Лечение сном. Из записок старого психиатра - Андрей Сергеевич Чистович

туров, потеряв отставшую от него спутницу, больной бросился к лестнице и взбежал на четвёртый этаж. Оттуда он стал нам угрожать револьвером. В таком положении и застали нас пришедшие милиционеры. Вид у них был растерянно-задумчивый; помощи они оказать не смогли. Они объяснили, что умеют брать бандитов, но не душевнобольных. Для устрашения один из них выстрелили в потолок, что ночью в психиатрической больнице не было особенно кстати.

По предложению милиционеров была вызвана собака. Однако после выстрела с четвёртого этажа проводник заявил, что собака – животное дорогое, рисковать ею он не намерен. Тогда после некоторых переговоров по телефону явились представители первой бригады Уголовного розыска (первая бригада по борьбе с бандитизмом).

Зрелище это было внушительное. На лестнице выстроилась целая группа работников бригады с револьверами в руках. Однако это был действительно душевнобольной, а не бандит. Ему предложено было сдать оружие. Он не испугался, а, в свою очередь, предложил приехавшим подняться к нему и показать ему их мандаты.

Вспомнили о пожарных. Приехали они довольно быстро, но вступили в длительные переговоры с начальством. Им также не хотелось рисковать головами. Наконец, был выработан план. Нужно было приставить снаружи дома лестницу, выбить окно на уровне между третьим и четвёртым этажами против площадки, где стоял больной, и окатиться его водой из шланга.

Пока пожарные расставляли лестницу, я решил возобновить переговоры. Объяснив больному в двух словах безвыходность его положения, я предложил ему сдаться. На этот раз уговоры подействовали: спустившись по лестнице почти на два марша и не доходя до третьего этажа, он выстрелил себе в грудь, выронил револьвер и упал навзничь. Мы бросились к нему, внесли его в отделение. Он оказался невредимым: его револьвер был «бульдогом» устарелой системы. Последняя пуля, выпущенная им в себя, ударилась о толстую фуфайку, пробить её на смогла и провалилась в кальсоны, откуда и была извлечена.

Так закончился первый эпизод. В нём было ещё много подробностей. О них я не говорил. Спутница больного, оказавшаяся его невестой (как я уже упоминал), томилась в женском отделении. Я и сейчас вспоминаю, какой жалкий вид она имела. Главный врач и ещё ряд служащих прибежали на шум взволнованные, вскочившие с постелей. А больные продолжали спать.

Сейчас события, разыгравшиеся за четыре ночных часа, выглядят скорее комически. Тогда всем было не до смеха. Плохо закончилась эта история и для больного биолога. Болезнь его оказалась неизлечимой и привела его к слабоумию.

В ином роде трагический эпизод второй ночи. Это было лет через шесть – семь и уже не в Ленинграде, а в Томской психиатрической больнице. Вместе с моим ассистентом – областным психиатром – я вылетел на самолёте: необходимо было проверить постановку работы в этой большой психиатрической больнице. До места мы добрались к вечеру и немедленно приступили к работе. Мы обошли большую часть отделения, а три из них, за поздним временем, – мужское (беспокойное), судебно-психиатрическое и для эпилептиков – оставили на утро. Ночевать нас устроили тут же в больнице, в кабинете главного врача.

Во втором часу мы были удивлены необычным для психиатрической больницы оживлением: в коридоре слышались голоса, непрерывное хлопанье дверей. Вскоре по телефону нас пригласили на экстренное совещание; тогда стала понятной причина шума.

В одном из отделений больницы, специально предназначенном для эпилептиков, было их собрано до 70 человек. Эпилепсия – очень серьёзное заболевание, но проявления его могут быть различными. Иногда болезнь сказывается только в нескольких судорожных припадках за всю жизнь и не оставляет никаких изменений в психической деятельности человека. Но нередко эпилепсия приводит к своеобразному изменению всей личности больных: их умственный кругозор резко сужается, они становятся чрезвычайно мелочными, эгоцентричными, сосредоточенными на своём «я», на своих маленьких личных интересах. В защите этих интересов больные проявляют исключительную настойчивость, упорство. Внешне они бывают приветливы, участливы, даже приторно ласковы. Но за этим внешним фасадом у многих скрывается исключительная вспыльчивость, а часто и злобность, жестокость, злопамятность. Один старый психиатр сказал, что у эпилептика бог на языке, молитвенник в кармане и камень за пазухой. Болезнь эта может тяжело сказываться на интеллекте: нарушаются память, соображение и иногда развивается глубокое слабоумие. В психиатрическую больницу поступают обычно только те больные, у которых эпилепсия протекает особенно тяжело.

Вот такие больные и были собраны в одном отделении, да ещё в количестве 70 человек. Они, узнав, что приехала какая-то комиссия, сильно взволновались, многие вспомнили старые обиды.

Началось всё дело с пустяков. Кого-то из больных вернули с концерта, происходившего в больнице в тот вечер. Вернулся он в отделение уже обиженный и злой. Возле умывальника поссорился с другим больным из-за зубной щётки, подрался с ним. В драку вступили другие больные. В результате разыгралось целое побоище.

Подробностей в тот момент мы не знали. Было лишь известно, что в отделении имеются не только раненые, но и убитые. Но самое страшное заключалось в том, что больные завладели ключами, находившимися у санитаров. Получив свободный выход из отделения, эпилептики решили освобождать больных из других отделений, в том числе из судебно-психиатрического, а в нём на испытании находились лица, совершившие различные преступления. В случае их освобождения можно было ждать самого худшего, вплоть до резни в больнице.

Во главе больницы стояла только что назначенная молодая женщина-врач, которая растерялась перед сложным положением. Были мобилизованы все мужчины, проживавшие на территории больницы, были направлены подкрепления на все наиболее угрожаемые посты. Но больные тем временем выставляли свои посты и по телефону стали требовать к себе бывшего главного врача, который случайно в ту ночь оказался в больнице.

Со стороны д-ра К. это был смелый поступок, почти безрассудный, но он решил отправиться в отделение вдвоём с другим работником больницы. В бесплодных разговорах с больными провёл он там почти два часа. Эпилептики размахивали над его головой выломанными дубовыми ножками от столов и предъявляли самые различные претензии. У них не было каких-либо общих требований; больные не были объединены какими-нибудь общими целями. Массовая вспышка возбуждения не носила характера организованного мятежа. Больные сами не знали, чего хотят; но всё недовольство, все подавленные обиды, наконец, протест людей, запертых насильно, – всё нашло исход в этом диком, нелепом «восстании».

Рискованные переговоры д-ра К. Имели один, несомненно, положительный результат: они давали время для принятия необходимых мер. У дверей, ведущих из эпилептического отделения, были сооружены баррикады из перевёрнутых кроватей, был подведён на всякий случай пожарный шланг. По телефону из города, километров за восемь, был вызван конвойный взвод. Помощь извне, однако, не понадобилась. Остро вспыхнувшее