Семейная реликвия. Месть нерукотворная - Александр Сапсай

А ведь все из-за нее, из-за твари несчастной, и туда влетел, и массу других неприятностей нажил себе на голову. Если б не мать с Ольгой, трудно даже представить себе, что бы со мной было. Трубил бы сейчас на полную катушку где-нибудь в лагерях Мордовии, как Ходорковский, а то и подальше — в Магадане или Ямало-Ненецком округе, как Меншиков».

Геннадий встряхнулся. Отогнал от себя дурные, противные, навязчивые мысли и воспоминания, последние несколько дней буквально одолевшие его. Неожиданно обнаружив совсем неплохое место для стоянки, аккуратно поставил свой джип у подъезда дома сестры. А выйдя из машины на улицу, вновь почему-то вспомнил нагловатое, с изъянами на щеках, словно от оспы или фурункулеза, лицо Вогеза, как раньше говорили — «шилом бритое». И почему-то, сам не зная почему, представил себе его в большой широкополой, почти ковбойской, черного цвета шляпе.

«Да, начнется теперь бойня, — прокручивая в голове все слышанные им в последнее время разговоры приятелей, принадлежавших к группировке Деда, однозначно решил Геннадий, — новая война кланов, авторитетов. Это будет большая охота, настоящая. Она и так идет перманентно, но теперь ситуация обострится, и конца ей не будет очень долго. Сколько людей сложат свои головы, никто даже не знает и не догадывается. Да и не имеет это особого значения. А за кем будут охотиться? За чем? Из-за чего? И за что? Не будет иметь для многих особого значения», — подумал он с грустью.

А потом, поразмыслив, сам ответил на свои же вопросы.

«За чем, за чем? За деньгами, конечно. За очень большими деньгами. За самым настоящим, не игрушечным капиталом. Тем самым, перед которым нет и не может быть преступления, которое он бы не смог совершить. А уж при бешеных процентах и несметных доходах империи Вогеза тем более. И все это из-за одной-единственной иконы? А может, действительно икона? Может, это тот самый Спас Нерукотворный, который Ольга с мужем ищут уже много лет? — вдруг пронеслось в голове Геннадия, когда поднимался он по ступенькам к квартире сестры в ее элитном доме. — Все может быть, а почему бы и нет? Ничего не меняется в этом мире. Сатана как правил бал, так и правит. А люди как гибли испокон века за этот желтый металл, так и гибнут. А если это не только деньги? — неожиданно всплывшим в голове вопросом прервал он свои философские размышления. — Стоп. Стоп. Что-то я ерундой занялся. С Вогезом меня свел кто? Тесть, кто же еще. Конечно, он. Дед помогал ему то долги вышибать, а то и в делах покруче с его партийными товарищами разбираться. Особенно когда тот с испуга после того, как в девяносто первом его таскать по прокурорам и следователям начали, выясняя, куда делись деньги партии, соседу по даче ни за что ни про что взаймы на пару лет как спонсор какой-то сумасшедший всучил довольно значительную сумму якобы на раскрутку мебельной фирмы. Небось тысяч двести баксов, не меньше, доставшихся ему „на поддержку штанов“ из цековских загашников. Кто их тогда за совсем небольшой по нынешним временам процент из соседей вытащил? Да так, что они и дачу, и квартиру в центре, и машину заложили или загнали, а сами уехали куда глаза глядят. Не Вогез ли? Да и Аллочка благодаря рьяному усердию папика со своим фитнес-клубом на Рублевке, где она стараниями тестя стала безраздельной хозяйкой, не раз и не два через Деда в разные истории влипала. Не через этот ли фитнес-клуб грязные деньги Деда бешено отмывались? Да и про то, что Спас, — неожиданно вспомнил Геннадий, — припрятан у Вогеза, новость принесла именно она. Потом, все эти бесконечные бандюганы или „быки“, как она их называет, — это же и есть те самые Вогезовы бойцы невидимого фронта, которые в ее фитнесе днюют и ночуют. Все время свое там проводят одни, наведываются другие, в кафе целые дни сидят третьи. А между делом, конечно, мышцы подкачивают, на тренажерах занимаются, в сауну забегают попариться, расслабиться, а то и в тайскую баню, погреться с девками… Да-и все слухи, все разговоры, которые в клубе велись, пересуды, которые там возникали, к кому, как не к ней, будто голуби в голубятню, слетались — к активистке, интриганке, обсуждавшей потом все это с мамашей и старшей сестрой».

Плюс к тому у Алки в фитнесе классные девки с приличными мордашками работали и работают — спортсменки, комсомолки, модели — с ногами от ушей. «Люксовый товар, классные телки, как их еще в народе называют», — давал им определение Геннадий, сам не раз заглядываясь в бассейне на Алкиных работниц.

