Тайфун над пограничной заставой - Георгий Метельский

Но пока вокруг ничто не нарушало спокойствия. Между прочим, Степан давно решил про себя, что в наши дни, когда в страну ежедневно приезжают сотни иностранных туристов, только круглый идиот станет пересекать границу тайком, рискуя попасть под пулю. Куда проще сделать это в купе международного вагона или же в собственном автомобиле. Километрах в ста от их заставы, южнее как раз есть такой КПП — контрольно-пропускной пункт, через который переезжают к нам из Норвегии разные иностранцы, большей частью скандинавы.

Дорогой они изредка переговаривались. Борис что- то рассказывал, спрашивал, Степан же отвечал коротко и невпопад, думая о том, увидит он Ингеборг или нет. До условного места был час хорошего ходу, но сосна открывалась раньше с вершины сопки, и Степан с замиранием сердца бегом взобрался на нее, стараясь зачем-то обогнать товарища. Но тот не отставал, и они одновременно вышли на гребень и заметили Ингеборг.

— Смотри-ка, — удивился Борис. — Что она тут делает?

— Загорает, — не своим голосом ответил Степан.

Ингеборг была в пестром купальничке — набедренной повязке, как за малостью использованной материи называли на заставе ее трусики, и лифчике, сшитом столь же экономно.

— Ой, да она машет кому-то! Тебе, наверно...

«Этого еще не хватало, — с тревогой подумал Степан. — И зачем это она?» Он нарочно чуть поотстал от Бориса и как можно ласковее погрозил ей головой — медленно покачал из стороны в сторону. «Ну вот, снова контакт, — вздохнул Степан, — а что делать?» Ингеборг поняла, едва заметно кивнула ему, будто глянула вниз, уселась на камень и включила транзистор. Ветер дул с той стороны, и стала слышна какая-то русская песня.

— Москву поймала... Ай да девка, ай да Ингеборг! — пришел в шумный восторг Борис.

— Помолчи. Дай послушать. Да это и не Москва, наверно. Лещенко поет.

— А кто этот Лещенко?

— Был тенор такой. Эмигрант. Белый.

— Тогда, может, и слушать не стоит?

— Конечно... Вата у тебя есть?

— Зачем?

— Уши заткнуть.

Борис обиделся.

— Да ну тебя...

Сосна росла совсем близко, внизу, но, чтобы добраться до нее, надо было обогнуть сопку. Степан остановился.

— Может, напрямик махнем? — спросил он.

— Круто больно.

— Ну и что... Не впервой.

Они стали спускаться по гулкой осыпи, по шевелящимся под ногами скользким каменным плитам.

— Чего это она пришла сюда? — ни с того ни с сего спросил Борис. — На заставу о твоей докладывать будем? — «о твоей» означало об Ингеборг.

— Можешь докладывать, — сердито буркнул Степан.

Теперь до них снова доносился голос, на этот раз женский, и снова раздавалась русская старинная песня, незнакомая Степану. Он прислушался и вдруг улыбнулся.

— Это она поет, понимаешь?.. Она!

— Ингеборг?

— Ну да. Это ее голос.

— А ты откуда знаешь ее голос? Слышал, что ли?

Степан смутился.

— Так мне кажется.

Они наконец выбрались на дорогу, теперь уже совсем близкую к речке, к сосне и к Ингеборг, и пошли медленнее, одергивая гимнастерки и поправляя свои зеленые фуражки. Ингеборг тоже их увидела, замолчала и выжидающе повернулась к ним лицом. Рядом на камне лежало ее платье, транзистор и фотоаппарат.

— Границу фотографировала, что ли... — сказал Борис.

— А ты видел? — Степан сухо усмехнулся.

Он встретился взглядом с Ингеборг. Этого не надо было делать, но он не удержался и чуть заметно улыбнулся ей, сам не замечая этой улыбки, совершенно непроизвольной и естественной в любой другой обстановке, кроме этой. Больше того, он повел головой в сторону Бориса, как бы напоминая, что он не один, объясняя свое поведение, и было это опять же совершенно безотчетно, даже против его воли. Ингеборг тоже улыбнулась и махнула рукой, но на этот раз ни Степан, ни Борис не ответили ей, будто ничего не заметив.

— Трава густая, — сказал Степан громко в надежде, что Ингеборг услышит его. — Пора косить.

— Ишь чего захотел. Губа не дура, — Борис добродушно усмехнулся. — Ты думаешь, она все время тебя тут ждать будет?

— Тише, пожалуйста!

— Боишься, услышит? Да она по-нашему ни бельмеса не смыслит.

— Ладно, помолчи!

Они, не торопясь, куда медленнее, чем обычно, прошли берегом до того места, где дорога снова поворачивала за сопку. Степан оглянулся, Ингеборг стояла и смотрела в их сторону.

— А фигурка у нее на все сто! Видел? — подмигнул Борис.

