Слишком большое сходство - Виктор Пронин

– Да, Лавриков выразился о нем довольно резко.

– Заметь, – Ксенофонтов поднял длинный указательный палец, – ожидаемо резко, объяснимо резко. Его взвинченность и вялость ответа убийцы не случайны.

– Дальше! – бросил Зайцев нетерпеливо.

– А дальше я задаю проверочный вопрос – как они относятся к убитой? И здесь их ответы должны отличаться. Пусть в полутонах, еле уловимо, но они не могут быть одинаковыми.

– Почему?

– Потому что шофер и слесарь не могут к ней относиться одинаково. Для оговоренного – Козулина такая же жертва, как и он сам, причем жертва того же человека. И он невольно, сам того не замечая, будет искать в ней, в ее характере, поступках нечто оправдывающее, извиняющее. Убийца – наоборот, ищет в ней плохое, отрицательное, то, что уменьшает его вину. Дескать, если уж она такая дрянь, то его можно понять. Ведь он еще не отпущен на свободу, он еще не доказал тебе свою невиновность. И поэтому стремится заранее преуменьшить тяжесть своего преступления.

– В общем-то допустимо, – медленно, с сомнением проговорил Зайцев.

Что значит допустимо?! – возмутился Ксенофонтов. – Расхождения в показаниях могут оказаться большими или малыми, заметными тебе или заметными мне, но они обязательно будут. И суть расхождений жестко определена: убийца женщину осуждает, невиновный ее оправдывает.

– Ладно-ладно, не суетись. А что тебе дал вопрос о ноже?

– Давай разберемся с ножом. Он лежал на подоконнике. Им не пользовались во время застолья, не было надобности – стол накрыт на троих, все обеспечены приборами. Поэтому убийца, который схватил нож и нанес им удар, а потом удрал с этим ножом, неизбежно знает о нем больше. И действительно, слесарь сказал, что нож самодельный, а шофер смог вспомнить только размер. Слесарь знал, что ручка пластмассовая, на заклепках, а шофер сказал лишь, что блестящая. То есть знания о ноже у слесаря и шофера при всей схожести резко отличаются качественно. Качественно, Зайцев! А характер различий полностью совпадает с расхождениями в ответах на другие вопросы. Преступление оставило следы, иначе не бывает.

– Какие следы?

В душе. Преступник даже допустить не мог, что эти следы читаемы. Он не учел, что этим делом могу заняться я, это его и погубило. – Ксенофонтов солидно покашлял в кулак, но, не выдержав значительной гримасы, рассмеялся. – Вот так, старик! – Подняв рыбий бочок, он долго рассматривал на свет его тонкие, как изогнутые иголки, ребрышки. Потом, склонившись над столом, тщательно перебрал рыбью шелуху, надеясь найти в ней что-нибудь съедобное. Но нет, ничего не нашел и с огорчением отодвинул сухой ворох из чешуи, плавников, жабр.

– Ксенофонтов! – торжественно сказал Зайцев. – Мы с прокурором обязательно напишем письмо твоему редактору, чтобы он поощрил тебя если не месячной зарплатой, то хотя бы устной благодарностью при всем коллективе.

– Спасибо! – с чувством произнес Ксенофонтов. – А я напишу о тебе не менее ста строк. Все-таки ты быстро и грамотно распутал это преступление и не дал свершиться несправедливости. Только вот смотрю на тебя и думаю…

– Ну? – настороженно спросил Зайцев. – Что ты думаешь на этот раз?

– Уж коли я вызвал твой восторг, почему бы тебе не сбегать вон в тот гастроном? Бутылочку пивка, а? У меня сегодня был Апыхтин… – Ксенофонтов вынул из внутреннего кармана плоский сверток. Развернув его, он показал Зайцеву сушеную тарань размером с детскую ладошку.

– И ты молчишь?! – возмущенно воскликнул следователь уже в прихожей. – Да за это судить надо!

ТОЧКА С ЗАПЯТОЙ

Странная эта история началась с того, что в кабинете следователя Зайцева появилась пожилая женщина с хозяйственной сумкой и раскрытым зонтиком.

– Ну и дождь, – сказала она вместо приветствия и, поставив зонтик в угол, прошла к столу, оставляя на полу мокрые рубчатые следы.

– Слушаю вас, – сказал Зайцев, хмуро глядя на женщину.

Частые капли стучали по жестяному карнизу окна, и этот дробный печальный звук будил в душе следователя что-то тревожное и далекое от ежедневных обязанностей. Ему припомнилось, как очень давно, лет пять назад, он вот так же слушал звон капель о жестяной карниз, но тогда рядом с ним стояла девушка. Она смотрела на дождь невидяще и нетерпеливо. Девушка ждала от Зайцева красивых и решительных действий. И, не дождавшись, ушла. Ни он, ни она не знали тогда, что решительные поступки почти никогда не выглядят красиво, а красивые – чаще всего оказываются смиренными и жертвенными. И привлекательными они кажутся лишь со стороны, для тех, кто ничем не рискует, ничем не жертвует.