На работе они, конечно, ни-ни, ни в коем случае. На работе — только работа. Ничего лишнего. Ничего себе не позволяли, не говоря уж о мужиках. А уж после, потом… Сам черт им не брат. Как только стрелки часов перейдут границу для кого восемнадцати, для кого — двадцати, а для кого и двадцати четырех, — тогда все можно. Кто с кем, когда и куда уезжал потом, одному Богу было известно. Об одном таком завсегдатае клуба товарищ Геннадия однажды сказал: «Хороший человек, но в свободное от работы время он убивает людей». Лучше не скажешь.

А наутро — все в форме. По очереди вприпрыжку залетали в кабинет к обожавшей душещипательные любовные истории Алке, которая с нескрываемым интересом собирала все рассказы в своей достаточно большой при ее фигуре и росте головке. С утра пораньше зажечь свою директрису очередной сногсшибательной новостью здесь было признаком самого хорошего тона, делом святым, в какой-то мере даже обязательным для всех и, прежде всего, свидетельствовало об успешной работе персонала. Главным образом потому, что именно это, а не занятия на тренажерах и, конечно, не плавание в бассейне, было ее и ее семьи самым любимым занятием, составлявшим фактически их жизнь: то и дело они возвращались к этим рассказам, воспроизводя их в своей собственной редакции. Алка с сестрой просто блистали среди людей своего круга, встречаясь с ними на ежедневных тусовках, светских раутах на Рублевке. Или просто от скуки — за чашкой кофе в модных ресторанах с подругами и знакомыми, и позевывая, говорили им, о чем только недавно услышали, особенно о тех людях, которых они и их многочисленные друзья, как правило, знали.

Кто-то из постоянных утренних рассказчиков в Алкином кабинете и шепнул ей недавно, что у Вогеза на даче появилась неслыханной художественной и материальной ценности икона, за которой он гонялся очень давно. Да и Албанец тень на плетень стал наводить совсем не напрасно. Как она попала к Деду? Откуда взялась? Каким образом выплыла вдруг? Где Вогез прячет ее? Алка не знала, конечно. И никто из ее старых и новых знакомых и подруг, которых она пыталась «выпотрошить» на этот счет, толком не знал ничего. Поэтому даже несмотря на неожиданно проснувшиеся в ней звериный интерес, азарт и какое-то нечеловеческое любопытство, узнать подробности этого дела ей никак не удавалось. Она выяснила только, что крови за право обладания этой ценностью за всю ее историю да и за последнее время пролилось много. И называется старинная реликвия Спас Нерукотворный, что в общем-то и без нее все знали. Но сведений, добытых ею невероятным трудом, почерпнутых в бесчисленных беседах, в том числе с дружками Вогеза и Албанца, даже для того, чтобы блеснуть в очередной раз среди своих знакомых тусовщиков и тусовщиц, было явно недостаточно. Алку это особенно расстраивало и угнетало. В какой-то момент ее усиленных поисков и сбора фактов у нее даже проявилась похожая на болезнь депрессия, сопровождаемая сильной, до тошноты, головной болью, полным отсутствием аппетита и вдобавок нежеланием кого-либо видеть, что очень настораживало. Но тут она неожиданно взбодрилась. Алку вдруг осенило. «А не та ли это икона, которую искали долгие годы и ищут родственники мужа?» — как-то ночью, проснувшись и вспомнив обо всем, подумала она. Всю налетевшую хворь и тоску в ту же минуту как рукой сняло. Тогда за подробностями поиска сокровища она решила в конце концов, преодолев явное нежелание расписываться в своей беспомощности (Алка обожала все выяснять сама, ошеломляя подробностями слушавших ее людей), обратиться за помощью к Геннадию.

— Гена! Давно хочу тебя спросить, — начала она рано утром, даже не успев протереть глаза и растолкав вовсе не думавшего в такое время просыпаться мужа. — Ответь мне, я что-то запамятовала, не ваша ли когда-то пропавшая икона, которую ищут Ольга с мужем, называлась Спас Нерукотворный? Понимаешь, в чем дело, сегодня эта икона мне приснилась, и я решила с тобой поделиться, — добавила она ошалевшему после такого внезапного пробуждения от крепкого сна, Геннадию, при этом достаточно ловко и соблазнительно высунув из под теплого одеяла свою пухлую правую ножку. — Помнишь, дорогой мой, Вогез как-то недавно просил, я тебе рассказывала, устроить ему встречу с твоей сестрой Ольгой? Не с этим ли все было связано? Ты как думаешь? — искусственно позевывая, прикрыв при этом ладонью рот, как бы случайно и нехотя, не собираясь хотя бы приоткрыть свои действительные намерения, спросила она.