Переводчик - И. Евстигней

В тамбуре уже топтался маленький пожилой китаец. Он одарил нас изумленно-подозрительным взглядом, а я в ответ мысленно предложил ему засунуть его извращенные подозрения себе в задницу. Что я виноват в том, что на месте Шаха не оказалась симпатичная китаяночка? В конце концов, и среди женщин есть переводчицы, и они точно так же оказываются в психбольницах, а уж её бы я спасал с куда большим удовольствием…

– Свободно, – зло бросил я на трёх слоях сразу, отчего китаец дернулся, словно в лицо ему плеснули кипятком, потом рванул Шаха за рукав и решительно шагнул в салон.

Нам повезло. Большинство пассажиров мирно спали, стюардесс в салоне не оказалось. Мы прошли до конца прохода, миновали камбуз и поднялись по ступенькам, ведущим в салон номер два. Там тоже всё было тихо и спокойно. Мы отыскали "купленные" полчаса назад места и плюхнулись в мягкие кресла. Нам продолжало бессовестно фартить, но переживать по этому поводу я уже перестал. Хрен с ней… с этой госпожой удачей. Пусть делает, что хочет. Претворяет в жизнь свои тайные планы – за наш счёт. Всё равно не догадаешься, куда она клонит. Не с моим интеллектом. А уж кто скрывается за ликом фортуны, какие там спецслужбы или иные высшие силы, так и вовсе гадать не хотелось…

Я не сомневался, что на наше неожиданное появление в салоне стюардессы не обратят никакого внимания. Так оно и случилось. Минут через двадцать в проходе появилась аппетитная толстушка в униформе, катившая перед собой тележку, уставленную столь же аппетитно дымящимися тарелочками и кофейничками. Мило улыбнувшись, она поставила перед нами на откидные столики тарелки с горячим кус-кусом и приправами, налила в крошечные чашечки густой кофе и покатила свою тележку дальше, умело лавируя крутыми бедрами между боковинами кресел.

Крепкий ароматный кофе с кардамоном подействовал на меня как снотворное. Шах безмятежно посапывал рядом. Я тоже откинулся назад, утонул в мягких объятиях кресла и почувствовал себя абсолютно счастливым. И впрямь, что ещё нужно человеку в моём положении для счастья? Только знать, что у тебя впереди есть семь часов безопасного сна в тёплом уютном кресле. А что будет потом, когда эти блаженные семь часов иссякнут, утекут тонкими минутными ручейками в реку времени? Да кто его знает… и чёрт с ним… и чёрт с ним…

– …Только не говори ничего… Нет… нет… не надо… я прошу тебя… – голос Шунрии с трудом пробивался сквозь толстую ватную завесу до моего сознания. – Любимый, не надо… не говори…

Узкой ладошкой она плотно зажимала мне рот, её тёплое дыхание обжигало мне ухо, так что я едва не кричал от боли… Хотя, может быть, обжигало не её дыхание, а слова… Каждое слово, как капля раскалённого масла… Я больше не могу, не могу! Эта боль… она невыносима, разве ты не понимаешь, любимая?! Пощади меня!..

– Любимый… я ничего не могла сделать… Ты же знаешь! Он сам меня выбрал…Только не смотри на меня так, Накиру, не смотри!

Она шептала всё быстрее и быстрее, будто пытаясь заговорить меня, смыть мои мысли, чувства, боль потоком своих слов. Где-то высоко-высоко в ночном небе мерцала небрежная россыпь звезд, тьма вокруг была настолько густой, что, казалось, её можно зачерпнуть в пригоршню. Лицо Шунрии едва высвечивалось из этой тьмы, как блеклый барельеф на фоне сакрально-чёрного первого яруса Этеменанки. Адской башни. Дома краеугольного камня небес и земли. Святилища великого бога Бела-Мардука… Я дернул головой, сбросив ладонь Шунрии с губ.

– Мы с тобой убежим отсюда, далеко-далеко… и будем там счастливы, вдвоем…

– Что ты говоришь, любимый?.. – по лицу Шунрии пробежала волна страдания, и окружавшая тьма жадно сглотнула её. – Вавилон – это город городов. Столица мира. А великий Мардук – он везде, ты не понимаешь? Он выбрал меня своей женой, он захотел разделить со мной своё ложе, чтобы любить меня, и мне от него никуда не убежать, не скрыться! Он найдёт меня повсюду, и в караване торговцев, что уходят за жёлтые воды Евфрата, и в дальнем шатре кочевников, что обходят пустыни за быстрыми водами Тигра. Не будет нам с тобой счастья. Нигде. А тебя он убьет, если ты заберешь меня у него! Мардук жесток, он любит кровь и любит смерть…

– Но Вавилон – это не весь мир! Это всего лишь прибежище этого развращенного мерзкого бога, который отнимает тебя у меня! – я тяжело дышал, как загнанный зверь, и Шунрия, будто чувствуя это, навалилась на меня всем своим телом, вдавила изо всех сил в каменную стену, словно, ослабь она хоть немного хватку, и этот зверь вырвется из меня и пойдёт крушить всё вокруг.

