Песнь мятежной любви (СИ) - Райль Регина

Вдруг мне на плечо опустилась рука. Я вздрогнула, но головы не подняла. Ни за что не покажусь ему такой! Хотя чёрные разводы на лице — не самое страшное, Родион уже увидел гораздо больше — я обнажила перед ним душу, представ сломленной, слабой и жалкой. Где та девушка-воин, которая в баре кинулась на обидчика? Где гордячка, которая выказывала ему презрение? Где бунтарка, не признающая правил?

Сейчас я была просто девчонкой, волнующейся за близкого человека.

Я хотела оттолкнуть Родиона, подняться и уйти. Но… не смогла.

Его тёплая рука придавила меня к земле. Сейчас она казалась тем, на чём можно сконцентрироваться, за что можно ухватиться, чтобы не сползти в чёрное болото отчаяния. Этим немым жестом парень выражал мне поддержку в дозволенных рамках. Более близкие люди заговорили бы, обняли, а он, соблюдая дистанцию, дал понять, что рядом, если нужен. Я без труда смахну его кисть, просто дёрнув плечом, и он отступит.

Но мне почему-то не хотелось его отталкивать. Мне было важно, чтобы кто-то находился сейчас рядом, чтобы вытащить, когда станет слишком глубоко, когда я начну захлебываться собственной болью.

Я подняла дрожащую, испачканную тушью руку и накрыла кисть Родиона. Так я принимала его поддержку и благодарила. Мои пальцы оказались намного холоднее, чем его, но парень даже не вздрогнул, лишь чуть крепче сжал плечо.

Он снова здесь, чтобы подбодрить меня. Может, зря я ругала его перед мамой? Но этому есть причина — нервы. Взвинченная, я часто несла всякий бред, а в стенах больницы мне становилось некомфортно. Я тут слишком выделялась, как чёрная клякса на белых листах. Пропитанный фармакологией воздух въедался в кожу и бальзамировал запахами заживо. Но я не хотела становиться чёртовой мумией!

Плечо жгло. А я медленно успокаивалась, будто заряжалась от прикосновения парня светлой энергией, которую он мне щедро передавал. Заслышав, что я больше не реву, только хлюпаю полным соплей носом, Родион высвободил руку и пошёл по коридору прочь, не оглядываясь. За это я была особенно благодарна. Он будто знал, что мне важно не показаться ему зарёванной.

Я оставалась одна до тех пор, пока совсем не успокоилась. Я знала, что Родион скажет маме, что я в порядке, и не выдаст мой «слезливый» секрет.

Глава 20 — Обманчивая безмятежность

Однако меня сдавали красные опухшие глаза, даже несмотря на то, что я умылась и подкрасилась. Но хоть злость смыло. Я шла по коридору обратно, но больше не хотела ни убивать, ни грубить маме, ни огрызаться на Родиона.

Выплеск эмоций принёс облегчение. Грудь жгло только чувство стыда, и заглушить его могло лишь одно действие.

Когда я вернулась, на меня тут же обернулось несколько человек. Да, покричала я тут знатно. Мама и Родион сидели на диванчике и тихо разговаривали. Я даже сказала бы — задушевно. Прямо мать и сын, какая идиллия. Ревновала ли я? Не знаю, может быть. Но кого я так сразу и не сказала бы. Маму, родного мне человека, с жаждой общения, которого не могла дать ей я, или Родиона с талантом находить общий язык со всеми? Кроме меня, конечно, но тут глухая стена, простите.

Я не кралась, но подошла всё равно тихо. Наклонившись вперёд, Родион перебирал цепь с крупными звеньями на запястье. Мама прижала сумку к животу. До сих пор бледная, глаза краснее моих, да и морщинок как будто прибавилось. С ссутуленной спиной она выглядело удручённо. Как я вообще посмела обидеть её?

Завидев меня, она демонстративно отвернулась корпусом к собеседнику. Да, мама, это всего лишь я, твоя драгоценная дочь. Но я прекрасно понимала, почему она предпочла мне общество малознакомого человека. Я в своих обидах пошла ещё дальше, прокачав скилл не разговаривать неделями и месяцами.

Я подошла, и Родион поднял на меня взгляд. Его участие с лихвой перекрывало равнодушие медперсонала и обступающего меня со всех сторон мира.

