Русские снега - Юрий Красавин

— Дюрх ди фельдер… дюрх ди ойен…

Ваня обернулся: где мать? Маруся была рядом.

— Они заблудились, мам! — закричал он ей. — Ещё с прошлой войны заблудились! Это немцы! Они поют «Через поля, через долины…».

Вынырнула ещё одна машина с солдатами… Головы их были окутаны чем-то, вроде шалей. И уж совсем не оставляя сомнений, донеслась отрывистая, лающая речь:

— Ферфлюхте фельдер… Ферфлюхте шнее!

— Это наши поля, наш снег! — закричал Ваня, не совладав со вспыхнувшей яростью. — А вы — ферфлюхте зольдатен!

Немец-шофер из кабины оглянулся на Ваню, крикнул что-то, но что — не разобрать. В потоке снега, толкаемого этой колонной танков и автомашин Ваня с Марусей были отброшены в сторону. Он успел схватить мать за руку и держал крепко.

Они отпихивались от снега, отплёвывались, откашливались, затиснутые снегом, когда услышали в рокоте удаляющейся колонны глухой выстрел и следом короткую автоматную очередь.

А в наступившей затем тишине бодро пропел в два голоса петух…

Сколько они спали? Невозможно определить: часы опять остановились. И опять было тихо. Казалось, всю ночь кто-то нашептывал в уши:

— На имянины царевны… слушайте спаского набатца… после вечернего набатного звону до утреннего набатного ж звону…

О чём предупреждали? Что должно было произойти? Неведомо.

Ваня проснулся от звуков, отрадно отозвавшихся в нём: за окном, как бы в проулке, отбивали косу. Стук молотка по бабке раздавался чётко, даже звонко. Казалось, вот если сейчас встать да выйти на — там будет солнечно, у завалинки куры гуляют и купаются в пыли, над полем жаворонок поёт.

Он сел в постели — стук молотка прервался, и слышно было, как о лезвию косы провели бруском; потом ладненько последовало: вжик-вжинь, вжик-вжинь.

— Офросинья! — послышался мужской голос.

Ему никто не ответил. Звякнула коса обо что-то, хлопнула дверь — вроде как в соседнем доме это.

И — тихо. Однако Маруся тоже проснулась, встала, зажгла лампу. Ваня увидел её лицо: глаза припухлые — это от вчерашних событий — богослужение в снежном храме… долгое барахтанье в снегу. Как теперь быть? Что со старухами? Поиски их в снегах ни к чему не привели. Может, сами нашлись?

— Судя по тому, что кто-то собирается косить, сейчас утро, — размышляюще сказал Ваня, стараясь говорить пободрее.

— Или вечер, — отозвалась Маруся. — Косы по вечерам отбивают.

— Хорошо, если мы спали только дну ночь. А если две-три?

— О том ли забота! — вздохнула мать, одевая пальто. — Митрия Колошина убили, как хоронить будем?

Митрий Колошин был сражён автоматной очередью, которую они слышали, барахтаясь в снегу.

Она молча ушла, но вернулась скоро, запыхавшаяся. Весь принесла такую: покойный Митрий Колошин лежит уже на веранде своего дома, куда его занесли вчера, а положен кем-то на улице, возле крыльца, на возвышении, убранном между просим, живыми цветами.

— Ну вот, — сказал Ваня с непонятным выражением. — Началось… с утра пораньше.

— Там и почетный караул стоит, Вань. В парадной форме и с ружьем.

— И больше никого?

— Тебе этого мало?

Маруся явно была ошеломлена увиденным.

— Там должен быть… кто-нибудь, кто распоряжается.

Мышь пробежала за обоями по пазу между бревнами. Слышно было, как встретилась с другой, попищали обе и разбежались. Или это не мыши? Раньше-то ведь не бегали! Может, там поселились «свои люди»?

— Пропащие не появились? — тихо спросил Ваня.

Маруся пожала плечами.

— Надо искать, — вздохнул он.

А где искать и как искать?

Но Ваня так рассудил еще вчера: если есть кто-то, в чьей власти так распоряжаться событиями, то уж этот «кто-то» должен найти пропавших старух. Можно предположить, что он, этот «кто-то», и есть главный виновник всему, с него и спрос.

Неведомо почему он вспомнил, что в тот день, когда мчался на своём мотоцикле к узкому мосточку через Сухой ручей, по какому-то странному желанию глянул на небо и увидел там как раз то летящее, похожее и на дирижабль, и на плывущую утку, и… да бессмысленно искать сравнение! Оно несравнимо. Его тогда поразило, что над этим огромным летящим объектом сияли на солнце паруса… как над кораблём времён великих географических открытий.

В то мгновение, когда мотоцикл ринулся вниз. Ваня увидел и отделяющееся «яичко»… на этом всё оборвалось.

Теперь ему казалось, что он близок к разгадке происходящего, но в чём она, эта разгадка, не понимал. Ясно разве только то, что это видение является провозвестником несчастья или даже причиной его. Ведь если бы он тогда не посмотрел на небо, разве сорвался бы с мосточка!

Придя к такому выводу, он тихонько одел невысохшую куртку. Мать окликнула озабоченно:

— Вань, ты куда?

— Выгляну наверх, — отозвался он и добавил: — Со временем определиться надо: то ли день, то ли ночь.

— Петух пел… Или даже два петуха разом.

И то слава Богу. А то ведь помалкивали, не кукарекали.

Влез на чердак, оттуда на крышу. Лестница стояла возле трубы; глянул вверх, как из колодца, — небо черное, со звездами.

Да, наверху была ночь. Снежная равнина отсвечивала бледно. Наверху — лиловое, почти черное небо и на нём кругленькие звездочки, отнюдь не мерцающие, а словно бы горошек разной величины и разного цвета.

Едва только вылез из своей норы и встал на твёрдый, промороженный наст, тотчас увидел себя во весь рост там, на небесном склоне рядом с созвездием Орион — ногами на линии горизонта, сам величиной с это созвездие. Это был он, Ваня Сорокоумов, потому что ясно видно было его лицо со «счастливой подковой», а взмахнул рукой здесь — отражение делало точно такой же взмах.

Не успел рассмотреть как следует себя, небожителя, — в той стороне, где Воздвиженское и Суховерково, увидел стоявший на вертикальных лучах света нелепый корабль с неясными очертаниями, в которых однако угадывались и паруса на мачтах, и носовая часть, увенчанная головой женщины, и рыбий хвост над кормою или вместо кормы.

— Эй, вы! Сверхчеловеки! — закричал Ваня.

— …веки! …веки! — прокатилось над снежной равниной.

— Как у вас насчёт мозговых извилин?

— …вилин! …вилин! — прокатилось опять.

Голос его звучал слишком громко, во всю Вселенную. Это урезонило немного, умерило пыл его негодования, но он продолжал, не сбавляя силы голоса:

— Я к вам обращаюсь, эй! Обиратели старушек и сирот! Уморители инвалидов! Насколько успешен ваш эксперимент? Вы довольны?

— …вольны! …вольны!

Ему хотелось выразиться как-то пообиднее для них, хотя без прямых оскорблений. Ведь это они, они виноваты в том, что снегом завалило всю Русскую землю!

— Эй, вы, яйцеголовые гуманоиды!

Голос его наполнял всё пространство под небом, но корабль молчал, в нем так же спокойно светились иллюминаторы.

— Предупреждаю: наше терпение не беспредельно! Ещё немного, и мы раздолбаем ваш неопознанный летательныё объект топорами! Мы приколем вас самих вилами! Это дело нам знакомо — загляните в наше историю. Вы слышите меня?

Ему никто не ответил.

— Что вам надо от нас? Я подозреваю, что вы хотите силой отнять то, чем мы по доброте своей готовы щедро поделиться с вами, как с нищими на паперти! Вы слышите, что я сказал?

Всё это было ужасно глупо: стоять посреди равнины и кричать, когда тебя никто не слышит. Ещё глупее кричать там, на небе.

А как не кричать? За что они убили Митрия? Зачем разрушили подснежный храм? Куда дели беспомощных старух? И что теперь делать тем, кто ещё жив в деревне Лучкино?

— Предупреждаю: мы долго запрягаем, но быстро скачем! Мы любим быструю езду!

Поднебесное пространство молчало, равно как молчалив был и тот объект с парусами, стоявший на световых опорах.

— Предлагаю сесть за стол переговоров! — заключил Ваня упавшим голосом.

Было что-то высокомерное и даже презрительное в том дирижабле-паруснике. Корабль жил: светили и гасли оранжевые огни вдоль по борту, перемещались пучки света.

Совсем обессилев, Ваня сел на снег и свесил ноги в дымоход. Снизу маленько веяло теплом.

«Может, не они виноваты? — размышлял он. — Мне ли на зеркало пенять, коли рожа крива! Это расплата».

Мороз пощипывал уши. Ветерок веял ровно. Тоскливо было и безнадёжно…

— Такие дела, — вздохнул он горестно, глядя на самого себя, сидящего на небе. — Убили Митрия… как теперь его хоронить? И что со старухами? Как их отыскать?

Чувство одиночества охватило его — он был один во всей Вселенной. Никто ему не поможет, никто не утешит.

Однако он был услышан на этот раз. Он был услышан! И, наверно, не тогда, когда кричал, а когда вот так сидел и думал, и вздыхал, страдая, или даже ранее… Но кем был услышан, вот вопрос!

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