Тайфун над пограничной заставой - Георгий Метельский

Тайфун над пограничной заставой

После бессонной трудной ночи и беспокойного дня, проведенного на стрельбище, чертовски хотелось спать, и старший лейтенант Василий Иванович Бочкарев уже предвкушал удовольствие, как он стащит, наконец, с гудящих ног сапоги, разденется и с наслаждением ляжет на свою холостяцкую солдатскую койку. Лампочка, как всегда, будет гореть не очень ярко, движок — тарахтеть, но это не помешает начальнику заставы по привычке взять в руки книжку и прочитать полстраницы, после чего сон окончательно сморит его. Он будет спать, не выключая электричества, беспокойно и чутко, пока не запищит над ухом зуммер телефона и дежурный по заставе, а может быть, заместитель, не вызовут его или же не зададут какой-либо вопрос, ответить на который, по их мнению, может только он.

Так было не раз, и так, возможно, будет и сегодня, но не раньше, чем он проведет боевой расчет — зачитает перед строем задание на предстоящие сутки, потом отправит на границу очередной наряд, потом проверит, как несут службу прожектористы, потом...

— Товарищ старший лейтенант, разрешите войти?

Бочкарев очнулся от своих мыслей, машинально ответил «Да» и поднял голову.

— Чего тебе, Федоренко?

— Доверенность заверить, товарищ старший лейтенант.

— Перевод?

— Так точно.

— Небось, разоряешь родителей... Они у тебя что, богачи?

— Так точно, товарищ старший лейтенант, колхозники.

Не вставая со стула, а лишь повернувшись корпусом, Бочкарев потянул на себя ручку отпертого сейфа и достал печать.

Чтобы получить посылку, надо было переслать доверенность в ближайший поселок, километров за сто, а для этого ждать случайный попутный вертолет или же корабль, который два-три раза в году привозил на заставу продукты, боеприпасы и амуницию. Даже на шлюпке не всегда удавалось подойти к обрывистым скалам у заставы, и тогда, проболтавшись несколько часов на штормовой волне, корабль покидал негостеприимный берег.

— Долго ждать придется, Федоренко, — сказал Бочкарев, возвращая солдату заверенную доверенность.

— А нам не к спеху, товарищ старший лейтенант... Разрешите выйти?

Долгосрочный прогноз погоды на сентябрь предсказывал частые штормы, которые здесь, на Тихом океане, неофициально назывались тайфунчиками, что означало не панибратское отношение к ним, а скорее желание хотя бы на словах умерить их силу.

За пять лет, проведенных на Дальнем Востоке, сначала на одном из Курильских островов, а потом здесь, на восточном побережье Камчатки, Василий Иванович привык к тайфунам, землетрясениям, извержениям вулкана, снежный конус которого был виден из окна канцелярии, к горячим ключам, бившим вблизи заставы, даже к цунами, которые, к счастью, не были опасны для заставы: она стояла на крутом, тридцатиметровой высоты берегу, тогда как по подсчетам ученых самая сильная волна в этом месте не должна превышать двадцати семи метров.

Без стука, как-то суматошно вошел в канцелярию заместитель Бочкарева младший лейтенант Невиномысский, совсем юный на вид, с короткими черными волосами и ярким девичьим румянцем на тугих щеках. Манеры у младшего лейтенанта еще остались мальчишеские, угловатые, голос срывающийся, петушиный, и все это вместе взятое делало его больше похожим на солдата первого года службы, чем на офицера.

— Перепелица! — бросил на ходу заместитель.

Скрипнула дверь, и на пороге появился крупный солдат с веснушчатым широким лицом и резко очерченными розовыми кругами у висков — следами от только что снятых наушников.

— Товарищ младший лейтенант, по вашему приказанию... — начал он заученной скороговоркой.

— Курить есть? — перебил его Невиномысский.

Перепелица достал из кармана пачку дешевых сигарет, вынул одну и протянул ее заместителю начальника заставы.

— Разрешите идти?

— Идите!

— Владимир Павлович, ты когда кончишь стрелять папиросы у солдат? — спросил начальник заставы.

— Товарищ старший лейтенант, курить страсть хочется... А свои — тю-тю... — Румяное лицо заместителя приняло виновато-озорное выражение.

Как-то автоматически, не раздумывая, он подошел к стоявшему на шкафу транзисторному приемнику и до отказа повернул колесико. Передавали легкую музыку. Какой-то безголосый мужчина томно выводил: «Если любовь — лавина, лавина мне по плечу». Бочкарев поморщился и хотел было выключить «Спидолу», но тут песня окончилась и кто-то металлическим равнодушным голосом, без точек и запятых, начал читать прогноз погоды.