– Не знаю, правильно ли я пришла, – сказала женщина, – но уж коли я здесь…

– Пройдите, пожалуйста, в канцелярию. Там все объяснят. Направо по коридору, в конец, – суховато проговорил Зайцев.

Капли сбивали с ветвей желтые листья, и они, кружась, тяжело летели вниз и падали в лужи с безнадежными шлепками. И было в этом что-то настолько близкое душе следователя, что он боялся отвлечься на секунду, чтобы продлить в себе эту счастливую встревоженность.

– Никуда я не пойду, – сказала женщина и для верности поплотнее установила на полу свою сумку, села сама. – Вы же сказали, что слушаете… Вот и слушайте. Сосед у меня помер.

– Давно? – рассеянно спросил Зайцев.

– Да уж месяц.

– Наверно, хороший человек был?

– Всякое случалось… Не ангел божий, но и не пройдоха.

– Что же с ним случилось? – спросил следователь с тайной надеждой, что сейчас все выяснится, женщина уйдет, а он дальше сможет стоять у окна и без помех смотреть, как подбитыми птицами падают на влажную землю листья.

– Сердечник он. Двадцать лет в одной коммуналке прожили, почти родственники. Да и не с каждым родственником столько под одной крышей проживешь.

– Значит, расширились? – Зайцев сделал попытку выяснить появление женщины.

– Да, теперь у нас три комнаты. Вся квартира наша.

– Поздравляю.

– Спасибо, только меня уж все, кому надо, поздравили. – Женщина вытерла рукой мокрое лицо, сдвинула под платок волосы, оглянулась на зонтик, словно хотела убедиться, что он на месте, что не прихватил его кто-нибудь мимоходом. – Вот! – Она покопалась в сумке и положила перед следователем подмокший с угла, смятый клочок бумаги. – Комнату после похорон подметала и нашла.

Зайцеву ничего не оставалось, как сесть за стол, взять письмо. Видно, перечитывали его много раз – бумага была замусолена, на изгибах светилась насквозь, но машинописный текст читался легко. «Слушай ты, старый хмырь! – начиналось письмо. Зайцев с интересом прочитал до конца. – Неужели не доходит, что все вокруг не дождутся, пока ты сдохнешь? Соседи ждут комнату, проклиная твою живучесть; дочка зарится на машину… сослуживцы, которым ты…»

– Орудие преступления, – пояснила женщина.

– Да? Это очень интересно. – Зайцев незаметно покосился в окно, заметив, что к стеклу прилип кленовый лист. Лист медленно сполз по мокрому стеклу, коснулся деревянной рамы и остановился.

У него сердечный приступ случился как раз в тот день, когда пришло это письмо. Вот письмо. Здесь указана дата. Почтальон приходит в два часа. А приступ начался в три. Костров сидел дома. Я сама принесла ему письмо. «Скорая помощь» приехала в начале четвертого. Все можно уточнить – у них в журнале есть запись. Вы не сомневайтесь, я уже позвонила, проверила.

С зонтика, оставленного в углу, стекала вода, сумка тоже была мокрая. Мужской пиджак с тяжелыми плечиками промок насквозь – в очереди, видно, стояла.

– Дождь, – как-то отрешенно проговорил Зайцев.

– Осень, куда деваться, – вздохнула женщина, и Зайцев увидел, что у нее открытое лицо, что она торопится, увидел, что у нее невелика зарплата. С не меньшей уверенностью он мог бы добавить, что у нее неустроенные дети, а от мужа больше беспокойства, чем радости.

– Вы хотите сказать… – начал было Зайцев, но женщина перебила его:

– Одни убивают ножом, другие топором, случается, что и утюг в дело идет. А здесь бумажкой! Знали, на что шли, – ведь не первый сердечный приступ у старика. Третий.

Зайцев еще раз пробежал анонимку, помолчал, вслушиваясь в жестяной перезвон капель.

– Мне кажется, вы все придумали. Так не бывает.

– А как бывает? – напористо спросила женщина.

– По-разному… Но чтобы бумажкой… Это же ни в какие ворота!

Как хотите! Моя совесть чиста! – Женщина поднялась и направилась к зонтику. – А вы о своей сами заботьтесь.

– Хорошо! – согласился Зайцев. – Давайте составлять протокол. Кто вы, что вы, откуда?

Через час Зайцев, согнувшись под дождем, быстро шагал по блестящим булыжникам к ближайшей вареничной. Ростом следователь был невелик, худощав и, пересекая дорогу, сам того не замечая, переходил на бег. Он торопился, поскольку всегда обедал со своим другом Ксенофонтовым – журналистом из местной газеты. Вбежав в маленький зал, наполненный паром, запахом творога и картофельного пюре, Зайцев увидел, что Ксенофонтов уже сидит в углу, а перед ним стоят две тарелки с варениками и темная бутылка. Приятель задумчиво прихлебывал пиво из граненого стакана, и светлая пена соблазнительно висела на его рыжеватых усах.