Агент ливийского полковника - Михаил Нестеров

И вот Арчер-младший начал понимать, каково его отцу. Но в отличие от последнего, страдающего от острой боли в суставах, он буквально приобрел головной ревматизм и для себя даже сделал сноску: не путать с мозговым ревматизмом – с его поражением ткани и сосудов головного мозга. Он не мог найти покоя своей голове, в которой завывала то одна неспокойная мысль, то другая. И в этой связи он навестил своего отца, поднявшись к нему в спальню на втором этаже. Поправив одеяло, он спросил:

– Тебе больно, да? Чем бы тебе помочь?

И усмехнулся про себя: «Жаль, что я не молодой поросенок».

– Мне уже лучше, – последовал ответ. А вслед за ним – улыбка человека, которому по-настоящему стало лучше.

Головной ревматизм. Что может быть хуже, когда ты не знаешь, в какую сторону склонить свою голову, – в любом положении в ней звучат тревожные мысли, одна другой хуже... И одна из них отдавала горечью обиды: «Тебя водят за нос».

«Тебя. Водят. За нос».

Куда склонить голову – влево или вправо? Доложить о своих подозрениях министру – это влево? Поговорить начистоту с Паттерсоном, этим хитрым лисом, – вправо, что ли? Скорее всего – назад, до хруста в сломанных шейных позвонках.

Голова ноет, лопается. Ночь разделилась на сотню частей. Пятьдесят раз уснешь, пятьдесят проснешься. Арчер за несколько дней приобрел привычку что-то жевать посреди ночи, шатаясь по дому, как лунатик.

«Что с тобой?» – спрашивала жена.

«Меня укусил волк», – серьезно отвечал Арчер.

Его водили за нос. Он окончательно уверился в этом, когда сопоставил факты. И начал он как бы с конца, с неудавшейся попытки ливийского террориста подорвать поезд на линии Лондон – Брайтон. Для этого ему пришлось связаться по телефону с командиром инженерно-саперной группы Уордом и поднять его подробный рапорт.

– Джош, это Билл Арчер тебя беспокоит. Ну-ка еще раз повтори, что тебе сказал... Но сначала подтверди вот что. Ты объяснил Паттерсону – данная «машинка» устроена просто: взрывчатое вещество, детонатор, замедлитель, источник питания, а он спросил про «всякие там ловушки».

– Так и было.

«Всякие там ловушки» – действительно прозвучала фраза. Равно как и был неопределенный жест Паттерсона в ответ на вопрос Уорда о приборе неизвлекаемости.

И такое сказал человек, специализирующийся на раскрытии терактов, действительно специалист своего дела. Ладно бы он упростил форму обращения, выбросив из нее специфические термины, – но он обращался к такому же, как он, профессионалу из инженерно-саперной службы. Почему он прикинулся валенком? Ведь он назубок знает (и использует) термины, например, взрыватель замедленного действия с часовым механизмом, предохранительное (для самого подрывника) устройство, устройство неизвлекаемости.

Паттерсон проговорился. Он перечислил несколько типов взрывчатки, упомянув и ту, что его интересовала, а вот с другой составляющей частью адской машинки он церемониться не стал: ему было важно установить, что тип взрывателя не отличается от того, что подорвал пластит в поезде близ Кентербери. А контейнер, часы и элемент питания к тому времени саперы уже установили. Другими словами, Паттерсону требовались доказательства идентичности двух взрывных устройств по каждому пункту. Зачем? Чтобы ему безоговорочно поверили. Кто? Множество. Легион. Каждый островитянин, будь то англичанин, шотландец, валлиец, ирландец. Он надеялся на это, поэтому так горячо защищал адскую машинку от ее взрыва на полигоне. Его не устраивала судьба первой «машинки», унесшей около тридцати человеческих жизней. Ему важно было заполучить и продемонстрировать неразорвавшуюся бомбу, смонтированную самим ливийским террористом ар-Рахманом. Ему нужно было неопровержимое доказательство – ему, агенту спецслужбы, которой зачастую никаких доказательство не требуется.

Что еще необычного заметил Арчер за время совместной работы с Паттерсоном? Конечно, тот факт, что впервые в истории МИ-6 его сотрудник публично выступил по ТВ в прямом эфире. С высоты сегодняшнего дня тот случай просился называться «Вчера в прямом эфире...».