– А мои родители… они счастливы, они горды… Это огромная честь – сам великий бог Мардук, отец богов, взял их дочь в свои наложницы! Отныне все будут почитать их, и в городе, и в ближних и дальних селеньях. Сам царь Навуходоносор уже пригласил их к себе во дворец… Ты же всё понимаешь, Накиру!

Шунрия внезапно отпустила меня, закрыла лицо руками и заплакала. Я обхватил её за плечи, прижал к себе, крепко-крепко, намертво, навсегда…. и зарылся лицом в её, мои, волосы…

– Ты моя, моя, моя, моя, МОЯ… ты слышишь?., моя, только моя…

Мы стояли, слившись друг с другом, и я укачивал её, убаюкивал в своих объятиях, шептал, говорил, кричал, плакал, целовал, а тьма – густая, осязаемая, чёрная, живая – жадно глотала мои слова, слезы, поцелуи…

И привычная тревога-тоска, что скользким холодным угрем всегда скрывалась-копошилась где-то глубоко в груди, в илистом дне рядом с сердцем, вырвалась наконец-то на волю, распустила свои лезвийные плавники, и пошла плясать страшный языческий танец, кромсая мою душу в клочья, да резвясь в горячей кровавой жиже…

Я сжал зубы и застонал от невыносимой боли…

Истинно-Демократическая Арабская Республика. Ржавая кровь

– Дорогие гости, через сорок минут наш лайнер совершит посадку в аэропорту Анфа города Касабланка, столицы Магрибского вилайета[16] Истинно-Демократической Арабской Республики, – интимно прошептал мне на ухо томный женский голос, отчего я едва не подпрыгнул. Надо же додуматься разместить динамики в изголовье кресла!

Я встряхнул дрыхнувшего как сурка Шаха, сводил его в туалет, умыл, причесал. В хороших джинсах и футболке, стоившей не меньше нескольких сотен тысяч юаней, с мокрыми взъерошенными волосами Шах оказался весьма симпатичным парнем. Да уж, от недостатка подружек в своей прежне-нормальной жизни он явно не страдал… Я повернул его носом к двери, приказав стоять и не поворачиваться – что поделать, видно, карма теперь у меня такая… справлять свои естественные потребности исключительно в чужом присутствии – потом тщательно умылся сам, крепко взял своего спутника под локоть и вернулся на своё место.

Ну и что теперь, Алекс? Как ты собираешься действовать дальше? Я сжал руками виски, пытаясь сосредоточиться, выработать хоть какой-нибудь план действий, но голова была абсолютно пустой. Бывает такое – тебе нужно срочно что-то придумать, а в голове звенящая пустота, как на пыльном заброшенном чердаке. Хотя, честно говоря, что тут думать? Ты-то, может, ещё и сумеешь прорваться через их кордоны, особенно если парни из управления госбезопасности Поднебесной вдруг сочли унизительным просить у своих иностранных коллег содействия в поимке сбежавших подопечных. А вот у Шаха нет никаких документов. Бросить его в самолете и попытаться прорваться одному… а его пусть возвращают обратно в Поднебесную, на райский психокоррекционный остров в его инвалидное кресло? Я тряхнул головой. Нет. Не могу я его бросить, и всё тут. Что-то во мне противилось одной только мысли об этом. Поэтому… поэтому остается мой традиционный стратегический план "была не была"… а там посмотрим…

Шасси лайнера мягко коснулись бетонной дорожки, избавляясь от ненужной на земле скорости, и меня вдруг охватило абсолютно необъяснимое и дурацкое чувство покоя. Мы с Шахом последними спустились по трапу, но и никто из пассажиров особо не торопился. В наши дни международные поездки – дело нечастое и непростое, готовятся к нему загодя, за несколько месяцев, поэтому никто не суетится, не лезет поперёд других, опаздывая на важную деловую встречу. Пузатый автобус доставил нас к приземистому зданию терминала. Я притормозил Шаха, пропустив вперёд остальных пассажиров, и последним спрыгнул на землю.

Сильный рывок за плечо заставил меня развернуться на месте.

– Врачи? – на нас смотрела та самая очаровательная стюардесса, с которой мы столкнулись у трапа самолёта в Гонконге. Ого, ничего себе сила у девушки…

– …Н-н-нет, – запнувшись, ответил я и тут же осознал свою оплошность. Она задала вопрос на арабском, и я автоматически ответил ей тоже по-арабски.

– Врачи, – уже не вопросительно, а утвердительно сказала она. – Вы не покинули самолёт перед взлётом, и первые три часа вас не было ни в одном салоне. Я следила за вами.

Я молчал, в голове по-прежнему вместо мыслей была одна звенящая пустота. Как назло… А, может быть, так и начинается безумие? С такой вот пустоты? Спросить бы у Шаха, да куда там…