Тайфун над пограничной заставой - Георгий Метельский

Между столбами лежала нейтральная полоса, посередине которой проходила невидимая черта, разделяющая две страны. То, что она оканчивалась именно здесь, у самого берега моря, что это было своеобразное устье всей гигантской западной границы государства, еще больше возвышало ее в глазах Степана.

Первые дни его нестерпимо мучило желание сделать шаг, всего один шаг на ту сторону, просто дотронуться ногой до чужой земли. Это была какая-то навязчивая идея, какое-то наваждение, глупое мальчишество, которое томило его до тех пор, пока он не признался сержанту Сушникову. Сержант ответил, что этим все болеют на границе и что это не опасно и пройдет, как грипп, но только, как и при гриппе, надо быть осторожным, чтобы не получить осложнений.

Теперь с заставы можно было каждый день наблюдать за девушкой-норвежкой. В отличие от своего деда и бабки она при всяком удобном случае с любопытством разглядывала заставу, ее интересовало все, что там делается, и Степану казалось, что он не раз ловил на себе ее быстрый любопытный взгляд. Чаще всего случалось это, когда Ингеборг купалась: сбегала вприпрыжку с каменистого склона, на глазах у всей заставы, стягивала свое платьице и входила в воду. На своем берегу она могла это делать, потому что до границы оставалось еще метров восемь реки, каменистого плеса, валунов и быстрин. В первый момент Ингеборг ахала, взвизгивала от студеной, обжигающей воды, плескалась, ничуть не стесняясь наших солдат, а выбравшись на глубину, плыла по течению. Солдаты — что греха таить — не сводили глаз с ее белых волос и гибкого тела, не стесненного ничем, кроме очень аккуратного миниатюрного купальника, закрывавшего от посторонних взоров только то, что не закрыть уже было нельзя.

Когда кто-то попытался развязно сострить на этот счет, Степан, рассердившись, ответил, что на Западе так принято и что, мол, нечего лезть со своим уставом в чужой монастырь.

Придуманное Степаном имя все приняли охотно, и даже начальник заставы, выслушав рапорт возвратившегося со службы наряда, только улыбнулся, когда сержант назвал девушку Ингеборг.

Степану нравилось это имя и он фантазировал, кто она такая, стараясь представить себе ее привычки, университет в Осло и студентов в корпорантских шапочках, ухаживающих за Ингеборг. Мысль об ухаживающих студентах почему-то не доставила ему ни малейшего удовольствия.

О норвежском характере Степан знал только по книгам, и он представлялся ему неизменно суровым, замкнутым, как сама природа Норвегии. Именно так выглядели Тор и Кирсти, но Ингеборг явно не подходила под стандарт.

Из спальни Степан мог наблюдать за Ингеборг. Он видел, как по утрам она делала зарядку, всегда повернувшись лицом к заставе, не стесняясь, а скорее наоборот, показывая всем, какая у нее красивая и гибкая фигура. У нее был свой, не похожий на наш набор упражнений, изящных и трудных.

Наши солдаты тоже занимались физкультурой — на брусьях, на турнике или бревне. Они и раньше любили снаряды и в свободную минуту упражнялись на них, особенно Борис Замятин, который прославился тем, что мог десять раз подряд крутить солнце. Теперь интерес к спорту возрос еще больше и происходило это не без влияния незнакомой норвежки. Как только пограничники появлялись на площадке, Ингеборг выходила из дома и садилась на камень. И тогда ребята проделывали упражнения особенно лихо, стараясь не ударить лицом в грязь перед единственным зрителем. Этот зритель, однако, никак не устраивал капитана, который сразу же начинал нервничать и придираться. Если бы мог, он прогнал бы Ингеборг с ее камня, но власть Петренко не распространялась на тот берег, и он не мог запретить Ингеборг смотреть на что ей вздумается, да еще не таясь и даже прикрывая глаза от солнца ладонью.

Сегодня, проснувшись, Степан заметил из окна, что Тор возится на своем берегу с деревянным столбом. Один столб уже был вкопан, а другой стоял в яме, которую он сейчас закладывал камнями. Ингеборг суетилась рядом, видимо что-то советуя деду, потом побежала в красный сарай и притащила оттуда железную трубу. Степан догадался: Тор делал для внучки турник, точно такой же, какой стоял на заставе. Едва дождавшись, когда он укрепит стержень, Ингеборг легко, словно внизу лежали пружины, взлетела наверх.

Должно быть ей очень хотелось вот так, с ходу покрутить солнце, как Борис, но без тренировки это не получилось.

Степан раскрыл окно и, пока не пришли его будить, стал смотреть на Ингеборг. Она сразу же заметила это, и, повернувшись в его сторону, улыбнулась, и стукнула ладошкой ни в чем неповинную перекладину.

