоя! Принцесса должна быть серьезной и расчетливой, она должна изучить Фискальную Магию, Строгую Магию и Веерную Магию, как Громкую, так и Стыдливую Магии, а также Парламентские Процедуры, Геральдику и Конституционное Колдовство. У меня было рабочее место в замке, как у других принцесс, и нам приносили ланчи в коробочках каждый день, да будет тебе известно. Конечно, тогда у меня было десять пальцев – гораздо проще управлять королевством, когда у тебя есть пальцы. Я была отличной принцессой, одной из лучших. Я любила свою работу! Я лично вела переговоры о Парфальском мире, несмотря на то что огр-секретарь съел первый, второй и девятый черновики. Сама Королева Фей Танаквиль даровала мне мой первый двубортный пиджак. Думаю, сейчас она уже не королева. Зато как горда я была в тот день! Она видела в принцессе предназначение: быть механизмом, что двигает Поллитику. Никакой Заблудший Дракон или Плутоватый Рыцарь не посмел бы бросить мне вызов, когда я надевала свои доспехи и брала в руки щит из акульей кожи! Ах, какие были времена!

Тамаринд зажужжал крыльями.

– Тогда мы прибыли на Луну. Мы только что поженились, мы были молоды, у нас еще были все пальцы! Сердце нараспашку!

– Так положено одеваться на свадьбу, если принадлежишь к роду ламий, как мы, – прощебетала Чернобровка. – Это делается, чтобы показать свои намерения, показать, что ты знаешь, что любовь может потребовать предъявить все, что у тебя внутри. И под первой нарождающейся луной после церемонии вы меняетесь сердцами.

Тамаринд чирикнул.

– Ты проглатываешь сердце любимой, а она – твое. Отныне и навеки твое сердце живет внутри твоей любимой, а ее живет внутри тебя.

– Если ты держишь сердце взаперти в грудной клетке, значит, ты не любишь по-настоящему. Ты только притворяешься. – Чернобровка посмотрела на мужа через тонкую полоску травы, что разделяла их пруды, и взгляд ее потеплел и увлажнился.

– Но вы не похожи на ламий! – фыркнул От-А-до-Л, который полагал, что ламии несомненно входят в состав его алфавитного царства. – Ламия – это прекрасное существо с длинными блестящими волосами, с хвостом змеи и зубами острее, чем хотелось бы. И они пьют кровь!

Чернобровка щелкнула усиками.

– Не будь таким самонадеянным. Все пьют кровь. Кровь – это синоним жизни. Можно обойтись почти без чего угодно: без рук, без ног, без зубов, без надежды. Но нельзя обойтись без крови. Потеряешь хотя бы немного крови – и станешь вялым и глупым, совсем непохожим на себя. Мы все, без исключения, прекрасные и утонченные сосуды для хранения крови, как бутылки – для хранения вина. Думаешь, в твоем ростбифе крови нет? Жизнь питается жизнью. Кровь заставляет тебя двигаться, краснеть, стучит пульсом в висках, когда ты видишь, как твоя возлюбленная идет по улице навстречу тебе, заставляет мысли кружиться в голове. Кровь – это все, и все – это кровь. Таков закон ламий.

«Должна пролиться кровь», – подумала Сентябрь и потерла пальчик в том месте, где она уколола его – когда это было! – и пролила каплю крови, чтобы открыть ворота Волшебной Страны.

– Не делай вид, будто ты никогда не ела ничье сердце, – сказал Тамаринд.

– Я – никогда! – прокричала Сентябрь.

Суббота открыл рот, но передумал говорить. Он потер тыльную сторону своих синих ладоней.

– Тогда мне жаль тебя, – вздохнул кузнечик. – Ужасен мир, в котором тобой движет только твое собственное сердце.

– А мы никак не могли дождаться, – прострекотала Чернобровка из своего шара. – Не могли дождаться прибывающей луны, вот и проделали весь этот путь наверх, рассудив, что, когда ты на Луне, здесь все луны в одном месте: прибывающие, убывающие, новые, старые. Мы встретились здесь, с маленькой фляжкой шипучего пенного вина, чтобы поглотить сердца друг друга и начать жить вместе. И как только мы завершили наш ритуал и Там направился обратно в джунгли, как только назвали друг друга мужем и женой, из леса с ревом и криком явился этот ужасный йети, зажимая кровоточащую лапу, и устроил такой концерт, что звезды с неба посыпались.

– Он топнул ногой прямо по мне, – заплакал Тамаринд, тряся головой.

– А следующим шагом он растоптал меня, – прошептала Чернобровка, – а кровь йети заполнила следы его лап и поймала нас в эти черные кубки. Так мы здесь и остались, разделенные только одним шагом. Мы не можем перебраться из одного пруда в другой. Мы даже видеть друг друга толком не можем. Шары попа́дали в воду немного позже, во время дуэли двух чудотворцев. Ядра – вот и все, что осталось от дуэлянтов. Они могут прорываться наружу, а мы нет. Теперь мое сердце живет вон в том кузнечике, и что мне делать?

Тамаринд продолжил:

– Мы не собирались жить вечно! Но кровь – это все, а все – это кровь. Кровь йети тоже состарилась. Сейчас это уже не совсем кровь, хотя это и так видно. Она нас маринует, сохраняет, прокачивается сквозь нас и поддерживает наш ход, как у старых башенных часов. Мы живем и живем, но от этого не становимся моложе. Мы начали меняться, усыхать, коробиться, так происходит со всем, что стареет, что превращается в камень, рассыпается в прах или становится сказкой. А мы превратились… ну, я вообще-то был игуаной, так ведь, а ты была водяным драконом. Ну не прекрасно ли это было? Безмятежное время! Затем я был саламандрой, а она – гремучей змеей, потом она была черепахой, а я – удавом, затем мы довольно долго оба оставались лягушками, и это было так, словно мы снова оба молоды, потом я не помню, иногда она была самцом, а иногда я, иногда я был самкой, а иногда она, иногда у меня были ноги, а иногда нет, иногда у нее был рот, а иногда жвалы, потом на нашу годовщину мы оба вдруг получили крылья, и я стал бабочкой, а она – стрекозой, я – летучей мышью, а она – молью, я – божьей коровкой, а она – жужелицей, и тому подобное, а сейчас она гусеница, а я кузнечик.