Семейная реликвия. Месть нерукотворная - Александр Сапсай

О своих злоключениях и страхах, неразрывно связанных с крушением империи, тесть потом не очень-то любил вспоминать. Но когда вспоминал, особенно как следует заложив за воротник, что в общем-то позволял себе довольно часто, тем более в хорошей мужской компании, то, обычно смеясь, любил с бахвальством повторять одно и то же:

— О каких платежах, о каких счетах могла идти речь? Какие документы остались, когда «все это здесь — в зопе»? — при этом всегда показывал указательным пальцем на правый висок. Вспоминал он и другие, не менее колоритные и знаменитые фразы из популярной в свое время у советского народа байки о японце — знатоке русского языка.

Теща его замечательные исторические воспоминания не просто не любила — терпеть не могла. Поэтому, как правило, никогда их и не слушала. Ее больше интересовала материальная сторона жизни и в не меньшей степени судьба и обеспеченность ее дочерей, ну и, само собой разумеется, ее собственная. Это и раньше-то ее радовало и интересовало, но особую значимость приобрело как раз после всех потрясений и трудностей, пережитых мужем и ею самой на предыдущем жизненном этапе.

— Геннадий, дорогой мой! — любила говорить она с особым пафосом зятю. — Разве Аллочка не заслужила в этой жизни всего самого лучшего, самого дорогого? Конечно же заслужила. Да и потом, ты всегда должен учитывать, что она больше других привыкла ко всему самому хорошему. Квартиру вам в самом центре, на Арбате, наш папик несмотря ни на какие препятствия успел сделать? Успел. Да еще какую. Небось и в новых условиях все время в цене растет. Обставили мы вам ее как надо. Любому новому русскому на зависть. А мебель такую и сегодня просто так не найдешь и не купишь. Потом, не забывай, отдыхали вы всегда по самому высокому разряду: в цековских да совминовских домах отдыха и санаториях. То в Сочи, понимаешь, то в Ялте по полгода торчали. Да и в Болгарии, насколько я помню, неплохо время проводили. Я уж не говорю про путевки на Варадеро по сто двадцать рублей на двадцать четыре дня. Это и сегодня-то не слабо выглядит. А у нас в Кунцево плохо жили, что ли? Да и сейчас туда частенько наведываетесь, и правильно. Так что все вам сделали, что смогли.

— А уж достойно жену содержать дальше, дорогой ты наш, как я понимаю, твой священный долг, самая главная твоя забота, — вторя теще, говорила, немедленно включавшаяся в очень интересный для нее разговор, Любка.

А любил Алку Геннадий безумно и страстно, не умея даже из-за переполнявших его чувств внимательно, объективно взглянуть на нее как бы со стороны. И совершенно не слушал, абсолютно не воспринимал он никаких советов даже от собственной сестры Ольги. Понимал, конечно, что его жена — страшная сука и стерва. Понимал и то, что, следуя советам и рекомендациям тещи — наглой хабалки, просто откровенно тянет из него деньги. Видел воочию и убеждался не один раз, что какую бы он зарплату домой не принес, от нее через два-три дня оставались просто крохи, которых не хватало не то что самому себе купить хоть какую-нибудь модную шмотку, но даже поесть иной раз было не на что. Холодильник первые дни был буквально забит дорогими продуктами. Но они кончались, и до следующей зарплаты Алка туда даже не заглядывала. Зато у нее, строго следовавшей установкам мамаши и старшей сестры, тут же появлялись новые костюмчики из бутиков, кольца и серьги белого золота с бриллиантами, колье белого золота, новые мобильники и т. д. и т. п. Не считая того, что она просто просаживала с подругами, часами проводя время в модных кафе и престижных ресторанах.

Ее главный девиз, приветствовавшийся всей семьей, был — покупай себе как можно больше и ценою подороже. Трать побыстрей все и только на себя. Мужей может быть сколь угодно много, а то, что ты себе от них урвешь, что успеешь ухватить, так и останется у тебя, станет твоей неотъемлемой собственностью. А еще лучше, если удастся недвижимость вырвать у них «из глотки». Зато будет не страшно, что при разводе что-то случайно потеряешь. Да и поживешь, кроме всего прочего, всласть, в свое удовольствие, или, как говорится, на полную катушку.

«Ну как там наш любимый бультерьерчик поживает? — как всегда спросит об Алке Ольга», — подумал Геннадий, подъезжая к дому сестры.

«Игорек, близкий друг, — вспомнил он, — звал Алку не иначе, как пиранья».

Да как только не называли ее меж собой его родные и близкие, и, главное, все в одном ключе. Сам же он, конечно, тоже прекрасно видел и на собственной шкуре испытывал акульи способности своей жены, но ничего с собой поделать не мог.

У Геннадия сложился даже определенный стереотип поведения с женой. Стоило, например, ему как следует, не в пример тестю, а намного реже и скромней, отметить с друзьями в ресторане какое-нибудь событие или побывать одному в гостях даже у общих друзей, как следовал обычный в таких случаях грандиозный скандал. Сопровождался он плачем, настоящими истериками, битьем посуды, площадной бранью с матерщиной. Порой выбрасывались в окно его вещи прямо с вешалками. А прекращался скандал всегда самым невероятным образом — стоило ему, например, заняв у друзей довольно приличную сумму денег, купить Алке какую-нибудь дорогую вещицу в ювелирном, и обстановка в доме мигом менялась. А поскольку Геннадий был по натуре человек толерантный, интеллигентный и скандалов не переносил, всегда пытаясь остановить и прекратить их, то, естественно, использовал для этого любые средства и любые возможности, бывшие в тот момент в его арсенале. То есть гасил все скандалы и драки в доме, можно сказать, за свой счет.

Само собой разумеется, подобные мероприятия каждый раз вгоняли его в сумасшедшие долги, которые нужно было еще и отдавать. Причем, как только он приносил жене подарок, ситуация в доме менялась самым удивительным образом, как от прикосновения волшебной палочки. Он тут же становился самым дорогим, любимым, единственным, умным, красивым и добрым. В противном случае жена его называла не иначе, как уродом, придурком, дегенератом, свиньей, бабником, сволочью и т. д. и т. п., зачастую употребляя при этом далеко не печатные выражения и слова.

Но в постели, по мнению Геннадия, знавшего толк в этом деле, Алке не было равных. Сколько баб перебывало у него за время их супружества на самом деле, ей, конечно, известно не было (еще этого не хватало!), но то, что вытворяла в сексуальном плане Алка с ее врожденной гиперсексуальностью, на какие ухищрения она шла, сугубо творчески подходя к каждому отдельно взятому случаю, не поддавалось никакому описанию.

«Изобретательна, шельма, чертовски. Невероятно изобретательна. Даже диву иной раз даешься, представляя, что она проделывает и что может выкинуть еще в будущем, несмотря на свою низкую задницу, короткие полные ноги и достаточно неприятный широкий рот, как бы застывший в постоянной искусственной улыбке. Порнофильмы просто отдыхают. По сравнению с Алкиными, даже традиционными, приемами и методами любви их страсти — это детский сад. И приходило ли когда-нибудь и кому-нибудь, кроме нее, такое в голову? — думал Геннадий. — Ну, разве только африканке из затерявшегося в джунглях племени хумбу-ямбу».

Он автоматически воскресил в памяти свою недолгую отсидку в Бутырке. Камеру на четверых, провонявшую за многие десятилетия табаком, мочой, калом, человеческим потом не одного поколения россиян. Перед глазами всплыла шконка, крошечное, зарешеченное окно, вид на звезды и солнце в крупную клетку, страшная, постоянно валившая в глубокий сон духота насквозь прокуренного помещения знаменитой тюрьмы всех времен и народов, ржавая, вонючая вода из крана в умывальнике, глиноподобный черный хлеб с засоленной еще при царе Горохе селедкой на ужин, отвратительный запах пропотевшей одежды и обуви и бесконечное вымогательство облаченных в погоны охранников. Кадр за кадром, как во времена Великого немого, память восстанавливала многие виденные им за это время сцены тюремной жизни и постоянную атрибутику одного из самых старинных пенитенциарных заведений страны, где, по преданию, провел свои последние дни и часы перед казнью на Болотной площади Емельян Пугачев, а ближе к Октябрьской революции 1917 года маялся прикованным цепями к стене свободолюбивый анархистский вождь батька Махно, ухитрившийся написать здесь любимые народом романсы.

«Пока я в Бутырке парился, — вспомнил автоматически Геннадий, — Алка, стервоза, ни разу на свидание не пришла, ни одной передачи, дрянь, не передала, да и на суд, сука, на котором освободили в зале из-под стражи, дубина, явилась в белой норке с пуговицами от Сваровски. Не постановление суда слушала, как все собравшиеся, и не меня поддерживала, когда я там, в клетке, как зверюга какой, выслушивал приговор, а со своей подругой Анастасией, тварью такой же грязной, не затыкаясь ни на минуту, болтала чуть ли не в полный голос. Даже колченогий судья по прозвищу Танцор, насколько спокойный человек, но и то не выдержал, удалил их из зала.