— Мам… — начала я, а она даже не повернулась. Чувствуя, что расплачусь ещё до того, как скажу, что хочу, я залпом выпалила всё, что собиралась: — Мам, прости меня. Я не хотела это говорить. Я так не думаю, ты же знаешь. Просто сорвалась, как обычно, — я опустила голову не в силах больше смотреть на неё. Что ж, прогонит — будет права.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

— Знаю, что у тебя есть жало, — вздохнула она. — Значит, так я тебя воспитала.

— Мам, ну зачем…

— Не стой передо мной, не зеркальная. Сядь, а я в туалет схожу. Кушать хочешь?

— Нет, — ответила я, приземляясь на заботливо нагретое место, когда мама пошла по коридору. Отходчивая она у меня, всегда быстро прощает. — Новости есть? — спросила я Родиона, кивая в сторону отделения интенсивной терапии.

— Индюк не появлялся, если ты об этом.

Эй, что за издевательства? Или новая провокация?

Я с вызовом глянула на парня, но искра негодования быстро погасла. Ни интонацией, ни взглядом, ни улыбкой Родион не собирался возбуждать во мне злость. Если только что-то другое: интерес к себе, вожделение, любовь… Или нет, конечно же, сейчас он просто поддерживал меня по-дружески, пытался отвлечь, рассмешить.

Я с удивлением отметила, что сидеть рядом с ним не так уж страшно, а разговаривать и смотреть прямо — просто и естественно. И как блажь: захоти я, мне только руку протянуть, я коснусь его плеча или бедра.

Меня охватило странное чувство. Даже не умиротворение, а безмятежность. Будто я находилась рядом с родным человеком, бесконечно близким и дорогим, который понимал и заботился обо мне, был рядом, когда нужен. Наверное, слёзы так меня успокоили. Измочалили и отпустили. Я чувствовала, что скоро ощущение правильности происходящего сломается как ссохшаяся рама, заключающая в себя блёклую картинку моей жизни, и, пока этого не случилось, откровенно наслаждалась присутствием Родиона в своей личной зоне.

— Индюк, ага, — я засмеялась и откинула голову на спинку дивана. — Будем надеяться, работает.

Парень кивнул и запустил пальцы в волосы.

— Родион, а у тебя ещё остались сигареты? — вдруг спросила я после короткой паузы.

Его спокойное лицо и мягкий взгляд завораживали. Хотелось продлить это чувство бесстрашия и безмятежности, не дёргаться оттого, что парень рядом, хотя бы на время, пока тлела сигарета, а лёгкие наполнялись дымом.

— Остались, — Родион пристально посмотрел мне в глаза и всё понял: — Пойдём сейчас?

— Да, — ответила я.

Мы вышли в зябкую хмарь. То самое время, когда непонятно: утро, вечер или глухая ночь. Скучная аккуратность клумб, унылые скамейки на подъездной дорожке, закрытые ворота. Какими яркими не были бы краски днём, вечер уравнял всех, сделав предметы серыми. Тёплые огоньки фонарей жёлтыми каплями расплавленного воска разбавляли холодные оттенки сумерек, а обманчивая майская жара схлынула, бросив нас в прохладные объятья подкрадывающейся ночи. Я мгновенно покрылась мурашками, но не подала виду.

Я приняла сигарету и прикурила от зажигалки Родиона. Обычный чёрный пластик с надписью «Rock'N'Roll», но слишком мелкий предмет, чтобы передать его, не соприкоснувшись.

— Замёрзла? — спросил Родион, пряча зажигалку в карман. Наверное, кончики моих пальцев показались ему ледяными. А мне захотелось углубиться в тепло его ладони.

— Нет, нормально, — беззаботно проговорила я, глубоко затягиваясь.

Ох, будто мозгом вдохнула, даже в ушах похолодело. Прямо как в старые добрые подростковые времена. Даже не закашлялась. Последний раз я ела часа три назад, и на голодный желудок никотин шибанул сильнее. Голова сделала ручкой и скатилась с плеч под пустую деревянную скамейку.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- А ты? — спросила я.

Родион прислонился к металлическим перилам крыльца и, согнув колено, зацепился каблуком за нижнюю перекладину. Фонари щедро отдавали свет янтаря его волосам, а мне снова померещился хвойный дух в порыве ветра. Его лицо оставалось в тени, только огонёк сигареты иногда вспыхивал и потухал, как маяк на скале. Родион будто сам стал тенью в тишине и мраке больничного двора. Но, услышав вопрос, поднял голову, и жёлто-оранжевый свет тронул лоб, кончик носа, подбородок и часть скулы.