Слишком большое сходство - Виктор Пронин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Где-то в глубине души он считал ее слишком красивой для себя, это лишало уверенности. Но сегодня он не спешил уступить. Она почувствовала это и насторожилась. Хотя ее раздражало его спокойствие, и злилась она вполне искренне.
– Зачем мне перебивать тебя, – повторил он без вопроса и, достав сигарету, закурил. На мгновение его лицо вспыхнуло от спички и снова стало обыкновенным.
– Не знаю, с какой целью ты перебиваешь меня, – сказала она веско, – но, если ты начинаешь приходить после двух часов ночи, мне кажется, я вправе спросить себя: устраиваю ли я тебя?
– Ты меня устраиваешь.
– Я в этом не уверена!
– Зачем мне врать? Я бы сказал, тем более что сейчас очень удобный случай.
– Так скажи!
Он улыбнулся и занялся сигаретой. Снова вспыхнуло его лицо.
– Что же ты молчишь? – спросила она.
– Таня, зачем ты хочешь поссориться?
– Я?! Я хочу поссориться? Ну это уж слишком! Приходить в два часа…
– А во сколько пришла ты?
– Что?
– Я спросил, в котором часу пришла домой ты?
– В семь!
– Ты это хорошо помнишь?
– Д… Да. Но какое это имеет значение? – Она почему-то охотно стала отвечать на его вопросы.
Алексей подошел к форточке, открыл ее; бросил окурок и остался стоять возле окна. Шел снег. Первый снег в этом году. Окно выходило во двор, и он видел, что внизу уже все было бело. Все вокруг белым-бело, поседели ели. Снегу за ночь намело, как за две недели, – вспомнил он давний детский стишок.
– Ты не была дома в семь.
– Ну, может… в половине восьмого… Я не смотрела на часы. – Она выглядела встревоженной. Очки без оправы, освещенные сверху, сверкали гранями. – Ты можешь отвернуться, наконец, от окна?!
– Конечно, могу. Отчего же мне не отвернуться, – он снова сел на стул. – И в восемь ты не была дома. И в девять.
Таня молчала. Даже в полумраке было заметно, что ее лицо стало совсем белым.
– Я видел вас, – сказал он просто, даже как-то буднично.
– Ну и что? Я не удивлюсь, если ты скажешь, что следил за нами. Тебе не кажется, что нечестно следить, бегать от угла к углу? Это низко!
– Зачем мне следить… Это было ни к чему. ты же знаешь, что увидеть вас я мог только случайно.
Алексей снова стоял у окна и курил. Она тоже закурила.
– Мы просто разговаривали. Ты задерживался… Что же мне было одной дома делать?
– Да, конечно. Ты права.
– Не говори мне, пожалуйста, что я права! – закричала она. – Я сама знаю, что права.
– Мне не хотелось бы расставаться с тобой.
– Разве мы расстаемся? Разве ты решил?
Теперь, когда разговор действительно зашел так далеко, как ей хотелось, она испугалась. Раньше она хотела на всякий случай поссориться и за то время, пока они не будут разговаривать друг с другом, подумать, как быть дальше. Но к этим его словам она не была готова.
– Ты… решил? – тихо повторила она.
– Ничего я не решил. Просто мне не хотелось бы расставаться, и я сказал тебе об этом.
Вещи вокруг всегда принимали ее выражение лица. Она дружила с вещами. Сейчас подушка лежала очень неудобно. Книга растерянно шевелила страницами. Одеяло косо свисало на пол.
– Я видел того парня, – сказал Алексей. – Тебе было хорошо с ним. Не помню, чтоб ты со мной когда-нибудь так смеялась. Наверно, я хуже его. Во всяком случае, не столь блестящ. Это ты знаешь так же, как и он. Хотя я не уверен, что он вообще знает меня. Я далеко не блестящ. Ты сама как-то сказала это.
– Нет! Не говорила. Верь мне, я не говорила!
– Когда я сегодня увидел вас на проспекте, сразу подумал, что вы подходите друг другу.
– Но я люблю тебя. Я тебя люблю.
Согласись, когда ты по часу утром и вечером сидишь перед зеркалом – это производит впечатление. Тем более что я знаю для кого. Ты уходишь… У тебя болит голова, тебе нездоровится, ты устала, тебе надо допоздна поработать… Как будто на работе ты занимаешься чем-то другим…
– Я не притворяюсь!
– Не важно. Это в порядке вещей.
– Что в порядке вещей?
– То, что ты уходишь.
– Я не ухожу.
– Уходишь. И очень спешишь. Каждую ночь, каждое утро ты убегаешь, едва только завидишь меня.
Она долго молчала. Потом прошептала:
– У меня будет ребенок.
– А у меня? – спросил он спокойно.
