Тайфун над пограничной заставой - Георгий Метельский

Ветер дул с прежней силой, резкими порывами, с моря. Дождь перестал. Меж стремительно бегущих туч на минуту показалась мутная луна, и Бочкарев увидел, что солдаты привязывали конец веревки к стволу березы. Значит, пора!..

— Будем начинать, Иван Иванович.

Старшина встал смирно и поднял на начальника заставы усталые глаза.

— Товарищ старший лейтенант, разрешите мне вместо Гоберидзе?

— Нет! — ответил Бочкарев резко.

Стародубцев покорно и обиженно вздохнул.

— Я не могу рисковать вами, Иван Иванович.

— А Гоберидзе можете?.. Служил без году неделя...

Начальник заставы задумался.

Да и ветер какой! Стукнет его о скалу...

— Да, вы правы, может стукнуть, — сказал он, помолчав. — А поэтому начать надо мне... Гобердизе, вы готовы?

— Так точно, товарищ старший лейтенант!

— Отставить. Первым спускаюсь я. Вы пойдете на смену, если у меня ничего не выйдет.

Бочкарев снял плащ, остался в фуфайке и надел брезентовые рукавицы. Гоберидзе и старшина стали обвязывать его веревкой.

— Ветер сильный... Будет раскачивать... Если что, сразу сигнальте, — тихонько сказал Стародубцев.

Бочкарев не чувствовал ни страха, ни даже робости. Он понимал, что рискует, что правильнее было бы послать Гоберидзе, тот опытнее, вырос в горах, он же горы впервые увидел уже солдатом на афганской границе.

Ему не хотелось думать, что он будет делать внизу, раскачиваясь на веревке. «Действуйте по обстоятельствам» — вспомнил он слова, которые много раз говорил своим подчиненным. Теперь «по обстоятельствам» должен действовать он сам. Ну что ж, не боги горшки обжигают! Он решил что в верхней части скалы делать, конечно, нечего, надо сразу спускаться метров на тридцать и уже там постараться осмотреть каждую щель, каждый уступ. Мысленно он уже был там, внизу, уже шарил лучом фонаря по скользкой поверхности скалы, напрягая зрение до рези в глазах, и скорее по- чувствовал, чем услышал голос Гоберидзе.

— Можно начинать, товарищ старший лейтенант...

— Ветра опасайтесь, Василий Иванович, ветра... — Впервые за год совместной службы старшина назвал его по имени.

Начальник заставы как-то неестественно кивнул в ответ, подошел к обрыву, лег животом на край скалы и спустил в пустоту ногу. Правая нога, беспокойно шаря, нащупала опору. Он крепче вцепился руками в веревку и, преодолевая инстинктивный страх перед пустотой, откинулся, отбросил назад ставшее вдруг невероятно тяжелым тело" Первые несколько метров он еще мог перебирать ногами, упираться ими во что-то твердое, но потом этого твердого не стало, и он беспомощно повис в воздухе.

Ветер начал раскачивать Бочкарева сперва медленно, но чем длиннее становилась веревка, тем сильнее. Каждый раз, подлетая к скале, он ждал удара и съеживался. Попробовал ухватиться рукой за какой-то куст — не дотянулся, сжался в комок — размах качки уменьшился, но теперь его начало вращать, будто ввинчивать в воздух.

В детстве он так и не смог привыкнуть к качелям и не любил их. Другие его сверстники качались, визжали девчонки, стоя на краю взлетавшей в небо доски, а ему даже не хотелось смотреть на них. Сейчас у него тоже кружилась голова и становилось пусто в груди от подступившей слабости. Конечно, можно было дать сигнал — три короткие вспышки, но он отбросил даже самую мысль об этом, засветил фонарь и заставил себя заняться тем делом, ради которого он оказался здесь. Луч света описывал дугу, упирался то в пустоту воздуха, то в пятна лишайников, то в тоненький стволик какого-то деревца, умудрившегося расти на голых камнях. Людей не было.

Сверху мигали фонарем, спрашивали, как самочувствие, и он отвечал, Что все в порядке. Мигнули, как было условлено, еще раз, и это означило, что он висит на той самой высоте, на которой должна находиться пещера. Он ответил, что понял.

Тридцать метров веревки отделяло его сейчас от старшины и солдат, беспокойно вглядывавшихся в черную прорву внизу. Стали слышнее тяжелые вздохи океана, гул, удары волн, соленая водяная пыль оросила лицо.

Неожиданно наступило относительное затишье всего на несколько секунд, но их хватило, чтобы бегло осмотреть скалу перед собой. Ни щели, ни пещеры он не увидел, наверно, она осталась где-то правее. Он узнал узенький карниз, который почти горизонтально огибал скалу, по нему можно было добраться до той пещеры; по крайней мере, кто-то из пограничников однажды проделал этот путь, за что и получил два наряда вне очереди еще от прежнего начальника заставы капитана Озерова. «Метров пятьдесят, не больше, — прикинул в уме Бочкарев. — Можно попытаться пройти, если, конечно, будут страховать сверху».

