Время в моей власти - Геннадий Иванович Атаманов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Выучу!
Так после детдома – интерната он и оказался в девятом-десятом классе «домашней» школы, слушает радио и читает газеты – и, не зная ни слова по-французски, исходит мурашками по всему телу, ощущая благородные флюиды, когда звучит «Падает снег». Счастья хочется, свободы.
Ах, ах, ах… Так-то оно так, да не совсем и так – когда рядом идёт красивое, молодое существо, а ты думаешь о счастье, как свободе… Ромео так не думал, поди! Для него весь мир заключен в ней, Джульетте, и без неё нет ни счастья, ни свободы – ничего нет.
А наш герой, кажется, натура не такая цельная. И, хотя в силу страстности, фантазийности, много раз бывал «на краю», тем не менее, вот, сидит, пишет, вспоминает…
Вернулись они, для разнообразия, другой дорожкой назад – и прогулка завершилась.
Событие совершилось! Кажется, это ведь называется – первое свидание? Событие, событие…
А потом – потом наступила осень. Осень в городе его юности наступает сразу, длится недолго, и разом переходит в зиму. Утром он посмотрел в окно, и увидел, что небо стало синее-синее – летом от жары оно белёсое: только когда приходят облака, округлыми белыми горами, серовато-черными буграми (он в детстве даже думал, что они крепкие, твёрдые), тогда и оттеняют белёсое от голубого. А тут – чистое, синее. А знакомые листья тополя – он даже некоторые знал «в лицо» – как-то прижухли, еще не пожелтели, хотя потом пожелтеют враз, а потеряли жизненную силу, ослабели, и не трепещут от радости жизни, а сухо шелестят…
Он поступил в институт, началась учёба, но совсем, совсем другая, чем в школе – и сразу же колхоз: это когда студентов на целый месяц отправляют в деревню на сельхозработы.
Нину потерял из виду, только однажды встретил на улице её маму, она и сообщила новости.
– Всё думала, думала, куда поступать – и никуда поступать не стала. Сейчас поехала в гости к родственникам, а вернётся – надо будет на работу…
А у него жизнь пошла – туда и сюда, с горки на горку, цветной калейдоскоп впечатлений, всё новые лица, дела и события. Один колхоз чего стоит: как солнечный пучок соломы, перевитый-перепутанный пёстрыми ленточками…
А тут и День рождения подошел: 18 лет. Родителей дома снова нет, потому и гостей всяких полно: новые, старые, школьные, уличные… Прибыл друг Вова с магнитофоном, и держался он как маэстро: в светлой жилетке строго стоял у своего «ящика», ставил музыку по своему усмотрению. Однако, выполнял и заказы : быстрый танец тогда назывался – шейк, всё медленное – танго.
Запомнился, запомнился ему тот вечер… Как сейчас помнится! Слова, фразы, лица, музыка…
Запомнилось и такое. Один из новых друзей произнёс:
– О, как здорово! Вы мебель к соседям вынесли? Мы тоже так делаем иногда.
Ха-ха… А у нас так – всегда.
Зато сейчас этой мебели! И дома, и на чердаке, и на даче, и на чердаке дачи…
И наступил такой момент… Из окна кухни увидел, как подходили к дому две припоздавшие подруги, и выскочил с приятелем их встречать. Поздравления, восклицания. Он подал руку калачиком: прошу!
И… И проходила мимо Нина. Опустила голову, ускорила шаг. Но… Он и не знал, что она приехала : у родственников же!
Глупо вышло. И не поправить! Однако, в праздничной суете Нина скоро забылась. А потом и вовсе забылась. Встретиться им негде: ранним утром он убегал на автобус, и через весь город – в институт. Приходил домой уже затемно. Она ездила на трамвае, на свою работу, в другую сторону – это ему мать сказала…
Пришла зима, лютые морозы, серьёзные экзамены, всякие дела и сложности… Суровые житейские будни, словом. Когда самого себя едва помнишь…
Так и пролетела, проскрипела, проползла бело-серая зима. А когда небо снова стало синее-синее, и с крыши полетели чистые-пречистые, успевающие отразить весь мир блестящие капли, его ждало оглоушивающее известие.
– Нина забежала, ходит, прощается… Уезжает насовсем, – сказала мать.
Каждое слово пронзало сердце иголочкой: как это – забежала? С кем – прощается? Уезжает насовсем?!
Он ничего не знал. Оказывается, её родители уехали к себе на родину, куда-то на Волгу, еще осенью. Нина жила одна – только брат приезжал после армии, с молодой женой – и вскоре уехал. Теперь и Нина уезжает. Вот сейчас – и насовсем. Прощается…
Он разволновался. Сердце стучало. Встал, походил по коридору, подошел к входной двери: да, слышны голоса Нины – и соседей. Она постучит – двери откроются: «А! Счастливого пути! Привет родителям!»…
– Счастливо оставаться! Всего доброго!
Разволновался не на шутку. К нему-то, постучит – не постучит? Неужели не постучит?!
Не постучала…
Послышался только скорый стук каблучков по лестнице – вниз, вниз – и затих.
Навсегда…
Как странно… Прошло столько лет, и теперь в том доме – ни одного из прежних жильцов. Ни-ко-го. В каждой квартире – новые люди, новые события, новая жизнь. И никто, ни одна душа ничего не знает о том жарком лете, суетной осени, бело-серой зиме. Да ведь ничего особенного и не было! Жизнь – была: со всеми её обыденностями, ничего не значащими разговорами, мимолётными встречами и расставаниями. То, чего не знает никто… Только старый-престарый листик, жухлый-прежухлый, в мусоре и паутине, в уголке окна – свидетель того далёкого лета, юных голосов, быстрых шагов. И лёгких уколов в сердце – это они, эти уколы, изрешетили, наверное, также и старый листик…
***
Ясным осенним днём он быстро шёл вниз по Тверской. Как всегда, бывая на этом месте, внимательно смотрел на красные стены, башни Кремля, исторические здания вокруг… Прогонял из головы обыденность, старался думать о вечном, о красоте, таланте… Истории… Миллионы, миллионы людей… Большинство идут, ничего не замечая – но они оставляют свой след!
Усмехнулся: почему-то именно в этом месте ему однажды вспомнился диалог из Куприна:
– Такая красота, такая лёгкость! Я оборачиваюсь назад и говорю проводнику в восторге: «Что? Хорошо, Сеид-оглы?» А он только языком почмокал: «Эх, барина, как мине всё это надоел. Каж-дый день видим».
Когда-то Сеиды ходили по Кремлю, по окрестностям Кремля гордо – и с большим благоговением… Но сегодня, когда они почти целиком составляют всю эту армию дворников – и прочих, и тому подобных, да живущих непонятно где и