Арчер представил себе ливийского террориста. Тот тщательно подбирает компоненты для изготовления бомбы и ни на шаг не отходит от списка, дабы никто не усомнился именно в ливийском следе. Например, в поисках «Касио» он обходит лондонских старьевщиков и так далее. Можно подумать, что ар-Рахман, задумавший «серию терактов в крупных городах» Альбиона (пусть он планирует пять), привез с собой пять термосов емкостью 1,8 литра, пять одинаковых детонаторов, пять часов «Касио», моток проводов – чтобы хватило на пять самодельных взрывных устройств, пять порций семтекса... Глупость. Но кто-то пытается эту глупость протолкнуть. Только подставляя человека под определенную ситуацию, так и действуют: подбирают аналоги и прочие похожести. Одна неточность (иной контейнер или марка часов), и зародятся сомнения. Другого пути подставы нет. Иначе придется объясняться. Только профессионал или специалист в области логики заметит интригу – то есть скрытые действия (обычно неблаговидные) для достижения цели. Спецслужбы знают, как вести борьбу с такими людьми.

Еще Арчера насторожила смерть официанта Йена Файфа и его сестры Глории. Удивляла оперативность и вездесущность ливийского террориста. Но опять же пресса не переставала представлять его как человека, через которого руководство Ливии осуществляло связь с террористическими организациями за рубежом. СМИ смаковали подробности, подброшенные легкой рукой Натана Паттерсона: ар-Рахман для совершения терактов может использовать случайные связи (и тому было подтверждение: Мари Блант, с которой он познакомился в ресторане), может совершить теракт самостоятельно (что, по сути, уже не нуждалось в подтверждении); а дальше он может перейти на другую тактику: удары совершат боевики террористических группировок, с которыми у него были налажены связи. И ничего не значат факты отступничества двух, по крайней мере, группировок, лидеры которых отказались от сотрудничества с ливийским террористом.

«Но что же знает Паттерсон, чего не знаю я?»

Знать бы...

И Билл Арчер едва подавил тяжелый вздох.

Локерби

О Патрике Херринге его немногочисленные недоброжелатели говорили: он вошел в клан Макгрегоров и стал частью древней фамилии. Сам же Патрик считал по-другому: это Макгрегоры потеряли часть себя, отдав за него свою дочь. И ничего не значит, что Патрик жил в доме Макгрегоров, занимая с женой флигель, почти не уступающий ни в чем главному дому.

Был отдельной и целой личностью, а стал частью. Какая-то детская обида поселилась в нем. Детская еще и потому, что он на восемь лет был младше своей жены, а сам глава семейства провозгласил Патрика своим младшим сыном.

Восемьдесят миллионов долларов. Огромная сумма скопилась на счету Стивена Макгрегора. А он не хочет замечать очевидного: «зеленый» режим Каддафи, невиновность которого в двух, по крайней мере, терактах он отстаивал долгие годы, вскоре падет, и счет в банке на имя Макгрегора закроют. Во всяком случае, велика опасность пересмотра позиций относительно инициативной группы Макгрегора. Поскольку весь мир широко открытыми глазами смотрит, как увеличивается число жертв мирных ливийцев; счет идет уже на тысячи (а число беженцев неумолимо подбирается к миллиону), и он многократно перекрыл число жертв двух терактов, организаторами и исполнителями которых выступили спецслужбы Ливии.

80 миллионов долларов. Отдельные именитые спортсмены за свою спортивную карьеру столько не зарабатывают, а для большинства из них это и страховка, и начальный капитал для своего бизнеса или покупка пакета акций прибыльного предприятия, и еще сотни вариантов.

А Стивен Макгрегор живет на пенсию, кормится со своего огорода; в двух-трех пабах Локерби можно отведать его вина – из бутылки без этикетки. Пьют это вино мало, поскольку виноград в Шотландии отвратного качества.

Патрику Херрингу кусок в горло не лез. Он старался не смотреть на ар-Рахмана; боясь выдать себя, он бросал непродолжительные, но частые взгляды на гостью – что не осталось не замеченным для Лоры Херринг. Она под столом наступила мужу на ногу. Патрик повернул к ней голову: «Что?» Лора выразительно поиграла бровями: «Ничего».

Он снова глянул на Руби, подцепил на вилку кусочек сочной баранины, бросил в рот, разжевал, запил тяжелым и маслянистым, как нектар, вином, ощутил контраст: отличное свое мясо и противное, и тоже свое, пойло. Остальные члены семьи этого не замечали. Они о чем-то переговаривались. Даже перебрасывались шутками, вовлекая в эту застольную игру и гостью. И она легко, как показалось Патрику, приняла ее. И вот что удивительно: Патрик, которого, как из пулемета, обстреливали словами, не смог воспроизвести ни одной связной фразы. Он как будто спал при включенном телевизоре.