Он направил фонарь в ту сторону, где, по его расчетам, должна находится пещера, и вдруг заметил слабый огонек впереди, который вспыхнул и тотчас погас... Возможно, кто-то зажег спичку... Или это ему показалось?..

Узнать, прав он или нет, Бочкарев не успел. Чудовищной силы вихрь подхватил его тело, закрутил, раскачал и камнем, выпущенным из пращи, швырнул на скалу.

Тоня Покладок — она так и не сменила редкую фамилию, когда расписывалась со своим Васей — летела в Петропавловск-Камчатский из Москвы. Никогда раньше не предпринимала она таких далеких путешествий и никогда так не волновалась, как сейчас. Правильно ли она делает, что летит на край света? Да и нужна ли она еще? Правда, месяца три назад в последнем письме муж писал, что всегда ждал, ждет и будет ждать ее всюду, где бы он ни был. Но одно дело письма, слова, и совсем другое — сама жизнь, действительность. Показывая свой характер, не слишком ли далеко зашла она, надеясь на его любовь? Не упустила ли свое счастье? Два года — немалый срок...

Бочкарев давно прислал ей вызов, а она все откладывала, ждала, когда закончит институт. А закончив и уладив все дела, формальности с пропуском, вернула комиссии по распределению свое назначение учительницей в Мценск, сложила вещи и улетела, так ничего и не написав на заставу, не телеграфировав.

Летели долго, четырнадцать часов, с посадками в Челябинске, Красноярске, Якутске. Еще в Москве, едва самолет оторвался от земли, Тоня перевела свои часы на треть суток вперед, «обогнала время», как сказала она сама себе, по-детски радуясь тому, что так просто это оказалось сделать. Почти все ее попутчики возвращались из отпусков домой, некоторые были знакомы, некоторые познакомились в пути на стоянках и тут же обсуждали, как кому добираться до места: в Ключи, на Командорские острова, в Усть-Камчатск... Тониного Берегового никто не знал, и от этого оно казалось еще дальше.

— В Береговое я лечу, — объявила вдруг какая-то круглолицая молодая женщина в брюках и светлой куртке на молнии.

Тоня обрадовалась.

— Возьмете меня в попутчицы? — спросила она.

— Так и быть... — Женщина покровительственно улыбнулась. — Это далеко, и добираться надо вертолетом или военным кораблем. Но нас с вами на корабль не возьмут.

— А вы уже бывали в этом Береговом? — спросила Тоня, вздыхая украдкой.

— Нет, лечу первый раз. Но там наши ребята работают. Геологи.

«Это хорошо, — подумала Тоня. — Значит, там не одна застава, а еще и геологи. Не так будет скучно».

В Якутске, где была последняя перед Петропавловском посадка, во всю грело солнце, термометр в тени показывал двадцать градусов, а над городом, видневшимся вдалеке, висела легкая дымка. Где-то за этой дымкой текла могучая Лена; когда самолет снимался, Тоня разглядела отливающее сталью русло реки, которая сверху совсем не казалась великой, как об этом писалось в учебниках географии.

Новый, недавно открытый аэровокзал уже был тесен, полон суматошного разноплеменного люду, среди которого выделялись смуглой кожей и маленькими темными глазами вежливые якуты. Радио объявляло посадки на рейсы в какие-то незнакомые аэропорты — Чокурдах, Хандыга, Улахан-Чистай... Наконец назвали их репс, и Тоня первой побежала к турникету у выхода на летное поле: ей уже не терпелось скорее приехать на место и выяснить, как же дальше сложится ее жизнь.

Охотского моря Тоня так и не увидела, сколько ни смотрела в иллюминатор — внизу лежала серая, свалявшаяся вата, изредка прорезаемая ломаными линиями молний. Моторы отчаянно гудели, а грома не было слышно.

Потом в четвертый раз за этот рейс бортпроводница объявила, что самолет пошел на снижение. Снова начало ломить в ушах, снова Тоня яростно сосала конфетку и глотала слюну, пока подсевшая к ней попутчица — геолог Анна Михайловна — не обратила ее внимание на две огромные ледяные горы, как бы плавающие поверх туч. Тоня отвлеклась, и ей стало легче.

Горы блестели на солнце, сияли своими нетронутыми снегами, а одна из них, та, что была повыше, дымилась. Анна Михайловна сказала, что это знаменитые Карякская и Авачинская сопки, и Тоня согласно и быстро закивала в ответ головой.

Пилот эти сопки обогнул и лишь тогда решительно направил машину вниз, в клубящуюся темноту туч с ямами и ухабами, от которых у Тони обрывалось и замирало сердце. Стекла иллюминаторов, еще недавно такие прозрачные, запотели и покрылись косыми неровными дорожками от капель: в Петропавловске шел дождь.