Русские снега - Юрий Красавин

— Про сферы, про твёрдое небо… — Почему же, — возразил маленький принц весело. — Я могу представить доказательство.

— Какое?

— Отколю от неба кусок… подарю тебе.

— Договорились. Только не забудь.

Однако же боль в ноге временами нарастала, повергая царевича в озноб. Но слишком велико было любопытство к пришельцу, и он продолжал завязавшийся разговор.

— Снегопад — это ваш и художества? Почему же вы не хотите помочь нам? Ведь вы почти боги.

— Дело богов — не заботиться о людях, а карать их — так говорил в древности ваш историк Тацит. А что до меня, то… как это славно сказано в одной из ваших сказок: я не волшебник, я только учусь. Для наших старших я — опытный экземпляр. Понимаешь? Старшие хотят преодолеть стену между нами, проводят научные изыскания, экспериментальные работы.

— Какую стену?

— Не напрягайся, всё равно не поймёшь. Они очень давно отстранились от вас и многое утратили. Например, не умеют смеяться — это их удручает. Теперь хотят обрести вновь, поэтому появился я.

Царевич неловко пошевелился и тотчас застонал.

— Что с тобой? — насторожился маленький принц.

— Не знаю, — сказал царевич, морщась от боли. — Должно быть, ногу сломал.

— Видишь, как я глуп! Не смог сразу понять… Ведь на твоём лице страдание, а я… Не говори никому, что я так глуп.

Царевичу видно было, и он даже почувствовал, как бледная и худая рука этого странного существа — человек ли он? — скользнула над болевым местом ноги.

— Да… перелом, — сокрушённо сказал маленький принц.

Секунду или две он размышлял, потом решил:

— Пойдём со мной.

— Куда? Я же не смогу встать.

— Нет проблем! — отвечал маленький принц столь весело, что ясно было: ему нравится говорить в такой манере.

Все это словечки, вроде «нет проблем», «не напрягайся» и прочие, он слышал ранее… может быть даже от него, от царевича.

Прозрачный шар накатился на царевича и заключил его в себя. Тотчас поднялся, выламываясь из снега, в глаза ударил солнечный свет, открылся простор. Лыжи, воткнутые в снег, проплыли мимо. В отдалении маячил крест пилятицкой колокольни… а в другой стороне — вон он, горшок над родным домом! А больше никаких мет до самого горизонта.

Маленький принц улыбался своими дивными глазами, располагаясь каким-то образом совсем рядом. И не было вокруг, на оболочке прозрачного шара, ничего, что говорило бы о том, что они находятся в летательном аппарате, только ощущение удобства, домашней теплоты и движения.

Полёт длился очень недолго, да и не полёт это был вовсе, а этакое странное скольжение по поверхности снежной равнины. И вдруг зависли над круглой ямой, как над кратером вулкана.

— Бессмысленно чему-нибудь удивляться, — непроизвольно проговорил царевич для себя.

Они опустились рядом, и из всего происшедшего затем он запомнил только строгое, пугающее лицо человека… сияние панели под потолком какого-то помещения… и мелодичное брунжание, источник которого был неуловим… А еще запомнил, как сказал маленькому принцу в ответ на его вопрос:

— Положь туда, где взял.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

Он очнулся и смог осознать себя с прежним намерением: пробиться вниз по дереву, сквозь толщу снега. И это было уже второе русло его жизни, как бы параллельное тому, что с ним происходило только что.

На мгновение будто комариный звон заполнил уши — по-видимому, это был краткий миг полёта, а уже в следующее мгновение…

В следующее мгновение он плакал, сидя на зеленом мху под елью, утирая слёзы тонкими ручками… На нём было замусоленное платьице из домотканины, подпоясанное верёвочкой; из-под платьица выглядывали голые ножки в лыковых лапоточках; на голове повязан платочек, концы которого стянуты под подбородком. Ваня отнюдь не удивился тому, что в одно мгновение превратился в девочку. Им, обретшим новую оболочку, владели уже иные чувства — страх и отчаяние совсем по другой причине: вокруг был лес, и он (девочка) не знал… не знала, куда идти. Она заблудилась, и это случилось примерно полчаса тому назад. Теперь же она (он, Ваня!) совершенно измученная, сидела и плакала…

