Анатомия любви - Дана Шварц
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но, если бы Джек был до конца честен с собой – если бы позволил себе признать ту мысль, что угнездилась в его мозгу, – у него не было ни одной причины доверять Хейзел Синнетт, и все-таки он доверял.
Она не была похожа ни на одну из знакомых ему девушек – сама речь ее звучала четче и правильнее, чем у Дженет и даже у Изабеллы. Девушки в театре использовали толстый слой макияжа; и было что-то завораживающее в том, что, стоя рядом с Хейзел, он мог видеть веснушки и пушистые выгоревшие волосы, вьющиеся у щек.
Джек не мог этого объяснить. Она не была красивее Изабеллы. Она была мелкой, заносчивой богачкой. Нос острый, черты лица мальчишеские, а ресницы и брови слишком светлые по сравнению с темными волосами. И все же.
И все же.
С тех пор, как Джек встретил Хейзел Синнетт у дверей Анатомического общества, он обнаружил, что частенько вспоминает ее профиль перед тем, как уснуть. Вспоминает изгиб бледных губ и веснушки, почти невидимые на щеках. Ее лицо врезалось ему в память и осталось там: словно эхо – еле слышное, но не затихающее. Словно призрак. В тот самый момент, когда он взглянул в ее карие глаза теплого цвета полированного дерева или янтаря, отражающего лучи солнца, Джек поверил ей и собирался верить дальше, несмотря на тревожные сигналы инстинкта самосохранения.
– Ты сказал «прогуляемся»? – сказала Хейзел. – Зачем нам идти? Я велела конюху приготовить пару лошадей. Ты же умеешь держаться на лошади, да?
– Конечно умею, – соврал Джек. – Просто не хотел, чтобы ты переживала о том, что слуги знают о твоих ночных… отлучках. Не хотел стать причиной скандала и все такое.
Хейзел глянула на него искоса, шагая к конюшням.
– В моем доме всегда все было немного странно. Отец в отъезде, а мать… В общем, говоря простыми словами, после смерти брата мать погрузилась в траур и забыла, что из него придется выйти. Все это привело к тому, что никто особо не следит за тем, что я делаю или куда хожу, особенно, с учетом того, что мне не нужно переживать из-за этого кошмарного спектакля – лондонского дебюта, раз уж я практически помолвлена с самого рождения.
– Ты помолвлена?
«Само собой, она помолвлена, – подумал Джек, – такие девушки, как она, всегда помолвлены. Они, можно сказать, для этого рождены. Как поросята, которых выращивают на мясо».
Хейзел замолкла. Привычный ответ висел на языке, но тут нахлынули воспоминания о произошедшем на балу у Алмонтов, а следом и волна эмоций: сначала ужас, а затем, неожиданно, облегчение от того, что неизбежное свершилось. Хейзел рассмеялась, так громко, что спугнула нескольких птиц, вспорхнувших с деревьев.
– Полагаю, что помолвлена.
– Не похоже на обычную реакцию. Большинство невест радуется такому.
– Просто я еще ни разу не произносила этого вслух. И до сих пор все это казалось просто дурным сном.
– Почему? Жених урод? Весь в оспинах? Нет, дай угадаю: ему под шестьдесят, и живот у него как бочонок?
– На самом деле нет. Восемнадцать в марте, и, насколько я понимаю в таких вещах, достаточно хорош собой. Лорд Бернард Алмонт. Ты ведь не знаешь его, так?
Джек покачал головой.
– А вот дом знаю, – сказал он, не успев подумать. Хейзел окинула его подозрительным взглядом. – Все знают Алмонт-хаус, я хочу сказать. Громадина. В Новом городе. – И быстро спросил, меняя тему: – Так как вышло, что ты не хочешь замуж? Жить в таком большом доме, купаться в деньгах и прочее?
– Сомневаюсь, что виконтессе позволят препарировать мертвые тела, – сказала Хейзел.
– И как бы ей удалось втиснуть это в свое светское расписание?
– Да и перчатки постоянно были бы грязные.
Джек убрал за ухо свисающую прядь волос.
– Так, значит, невестам виконтов и будущим виконтессам позволяют препарировать мертвые тела?
– Только пока не знают об этом.
Хейзел с улыбкой открыла ворота конюшни и подвела Джека к каурой лошади, уже оседланной и привязанной к коновязи. Она пробежала рукой по лошадиной морде.
Шкура у лошади была лощеная, это бросалось в глаза, а вокруг носа шла бархатистая розовая полоска, но больше всего Джека потряс ее громадный, пугающий рост.
Хейзел заметила страх на его лице.
– Я знаю, что она больше привычных пони, которые часто здесь встречаются. Мой отец заказал их для нас из Лондона. Арабские скакуны. Но они действительно прекрасны. Эта моя. Мисс Розалинда, – представила Хейзел, ласково поглаживая круп золотисто-коричневой кобылы, на что та отвечала нежным ржанием. Хейзел обратила внимание на выражение лица Джека и закатила глаза. – Я была маленькой, когда давала ей имя. Я понятия не имела, как нужно называть лошадей. А этот твой на сегодняшний вечер. Бетельгейзе.
Она кивком указала на жеребца, такого черного, что Джек просто не заметил в темноте это чудовище из кошмаров, со стройными ногами, высотой, похоже, в целый этаж. Конь Бетельгейзе недоверчиво фыркнул.
– Красивый, – сказал Джек.
Хейзел легко взобралась на мисс Розалинду и отвязала поводья от коновязи одним легким движением. Затем пустила лошадь легкой рысью, заставляя идти кругом.
– Ну же, у нас нет времени на церемонии. Давай, запрыгивай.
Бетельгейзе склонил голову набок и посмотрел прямо на Джека. Казалось, он настолько же не рад тому, что Джек должен на него сесть, как и сам Джек.
– Стой! Подожди секунду, – окликнул Джек Хейзел, едва сдерживая облегчение. – У меня же тачка. Нам не удастся привезти тело на лошади. Думаю, нам все-таки лучше прогуляться.
Хейзел так легко спрыгнула из седла на землю, словно законы гравитации на нее не распространялись.
– О чем ты говоришь?
Обойдя конюшню сбоку, она остановилась у маленькой тележки, прислоненной к тюку сена. Легко подкатила тележку к своей кобыле и прикрепила ее полозья к седлу мисс Розалинды.
– Ну вот, – сказала Хейзел, вытаскивая из кармана кусочек репы и скармливая его мисс Розалинде с ладони. – Все просто. И намного легче, чем толкать тачку.
Джек скривился.
– Ага. Намного легче. – Он со вздохом вытащил мешковину и лопаты из тачки и переложил в тележку Хейзел. А затем решительно шагнул к громадному черному жеребцу. – Давай покончим с этим, приятель, – пробормотал он. Затем коротко помолился, поставил ногу в стремя и закинул себя в седло со всей