ЛОВУШКА ДЛЯ УБИЙЦЫ
Ксенофонтов еще раз окинул взглядом свой очерк, напечатанный на второй полосе, оценив его расположение, название, полюбовался размером. И откинулся на спинку стула, чтобы солнечные лучи, пробивающиеся сквозь листву деревьев, упали ему налицо. Усы Ксенофонтова на солнце отливали медью, в комнате пахло типографской краской от свежего вороха газет, и в каждой был его очерк о таксисте Апыхтине, который не только доставляет пассажиров по адресу, но и сдачу, случается, отсчитывает, может даже помочь выставить чемоданы из багажника.
«Да, хороший человек этот Апыхтин, и слава им вполне заслужена. Глядишь, подбросит как-нибудь в неурочный час, чего не бывает», – корыстливо подумал Ксенофонтов, и рука его привычно потянулась к телефону.
– Следователя Зайцева, пожалуйста!
– Его нет. Позвоните позже.
– Обедает? – ревниво спросил Ксенофонтов.
– Он на задании.
Очень важное задание? – озабоченно спросил Ксенофонтов. Но собеседник шутить был не намерен, и в трубке раздались частые пренебрежительные гудки.
Положив трубку, Ксенофонтов так и остался сидеть, не снимая руки с телефона. И хотя за последнюю минуту в мире ничего существенного не изменилось, Ксенофонтов, как и прежде, сидел в белой рубашке с закатанными рукавами, нарядно осыпанной солнечными зайчиками, а ус его был любовно зажат в зубах, благодушное настроение уходило из него, как воздух из проколотого мяча. Ксенофонтов остро ощутил уязвленность. Где-то рядом происходят события, решается чья-то судьба, а он ничего не знает, ничто от него не зависит, никому он не нужен.
Он вспомнил, что и вчера не разговаривал с Зайцевым, а несколько дней назад, когда удалось поймать друга по телефону, голос у того был какой-то нервный, нетерпеливый, Зайцев отвечал невпопад, если не сказать с раздражением. Пожалуй, все-таки с раздражением, подумал Ксенофонтов, чтобы ощутить обиду сильнее.
Почему-то вспомнилась девушка, которая не пришла к нему на свидание в позапрошлом году, более того, вышла замуж за алкоголика, любит его поныне, а на Ксенофонтова при встрече смотрит без всякого сожаления. Обидно. Вспомнилась двойка, которую с непонятным наслаждением влепила ему учительница математики лет пятнадцать назад. Она случайно услышала, как он сказал приятелю, что не сделал урока, и вызвала его к доске. Ксенофонтову до сих пор было горько, потому что учительница вызвала его лишь для того, чтобы уличить в незнании. Теперь-то он понимал, что поступила она в полном противоречии с учением знаменитого педагога Сухомли некого.
– Так, – протянул вслух Ксенофонтов, складывая газету. – Вот, оказывается, какие мы… Лучшие друзья таятся и не могут сказать душевное слово. Да, мы готовы признаться в суевериях и невежестве, дескать, дурного глаза боимся, нечистой силы остерегаемся и потому молчим. На самом деле – своих же друзей опасаемся. Не брякнуть бы лишнего, чтобы не выдали тайну твою заветную, надежду трепетную, не пустили бы по миру твои сомнения, мысли твои крамольные, страхи ночные. А то, глядишь, выводы кто нехорошие сделает, вопрос задаст строгим голосом. И нечего тебе будет ответить, нечем оправдаться, поскольку вопрос-то задается не для того, чтоб ты отвечал на него, а чтоб осознал свою зловредность и приготовился к испытаниям. Да и наши страхи сделались настолько привычными, что не видим мы в них безнравственности, а свою осторожную замкнутость объясняем мужественной сдержанностью, и даже готовы восхититься собой и преклониться перед собственным обликом. А вот обменяться с другом услышанным, понятым, тем, что озарило тебя, – кажется противоправным, будто не друг перед тобой сидит, которого знаешь с детского сада, а матерый шпионище с ампулой цианистого калия, вшитой в воротник, враг с бесшумным пистолетом за поясом и тайным номером, выколотым под мышкой и заросшим там густыми зловонными волосами… – продолжал расковыривать в себе обиду Ксенофонтов. – А если и появляются друзья, то только для того, чтобы убить время, убить здоровье, посмеяться над анекдотом о несчастном муже, вернувшемся из командировки совершенно некстати, да похлопать друг друга по оплывающим плечам…
Обида все глубже просачивалась в душу Ксенофонтова, и он даже вздрогнул, когда неожиданно громко прозвенел телефонный звонок.
– Да! – сказал он недовольно, поскольку ценил свои обиды и расставался с ними неохотно.
– Привет. Ты меня искал?