Рядом стояло берестяное лукошко, почти полное черники; поверх ягод лежали два белых гриба. Как она обрадовалась, когда нашла их! Именно они стали виновниками, почему она заблудилась. И теперь радость заглушалась страхом, потому и эти неутешные слёзы. Да и как было не плакать: ведь ей никогда не выбраться из этого страшного леса, в котором волки живут: нынешней весной они съели овцу о тётки Огафьи, а совсем недавно «Медведь задрал корову Миколаевых» — значит, и медведи тут бродят. Лесные звери съедят и её, девочку Фроську; она никогда теперь не увидит ни своей деревни Лучкино, ни родного дома, ни отца с матерью… Вспомнив о матери, Фроська заплакала ещё пуще. Ах, ей уж не дразнить братца Авдошку («Овдошка-Овдошка, голова с лукошко, нос — как картошка, глаза — как две плошки…»), не полоть грядок (эта ненавистная работа казалась теперь такой желанной!), и кукла, привезённая с ярмарки из Калязина, достанется, небось, рыжей болтушке Фенечке…

Слёзы совершенно обессилили её, поэтому и перестала плакать. А перестав, увидела вдруг неподалёку сидящие друг подле друга два белых гриба — шляпки румяные, словно пышки, только что из печи. Но Фроська даже не обрадовалась этим белым: на что ей теперь грибы, ведь она уже не вернётся домой! Но хотелось есть, а грибы так походили на пышки… Она встала, подошла, потрогала один из них — шляпка холодна, сыра. Фроська оглянулась — вокруг был тёплый летний лес? То ли парок, то ли туманец стоял меж шатрами елей, меж загорелыми стволами сосен и тонкими осинками с реденькой листвой… рядом оказался куст можжевельника с ещё неспелыми, зелеными ягодками: что-то знакомое было в это кусте. Подошла поближе — по зеленому мху тут и там кустился черничник, никем не тронутый, усыпанный ягодами. Она сощипнула несколько ягодок, положила в рот, озабоченно оглядываясь. И с каждой секундой светлело её лицо: не веря себе, уже узнавала эту полянку — с одной стороны шатровые ели, с другой под соснами — камень большой, выше её роста, похожий на стог сена. За камнем далее — низинка с папоротничками.

Словно подхваченная ветром, Фроська побежала к этому камню и мимо него — она уже знала теперь дорогу домой! На бегу увидела в траве ещё один белый гриб. Но такое ликование владело ею, что остановиться не могла, не до гриба ей было, промчалась мимо.

Она добежала до ручья, перебралась через него и, не чуя ног от радости, пустилась уже по тропинке — впереди виднелось солнечное пространство меж стволами сосен.

— Тя-тя! — закричала Фроська.

Выбежала из леса — вот оно, поле, и жаворонок над ним. Как раз под жаворонком поющим тётка Анисья с дочкой своей Аринкой и дядя Абросим жнут рожь, а на соседней полосе тятя кидает деревянными вилами-рогами снопы на воз, а на возу Авдошка… Они сразу подобреют, если угостить их черникой, можно тятю попросить, чтоб подсадил её на воз, к Авдошке, и они с братцем поедут-поплывут к деревне. Она похвастается и белыми…

Подумав так, она вдруг остановилась, пронзённая мыслью: ведь забыла, забыла лукошко! Мгновенно улетучилась радость, словно и не бывало её. Она потеряла-таки лукошко. Новенькое, крепкое, сплетенное из тонких еловых корешков. Тятя дал его, предупредив: «Гляди, если потеряешь, вот те Христос, выпорю». Потеряла… Её наверняка выпорют… и матушка не заступится. А братец будет смеяться над нею.

Девочка (это он же, Ваня) заплакала и побежала назад — к ручью, через ручей… Она оглядывалась на бегу, и опять под сердце подступал страх: ох, не заблудиться бы!

И — заблудилась.

Где тот камень, похожий на стожок сена? Где низинка с папоротниками?

Сам Бог заботился в это день о Фроське: она нашла лукошко. Нашла, но в тот момент, когда подхватила его, послышалось «тиндиликанье», сменившееся тонким, как бы комариным звоном…

Сухой игольник был под ногами, ветерок тёплый веял… дятел стучал неподалёку… Ваня стоял, глядя изумлённо: да, перед ним был тёплый летний лес… именно лето, пожалуй, этак конец июля или начало августа.

Зеленоватые пичужки с хлопотливым писком суетились в еловой хвое. Зяблик пел неустанно, ему откликался из чащи другой; дятел стучал деловито, и солнце — да, солнце! — жарко светило. Муравейник высотой с человеческий рост весь покрыт был хлопочущими муравьями; на боках его выросла стайка сыроежек и среди них большая, с ярко-красной шляпкой, и тут же рядом, ярко-красные ягодки земляники вызрели среди редких зеленых листочков её.

Ваня посмотрел вверх; шапка осталась где-то там, на ели, и из зимней куртки его буквально вытряхнуло, пока проваливался между сучьями. Остался в одном свитере, да ведь — в нём жарко! Пришлось снять: оглянулся — куда б спрятать? Самое лучшее — в можжевеловый куст, он плотен, что внутри — не разглядишь. Спрятал, отошёл в сторону, посмотрел: нет, не видно ухоронки.