Львив - Юлия Мельникова

— Я научу тебя, — обещал Шабтай Цви, — только верь мне, как веришь себе. Может, мои слова и деяния покажутся тебе странными, но не бойся этого. Как зовут твою змею, дервиш? — спросил Шабтай.

— Мою змею?! — удивился тот, — никак не зовут.

— Нельзя так, — поучительно сказал еретик, — Адам дал имена всякой живности, включая червей, а ты не удосужился подобрать имя змее, которая держит твое ветхое одеяние. Я назову ее Шфифон.

— Шфифон — хорошее имя для моей гадючки — улыбнулся дервиш, оставшийся пока безымянным. Учитель Хызр ему понравился.

… Так Азиз Мухаммед Цви стал наставником одного дервиша, ученики которого затем создали новый орден, мусульманский и иудейский одновременно.

Летом 1675 года Шабтай Цви отправил этого дервиша проповедовать в Львив, чтобы он нашел Леви и подготовил почву для открытия нового текке (обители) в окрестностях города. Дервиш с радостью взялся исполнять поручение того, кого он совершенно искренне считал Хызром.

Он искупался в холодной реке Осумь, напялил новую хламиду, правда, тоже дырявую, но почище, подвязался Шфифоном, водрузил на голову другую шапку и сказал: я готов.

— Молодец, — обрадовался Шабтай Цви, — а теперь иди в Львив. Пешком. Ты не должен садиться ни на коня, ни на осла, и уж тем более на мула. Применять силу я тебе тоже запрещаю.

Но меня же поколотят! — хотел сказать он.

Учитель прочел его мысль и ответил:

— Пусть, тебе это даже пойдет на пользу. Настоящий дервиш — битый дервиш.

И дервиш пошел. Ему не преградили дорогу Балканы и Карпаты, бурные реки с сильными течениями, омуты и болота, лихие люди и кровожадные волки. Он не держал во рту ни росинки по несколько дней, глодал кору, спал на голой земле, падал в пропасти, садился в темноте на муравейник, был трижды укушен барсуками, когда в ливень пытался спрятаться в их уютные норы, устланные сухими и мягкими травами. Дервиша били мальчишки, потому что приняли его за беглого инока из христианского монастыря. Дервиша чуть не забодали до смерти косули, объевшиеся ядовитых грибов, в пути он стер пятки едва ли не до костей, но все-таки дошел до Львива.

Ранним зимним утром в конце 1675 года, аккурат перед Рождеством, на заснеженной улице появился босой нищий. Он стал прямо на паперти костела Марии Снежной и протяжно запел древний псалом, пританцовывая, прибавляя в конце каждой фразы — подайте страннику на пропитание.

Выходившие с утренней мессы католики заслушались его мелодичным голосом. Желающим дервиш показывал глубокие следы барсучьих когтищ на своих руках и ногах, уверяя, будто их нанесла громадная птица Рух.

— Она предпочитает питаться слонами! Монахи у птицы Рух идут на сладкое, мясо их жирно и нежно — засмеялись горожане, ничего ему не подав.

— Красиво поет — сказала одна паненка и вытащила бархатный мешочек, где лежали злотые. — На, странник, злотый, помяни меня в своих молитвах.

— А ей?! — дервиш показал рукой на змею, ежившуюся от легкого морозца, она тоже кушать хочет!

— И тебе злотый, змейка!

Шфифон радостно схватил монетку пастью, спрятав за щекой.

— Забавно! — возмутились другие попрошайки с паперти Марии Снежной, — эдак он нас совсем без выручки оставит!

Они окружили дервиша и хорошенько его поколотили, приговаривая:

— Это наше место, это наша паперть!

Избитый, без двух злотых, которые у него в драке отобрали, дервиш со змеей уныло брел по холодному Львиву. И правильно они меня отдубасили, размышлял он, собирать подаяние для Бекташи — последнее дело. Я ведь умею предсказывать будущее, пускать кровь и заговаривать боль. Неизвестно, что было с ними дальше, закоченел бы от холода, наверное, если б не Леви Михаэль Цви, узнав дервиша по клочку ткани, нашитому на шапку.

— Бекташи! — удивился он, — здесь?! Босой?! Тоже мне, странствующий кармелит выискался! Львов — это не теплая Албания, ноги отморозит! Хоть бы чулки напялил, чучело бекташийское!

Леви догнал дервиша, и, выпытав подробности, устроил ему теплое место в том же доме, где жил. Дервиш рассказал о Шабтае Цви немало интересного: что стража приняла его за колдуна, выполняет иногда мелкие поручения, но не за деньги, а из суеверия, боясь, как бы Шабтай не сглазил их, что он подружился с ласточкой и прикрепил на ее светлое брюшко записку для своих друзей в Иерусалим. Но не упомянул, чтобы тот получил трактаты Эзры д’Альбы и высчитал дату своего возвращения.