«Говорит камчатское метео. По восточному побережью ожидается облачная погода с прояснениями, ночью возможен дождь, ветер пять-шесть баллов, к исходу суток до восьми баллов, высота волны от полутора до четырех метров, температура воды десять-одиннадцать градусов...» Затем тот же металлический голос принялся повторять сводку, и Бочкарев выключил приемник.

«Даже радио нельзя послушать», — подумал Невиномысский, обижаясь на своего начальника. «Спидолу» он привез на заставу с собой, почти никогда не расставался с нею, носил по казарме, по двору, всегда включенную на полную мощность, и брал на квартиру, когда уходил спать.

За дверью слышались голоса, шаги. Только что окончились политзанятия, которые проводил Невиномысский в ленинской комнате, и пограничники, пользуясь несколькими свободными минутами, тихо переговаривались. Громко на заставе обычно не говорили, потому что рядом, в спальных помещениях, всегда кто-нибудь отдыхал — вернувшиеся со службы или готовившиеся к ней. Каждому, кто сейчас стоял в сушилке, предстояло через несколько минут снова заняться делом — кому-то идти на границу, кому-то работать на кухне, кому-то доить коров, кому-то стоять у заставы. В этой таежной глуши, где ближайший поселок находился в ста километрах, едва ли кто попытается проникнуть незамеченным в казарму, но инструкцию нарушать не полагалось и часовой нес свою службу.

Правда, было бы неверным утверждать, что вокруг была одна пустота. В двадцати километрах от заставы жила семья охотников, муж, жена и дочка лет двенадцати, чуть дальше на север стоял домик метеостанции, там тоже обосновались четверо, на другом фланге разбили свой маленький лагерь геологи ленинградской экспедиции. Все эти люди были известны на заставе и порой заходили к пограничникам в гости.

«Давненько никого не было», — устало подумал Бочкарев. Тут он мысленно немного оживился, вспомнив геолога Наташу. Когда нынешней весной она впервые появилась в их погранзоне, первый же наряд задержал ее и привел на заставу. Разговаривал с Наташей сам Бочкарев, собрался было писать протокол о нарушении пограничного режима, но тут приехал на лошади начальник геологов Николай Павлович — выручать своего работника — и привез нужные документы.

...По-прежнему хотелось спать, но одолевали мелкие повседневные заботы. Только что зашел старшина, уселся на стул возле своего письменного стола, стоявшего перпендикулярно к столу начальника заставы, и, уставившись покрасневшими от недосыпания глазами на Бочкарева, спросил.

— Товарищ старший лейтенант, сено мы в конце концов укроем, или его унесет, как в прошлом году?

— На это, Иван Иванович, старшина есть.

— А людей кто старшине даст?

Старшина Иван Иванович Стародубцев был самым пожилым на заставе, лет под пятьдесят, носил усы и досконально знал не только свое дело, но и обязанности заставных начальников, и эти знания, приобретенные большим опытом пограничной службы, позволяли ему выступать как бы в двух лицах. Один старшина Стародубцев являл собой образец кадрового военного, был неизменно подтянут, с видимой охотой выполнял распоряжения офицеров. Так бывало, когда старшине приходилось служить с пусть строгим, но умным и справедливым начальником. Другой старшина Стародубцев позволял себе со снисходительным пренебрежением, с обидной ленцой относиться к офицеру, считавшему, что маленькая звездочка на погоне, полученная в погранучилище, автоматически делает его на голову выше тех, кто этой звездочки не имеет. Откуда тогда брались у старшины сарказм, изощренная способность поставить такого начальника в нелепую ситуацию, показать свое превосходство над ним.

С солдатами старшина был строг, заставлял работать, но и сам не чурался никакой работы. Завидев пограничника, который вышел из казармы скучающей походкой, он манил его пальцем к себе и задавал один и тот же вопрос: «Чем занимаетесь?» и, если солдат мямлил или отвечал нечетко, тотчас же находил ему дело. Вскоре все, однако, разгадывали эту слабость старшины и, заметив его, немедленно принимали крайне занятой, озабоченный вид и старались улизнуть от всевидящего ока Стародубцева.

С какой-то болезненной щепетильностью следил старшина за порядком в казарме и даже придумал особый деревянный шаблон, с помощью которого солдаты придавали подушкам абсолютно одинаковую форму. «Чепуха какая-то!» — сказал сам себе Бочкарев, увидев впервые это новшество, но изменять порядок до поры до времени не стал, а потом свыкся уж больно аккуратно выглядели оформленные этим способом подушки на уныло-сером фоне одеял.