Совершенно непроизвольно Степан тоже улыбнулся и поднял вверх оттопыренный большой палец, желая показать, что дела у нее идут хорошо. Ингеборг, кажется, поняла жест, она ответила на него почти так же, но только опустив палец книзу, очевидно в знак того, что дела у нее идут плохо. Затем она снова попыталась крутить солнце, но опять неудачно. Степан догадался, почему у нее не получается. Он жестом показал, что вниз надо идти рывком и резче, Ингеборг поняла и повторила упражнение. Теперь ей удалось перекрутиться два, потом три раза подряд, и, соскочив на землю, она на радостях захлопала в ладоши.

Степан тоже, правда бесшумно, захлопал в ладоши, но тут послышался скрип шагов на крутой лестнице, и это вернуло его к действительности. Он отпрянул от окна и задернул занавеску.

— Что так рано поднялись? — спросил замполит шепотом, чтобы не разбудить спящих.

— Не спится, товарищ капитан, осмелюсь доложить!

— Что значит не спится?! Солдат обязан спать в отведенное для сна время. Поняли?

— Так точно!

Петренко подошел к окну, чтобы поправить занавеску, второпях неплотно задернутую Степаном, и вдруг тупо уставился на Ингеборг, которая продолжала делать какие-то знаки. В первый момент он хотел было накричать на нее или погрозить кулаком, но вовремя спохватился, ибо это как раз и могло быть расценено как контакт с представителем капиталистического государства.

— Это что еще такое? — капитан подозрительно посмотрел на подошедшего к окну Степана.

— Осмелюсь доложить, товарищ капитан, но мне кажется, что девчонка пытается наладить связь с вами. Наверно, вы ей понравились.

Петренко побагровел.

— Со мной?!

— Так точно! Она на вас смотрела, осмелюсь доложить, — разговаривая с Петренко, Степан, как всегда, не мог удержаться от швейковского лексикона. — А девчонка красивая, правда, товарищ капитан?

— У меня жена есть, — отчеканил замполит, но сразу же опомнился, что говорит солдату лишнее, и перешел на официальный тон.

У замполита действительно была жена, красивая пустая женщина, которая приезжала на заставу в прошлом году, прожила около месяца и уехала в город. Так и остался капитан соломенным вдовцом, питался в столовой, когда никого из солдат там не было, и жил в двух комнатах, пустых и неуютных, с массивной двухспальной кроватью.

Возможно, это было лишним, но пограничники в разговоре не обходились без того, чтобы не рассказать друг другу что-либо новое про Ингеборг и не похвастаться, кто и когда «засек» ее, а сделать это не представляло труда, потому что дом Тора стоял открыто и к тому же все сутки светило солнце.

Меньше всего говорил об Ингеборг Степан и часто резко пресекал разговоры, когда кто-либо допускал нетактичность по отношению к норвежке. Но чем меньше Степан говорил о ней, тем чаще и больше оставался с ней в своих думах и тем отчетливее осознавал, что она ему нравится. Степану доставляло удовольствие смотреть на нее, когда она по утрам бежала умываться к речке, как чистила зубы и полоскала горло, запрокинув голову. Степан выходил во двор и смотрел.

В таком небольшом и дружном коллективе, как пограничная застава, трудно скрыть что-либо друг от друга. Ребята, конечно, поняли что к чему и стали беззлобно подтрунивать над Степаном, но он не обижался и лишь, чуть улыбаясь, слушал их простодушную болтовню.

Однажды Ингеборг выкатила из сарая свой трескучий мотоцикл и умчалась, не забыв помахать рукой не столько деду с бабкой, сколько пограничникам, тем, что были во дворе и незаметно наблюдали за нею. Норвежка не появлялась три дня, и эти три дня Степан ходил сам не свой.

Все, что происходило с ним, было нелепо и лишено здравого смысла, ибо никакая другая любовь не могла быть столь платонической, лишенной даже малейшей надежды на счастливый конец, чем эта. Он всячески сопротивлялся своему чувству, но оно от этого не угасало, а напротив, ширилось, пока в один прекрасный момент он не понял окончательно, что произошло нечто серьезное и важное в его жизни.

Порой Степану казалось, что он знает Ингеборг уже много лет, чуть не с детства. Это было странное ощущение, когда все происходило как во сне, вне реального мира и реальных событий, которыми жила застава. Степан тоже жил ими и одновременно жил какой-то другой, своей жизнью, в которой дарила и правила норвежская девушка с выдуманным им самим именем Ингеборг. Он великолепно понимал, что не в силах изменить ход событий, что его желания беспочвенны и недостижимы, и в то же время не мог отказаться от них, от молчаливого и благоговейного отношения к норвежке.