Это странно, поразился Леви, я заплатил большие деньги, а рукописи все не дошли.

Но, наверное, Шабтай не захотел делиться со своим учеником сокровенным, ведь манускрипты д’Альбы касаются только нас, или забыл сказать об этом. Всю зиму дервиш прожил на Поганке, помогая своим странным обликом заманивать покупателей в лавку Леви. Дела его шли плохо: многие богатые клиенты обеднели или даже разорились после осады Львива, кое-кто даже стал погорельцем: несколько преуспевающих греческих купцов, подумав, что турки вот-вот вломятся в город, спешно пожгли склады. Паника прошла, но имущество не вернешь, все обратилось в пепел. Горело и еврейское гетто. Три дома с Татарской улицы магистрат передал армянам, так как прежние владельцы ушли с армией султана под Каменец.

Ходили слухи, будто скоро из Львива выселят всех мусульман, кроме крестившихся в католичество, Турецкую мечеть превратят в костел, а Поганку сделают либо греко-армянским, либо мещанским польским кварталом. Татарские ворота собирались разрушить: шутники увесили их на Рождество черными от гнили свиными головами, которые, как считалось, переносят холеру. Снегу навалило столько, что поутру дервиш с трудом открывал дверь. Жутко подорожали дрова, хворост, свечи. Той зимой в Турецкой мечети по мольбам замерзших молящихся соорудили печку, облицованную гуцульскими кахлями (синие завитки на белом фоне), затем похожие печки стали строить во многих богатых домах за пределами Поганско-Сарацинской улицы.

— Когда же настанет весна? — поинтересовался у Леви пригретый им дервиш.

— Неужели тебя не согревает внутренний огонь?

— Здесь ужасная погода — ворчал адепт Бекташи, — это самое противное из всех испытаний, что выпадали на мою долю. Гораздо лучше было лежать голышом в карпатском муравейнике. Да и у барсуков в норе тоже было весело, под теплыми шерстяными боками. Правда, они кусаются пребольно…

— Не жалуйся! — разозлился Леви, — вот прилетит благородная птица, называемая хасида, тогда будет тепло.

— А что это за птица? — удивился дервиш.

— Аист. Она изящная, с длинными тонкими ногами и красивым узким клювом. На своих крыльях аисты приносят весну. Тогда мы поедем на старом возу по окраинам Львива, где возникнет галицийское текке. Я покажу тебе водопады, рассыпающиеся алмазными каплями, древние папоротники на замшелых валунах, черных саламандр, смазанных ядом, кручи и курганы, заросшие фиолетовыми крокусами, лавандой, мятой.

— Неужели они вырастут после такого снега?

— Вырастут. И то, что посадим мы, тоже прорастет и зазеленеет! — убеждал дервиша Леви.

— Махровыми цветами?! Как крокус?!

— Махровыми, бекташи, махровыми. А сакральным знаком этого станет благочестивый аист, птица добрая, заботливая. Может, в честь нее и назовут наш новый орден.

Польский каббалист Иегуда, прозванный позже ха-Хасид поверил в скорое наступление эпохи чудес и основал группу "хасидим", благочестивых. Произошло это вскоре после прибытия в Львив дервиша Бекташи, когда разрозненные общины саббатианцев находились на грани отчаяния.

Одни верили Шабтаю Цви, предсказывая его возвращение в 1706 году в городе с львиным гербом. Другие, не желая даже упоминать имя вероотступника, искали новые пути приближения дней избавления. Подражая аистам, странствующим птицам, каббалист Иегуда путешествовал из города в город и в синагогах, со свитком Торы в руках, призывал народ к плачу, покаянию, непрерывным постам, чтобы ускорить пришествие Мессии. У него оказалось много последователей, которые, бросив семьи, возложили на себя тяжкие обеты, скорее уместные для христианских отшельников, чем для иудеев. Испытания, которым подвергались дервиши ордена Бекташи, казались аскетам — «хасидам» слишком легкими.

Бекташи, говорили поклонники Иегуды, выбрали самое простое — добровольное безумие.

Подумаешь, переночевать в обитаемой барсучьей норе, это не испытание! Они изображают юродивых во имя Всевышнего, но сомневаемся, что такой обман угоден.

— Сходить с ума надо правильно! — решили наиболее рьяные «хасиды».

Они стали скитаться полураздетыми и босыми, не оставаясь на одном месте больше двух дней, называя это вечным странствием. Подолгу постились, почти целыми днями читали покаянные молитвы, где обличали себя самыми бранными словами. Народная молва рассказывает о раввине Шимшоне, голодавшим около 6 лет и умершем в полном истощении. Его тело ничем не отличалось от мощей. Нашлись те, кто уверял, будто католики ночью вырыли только что похороненного раввина Шимшона из могилы и отвезли в одну из обителей. Затем исхудалый труп разделили на части, чтобы заменить ими мощи христианских святых. (История совершенно бредовая, но точно выражающая настроения галицких евреев)