Месть со вкусом мяты (СИ) - Руслёна

— И что? Какой вы?

— Я льёнанес, львиной породы.

Енка оторопела от такого стопроцентного попадания и рассмеялась:

— Да не может быть такого! — и не обращая внимания на его обиженный вид, продолжила возбуждённо, — я ведь сразу дала вам определение — лев Бонифаций!

Он очень удивился:

— А… почему Бонифаций?

— У нас мультик есть про него. Как он в Африку ездил в отпуск и там развлекал местное население. А… как поверить в то, что вы лев? Ой, а жена… ну, бывшая! Постойте, не говорите, сама попробую догадаться. Она тоже из кошек, Пантэрри… пантера, что ли?

— Да! Так и есть. Как вы догадались? — он так удивился, что вскочит и, пробежавшись вдоль стола туда-сюда, присел с ней рядом. — Причём, “рыжая пантера”

— Вас “вычислила” по глазам. А графиню по ассоциации — фамилия сильно смахивает на наше слово — пантера, Пантэрри. Странно, почему рыжая-то? Она, вроде, не рыжая.

— Просто с подпалинами по бокам, ближе к животу. Есть у них в семье что-то вроде легенды семейной. Что одна представительница их рода прыгнула через заградительный огонь во время какой-то свары, войны, чтобы попасть в дом, где остались её дети, и не рассчитала прыжка, попала как раз в середину. Выпрыгнула сразу, но живот опалила.

— Теперь мне становятся понятны и споры детей, кто они. Особенно Мэйнард очень не хочет быть льёнанесом, — она хихикнула. — А по какой причине?

- У нас дед какой-то там дальний был классическим драконом. Вот и он мечтает об этом. Кстати, наш Виторус тоже классический.

— Угу, знаем мы, кто он классический.

— Ну, тут всё сложно, на самом деле, но говорить не буду. Пусть, если что, сам рассказывает.

За разговором незаметно выпили почти весь кувшин. И Петрус давно уже завладел её руками, причём, обеими. Сначала просто держал в своих, потом стал поглаживать, то тыльную часть ладони, то нижнюю, и это было так… мурашечно, что хотелось просто закрыть глаза и млеть. И она на миг закрыла их. Тут-то несносный граф и подловил её, как будто специально ждал этого момента. Он снова поцеловал её. Но не сильно-то и долго. Отодвинувшись, встал и прошёлся снова по небольшому пространству этого закутка. Наконец, остановился. Всё это время она молча наблюдала за мужчиной и сердце отстукивало в груди:

— Бух, бух-бух, бух-бух-бух, — всё сильнее и быстрее.

Остановился как раз напротив, но через виераспойт. Сегодня он вполне оправдывал своё предназначение — говорить правду и только правду. Ну, или, хотя бы, выговориться. Наконец, собрался с духом и сказал:

— Я… хотел бы обозначить, сказать… Йена, леди… шерд, я боюсь, честное слово! Я люблю вас и хотел бы, чтобы вы стали моей женой. Вот… — он, как фокусник, достал коробочку — ярко-красную, обвязанную золотистой ленточкой. Не стал ждать, пока она, с широко распахнутыми глазами, смотрела то на него, то на коробочку, сдёрнул ленту и вытащил оттуда кольцо. Большое, массивное, с огромным рубином. Быстро, пока девушка не пришла в себя и не сбежала, чего он боялся больше всего, надел на безымянный палец и оно тут же сжалось и село так, как будто и было там всегда. Поднял руку с кольцом и поцеловал сначала пальчики, потом ладошку.

— Йена, только не говори “нет”… Я просто не переживу!

— Нет…

Он дёрнулся и рухнул на колени перед ней, обхватив за талию и уткнувшись в живот лицом:

— Не отпущу!