— Глупый ты, Борька, — невесело отозвался Степан. — Фигурка. Глаза. Голос... Все не наше, все чужое. Мы на этой стороне, она на той. А между нами — черта, — под влиянием минуты он чуть было не признался во встрече с Ингеборг, но вовремя спохватился: «Зачем, еще сболтнет кому сгоряча, разговоров не оберешься».

Дорога снова увела их на крутую сопку, откуда уже не было видно сосны, но открывался другой вид — на нежилой, давно заброшенный дом. Пограничники наблюдали и за этим домом, но никто из них ни разу за последние годы не заметил в нем ни одной живой души. Разноцветные стекла веранды покрылись пылью, деревянные перила и ступени крыльца позеленели от плесени, а на крыше между рыжими черепицами поднялась тоненькая березка. Чуть поодаль виднелось такое же заброшенное угрюмое кладбище — несколько десятков могил под черными замшелыми крестами.

Дом этот пользовался у пограничников недоброй славой, наверно потому, что они знали его печальную историю. Принадлежал он какому-то разорившемуся промышленнику, бывшему владельцу шахты, который устроил в нем пансионат для безнадежно больных туберкулезом. Там они доживали свой короткий век и заранее оплачивали похороны. Их не лечили, считая, что в этом не было смысла, и кроме хозяина жили там врач, три служанки да столяр, делавший по мерке гробы. Потом что-то случилось, и промышленник закрыл свое заведение похоронил последнюю пациентку и уехал вместе со своими помощниками. С той поры дом стоял пустой.

Не только по привычке, но и по обязанности Степан посмотрел на него, скользнул равнодушным взглядом, заранее зная, что он увидит, и вдруг остановился удивленный. Дверь, которую он всегда привык видеть плотно затворенной, была чуть-чуть приоткрыта. Кто сделал это? Ветер? Зверь? Хозяин? Нет, пожалуй, не он. Если бы вернулся хозяин, он либо распахнул бы дверь настежь, либо прикрыл бы ее за собой, но не оставил бы приоткрытой, как сейчас.

Борис тоже все увидел, заметил. Не сговариваясь, они быстро зашли за камень, сели и стали наблюдать. Казалось бы, что за дело этим двоим, до чужого дома на чужой стороне? До приоткрытой чуть-чуть двери? Но на границе нет мелочей и незначительных фактов, там все важно и все достойно внимания.

— Может, твоя Ингеборг? — спросил Борис.

— Не знаю...

Они устроились поудобнее и замолчали. В затишье заметно припекало солнце, клонило ко сну.

— Смотри, там кто-то есть! — Степан схватил товарища за руку.

За цветными стеклами веранды почти незаметно продвинулась вперед и остановилась размытая тень крупного человека, наверно, мужчины.

— Следит за нами, что ли... — сказал Борис.

Тень не уходила, не двигалась.

Им почему-то стало не по себе, хотя сама эта тень еще не означала ничего опасного для них. Всегда было спокойно на участке первой заставы, да и зачем было нарушать это спокойствие, если сто километров южнее через КПП спокойно проезжали иностранные машины? И все же...

— Пойду на связь. А ты тут понаблюдаешь, — почему-то шепотом сказал Борис.

— Есть понаблюдать!

Пригнувшись так, чтобы его не могли увидеть из дома, Борис сошел с тропы вниз, и Степан слышал, как шуршали под ногами потревоженные каменные плиты. Потом все смолкло, кроме тревожно попискивавших птиц: где-то рядом были их гнезда.

Тень в окне стояла неподвижно, будто неживая. В бинокль Степан хорошо видел пыльные разноцветные стекла, облупившуюся краску на рамах и злополучную приоткрытую дверь. Он подумал, что дверь должно быть сильно осела от времени и незнакомец дернул ее изнутри как раз в то время, когда они с Борисом показались на вершине сопки. Закрывать ее он не рискнул, чтобы не привлечь внимания пограничников. Да и щель была достаточно узка, и тот, кто проник в дом, мог рассчитывать, что ее не заметят. «А может быть, все это чепуха, — подумал Степан, — плод воображения, и все не так сложно, как кажется: просто в дом забежала на минутку Ингеборг....»

Он снова с нежностью подумал о ней, представив ее такой, как там, по ту сторону черты — в набедренной повязке, загорелую и стройную...

В этот миг Степан увидел ее наяву. Ингеборг шла по дорожке, но вдруг резко остановилась, глянула на дом, потом на границу, на ту сопку, где он наблюдал за ней, однако дальше не пошла, а круто повернулась и, как показалось ему, озабоченно и торопливо зашагала обратно. Степан инстинктивно перевел в ее сторону бинокль, всего на секунду-другую, но, когда снова посмотрел на окно веранды, тени уже не было. Напрасно он напрягал зрение, обшаривал глазами окна, дверь, тропинки вокруг — незнакомец как в воду канул. Он или перебрался в задние комнаты и теперь спокойно сидел там, издали наблюдая за пограничной тропой, или же вообще ушел черным ходом — завернул за сопку и был таков.