Археология русской смерти. Этнография похоронного дела в современной России - Сергей Мохов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, тут возникает вопрос: где заканчивается мое исследование и мое собственное видение? Где границы нашего взаимного влияния? Кто из нас субъект, а кто объект? Что я вообще тут делаю?
В какой-то момент мне стало казаться (и, надо признаться, кажется до сих пор), что моя этнография приобрела вид активной коллаборации. Например, когда я начал активно давать интервью СМИ и вести публичные лекции, Илья оказался не просто героем моих историй, но и активным участником проводимых мероприятий и дискуссий. Я всегда открыто его представляю и не пытаюсь уберечь от возможных контактов.
Илья читает черновики моих текстов, мы обсуждаем практически каждый этап моей работы. Я все больше склоняюсь к тому, чтобы называть то, что делаю в поле, «коллаборативной этнографией» втом понимании, которое вложил в это понятие Ласситер[165].
Я удивляюсь, когда полевые исследователи говорят о необходимости отстранения от объекта изучения. Для меня это не совсем понятно — как это возможно, если берешь не одно интервью, а проводишь длительную этнографическую работу?
Из субъекта в объект
Мое влияние на поле, к сожалению, не ограничилось попугаем в клетке и предложением введения КРІ для работников похоронной бригады. Когда я начал публиковать даже не первые статьи, а только заметки на своей странице в фейсбуке, я уже привлек немало внимания к тому, что делаю. Уже в середине 2016 года я активно давал интервью, читал лекции и рассказывал об устройстве похоронного дела в России. В результате ко мне стали обращаться люди из сферы ритуальных услуг с различными предложениями и собственными историями.
Долгое время я воспринимал это как подарок судьбы. Люди приходят, что-то рассказывают, делятся своими наблюдениями — поле само меня находит! Но вскоре я понял, что истории, которыми щедро делятся со мной новые информанты, рассказываются мне с одной целью — чтобы их предали огласке. Я понял, что меня и мои медийные инструменты используют для внутренней игры в похоронном деле.
Интересно, что примерно тогда же и моему главному информанту, Илье Болтунову, понравилась роль медиазвезды. Он увидел, как бурно на него реагирует общественность: его приглашали на интервью, на телевизионные съемки, он познакомился с московскими активистами и другими людьми, интересующими этой темой, начал ходить в Death Cafe, которое появилось в 201 7 году. В итоге он даже открыл офис в Москве, чтобы оказывать похоронные услуги столичному населению. В 2018 году о нем сняли документальный фильм, тогда же велись переговоры о съемке сериала для одного из федеральных каналов.
В середине 2016 года появился и другой значимый для всей этой истории игрок. На меня вышла НКО «Верум», которая декларирует своей целью изменение положения дел в похоронной сфере. Они попросили их консультировать, стать их экспертом — я отказался, но по наивности поделился общими соображениями и рассказал о своем видении рынка ритуальных услуг. Уже через месяц я понял, что мои истории используются НКО для ведения своей игры: они поехали в Калугу, где провели собственное расследование и в итоге раздули огромный медиаскандал с участием одного из героев моего исследования[166]. Далее появилась целая череда материалов по моим историям, которые я опять же по глупости рассказал «правозащитникам». Используя медиа как инструмент давления, они в скором времени попытались принудить другие компании к сотрудничеству — в идеале «Верум» хотели создать большую сеть похоронных агентств под своим правозащитным крылом.
Таким образом, я достаточно быстро превратился из субъекта исследовательского проекта во вполне осязаемый объект крупной игры по переделке похоронной сферы. К сожалению, этот опыт ничему меня не научил, я продолжил общаться со всеми, кто обращался ко мне с вопросами о похоронном деле, и щедро делиться информацией.
Когда пора выходить из игры
Позже я познакомился с одним банкиром, который активно интересовался похоронным делом. Мы несколько раз встретились, обстоятельно поговорили: я поделился своими соображениями и идеями, попросил поддержать издание журнала и книг. Он согласился. Банкир показался мне адекватным — он хотел внести в похоронное дело рыночные элементы, бороться с государственной монополией. Однако после сессии коротких встреч наше общение сошло на нет: времени у банкира не было, проект издания книг оказался «не таким широким», как ему хочется, и так далее. Позже я услышал мнение, согласно которому с государственной монополией он сросся так крепко, что стал с ней одним целым.
Благодаря своим контактам «вне поля» я быстро пришел к пониманию нескольких простых вещей.
Во-первых, я убедился, что совершил чудовищную ошибку, одновременно занимаясь исследованием и представляя его результаты в медиапространстве. Никакая анонимизация и попытки скрывать информантов не помогли: вскоре я превратился из субъекта в объект, и меня начали умело использовать для достижения собственных целей самые разные акторы.
Во-вторых, я понял, какой я наивный и незрелый человек. Мне казалось, если человек тебе улыбается, что-то рассказывает, а ты ведешь себя с ним так же, значит, все честно и не стоит ждать подвоха. Оказалось, что за улыбками и обещаниями вечной дружбы может стоять холодный расчет. Играть в такие игры я не умею.
В итоге я принял решение остановиться.
На этом мое исследование было закончено.
Заключение
Задача этой книги была простой — рассказать, опираясь на проведенное этнографическое исследование, что же такое русские похороны сегодня и как они таковыми стали. Не знаю, насколько мне это удалось, потому что задача была не из легких — не скатиться в полевые байки (а их было невероятное количество) и при этом дать содержательный анализ.
В книгу вошли четыре очень разных по содержанию главы, в которых нашлось место всему: и описаниям, и попыткам теоретизирования, и рефлексии. Поэтому эта небольшая работа получилась неоднородной