— Да нет же, — забормотала она, — я хотела сказать, что не хотела говорить “нет”. Я… тоже люблю вас — тебя и близняшек, этих несносных, любознательных, смешных и таких милых… — руки сами зарылись в его шевелюре и перешли на шею, потом нырнули под ворот рубашки. Петрус рыкнул и, вскочив на ноги, накинулся на неё, как жаждущий из пустыни до источника. Предыдущий поцелуй был не в счёт. Припал к губам и долгих пятнадцать минут они целовались самозабвенно и замок замер, притих… Потом они сидели в обнимку и, хихикая, кормили друг друга, кто что со стола стащит. И снова целовались и Енка взъерошивала его волосы, слегка царапая голову своими коготками и вдруг сами собой вспомнились стихи:

Мело, мело по всей земле

Во все пределы.

Свеча горела на столе,

Свеча горела.

Как летом роем мошкара

Летит на пламя,

Слетались хлопья со двора

К оконной раме…

Петрус закрыл глаза и сжал девушку так сильно, что она пискнула. Он встал и, подхватив её на руки, понёс из кабинета через другую дверь, не выходя в коридор, к себе. И там тоже горели свечи по разным углам, отбрасывая причудливые тени на стенах, потолке и их лицах. А потом… сам замок, не иначе, этот несносный Хойвеллл, читал им шёпотом Пастернака…

…На озаренный потолок

Ложились тени,

Скрещенья рук, скрещенья ног,

Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка

Со стуком на пол.

И воск слезами с ночника

На платье капал…

На свечку дуло из угла,

И жар соблазна

Вздымал, как ангел, два крыла

Крестообразно….

Глава 20

Утром, после бурно проведённой ночи, Ена боялась поднять на него глаза и пряталась в одеяле, а Петрус пытался её откопать. Они возились, снова смеялись и, раскопав свою леди, он притянул её к себе и просто лежал, закрыв глаза и вдыхая запах волос.

— Ты знаешь, чем пахнешь?

— Шампунем?

— Нееет, — смеётся он, — не шампунем. Тут смесь яблок, апельсина, корицы.

— Мы пирог делали с яблоками и корицей. Тебе досталось?

— Пирооог??? Нееет, не досталось! Придётся вам повторить. Специально для меня.

Хотела сказать, что без вопросов, сделают, но тут с треском распахнулась дверь и на пороге возникли близнецы. Енка услышала их топот чуть раньше и успела юркнуть под одеяло. Щёки снова запылали.

- ”Ой, как стыыыдно!”

— Папа! Нигде нет леди Йены!

— Мы всё обыскали! Нигде нет!

— И никто её не видел!

И они со всего размаха… прыгнули на кровать к отцу. Завизжали все трое — Ена, потому что девчонка как раз прыгнула на живот, а они оба — потому что завизжала она.

— Вот она!

— А ты уже плакала, что Хойвелл отпустил её, плакса!

— А вы уже поженились?

— А когда свадьба? Я хочу вести к алтарю, вместо твоего отца.

— А я, чур, фату понесу!

— Ты теперь будешь нашей мамой, да?

— Ура, у нас тоже мама будет! Папа, а колечко? Колечко подарил?

— О, смотри, какое красивое! Красное, отлично, то, что надо!

Дети накинулись на неё, прихватив и папу, и устроили кучу малу на кровати. Визг стоял на весь замок. Енка перестала прятаться, потому что бесполезно было, и принимала и поцелуи, и обнимашки, целуя детей и обнимая в ответ. По щекам, не переставая, текли слёзы.

…Сэр Бэрримор на цыпочках уходил к себе на пост. Он, проходя, конечно же, совершенно случайно, как, впрочем, все в этом замке, услышал достаточно, и теперь шёл на свой пост, смахивая скупую слезу. Он “потрепал” замок по стенке и прошептал:

— Спасибо!

Прошёл месяц с их помолвки, но замок всё ещё не открывал двери и Енка продолжала гулять по оранжерее или у открытых окон. Сегодня дети что-то расшалились, девушка, продолжая за ними присматривать, рассердилась на непослушание двух кривляющихся “обезьянок” и прикрикнула: