Коллапс. Гибель Советского Союза - Владислав Мартинович Зубок

экономический ущерб от забастовок оценивался в 8 миллиардов. Верховный Совет продолжил политику экономического популизма, повышая пенсии, пособия инвалидам и ветеранам войны и т. д. Главе Госбанка Геращенко пришлось изыскивать отсутствующие средства, чтобы все это оплатить. Планы жесткой экономии Абалкина были выброшены в мусорную корзину, дефицит госбюджета рос и быстро приближался к ошеломляющей цифре 100–120 миллиардов рублей[216].

«Это что – капитуляция правителей? Или их союз с рабочим классом против консервативного “болота”?» – размышлял в дневнике помощник Шеварднадзе. Горбачев в своих мемуарах назвал забастовку горняков «ударом огромной силы» по реформаторам и «может быть, самым серьезным испытанием за все четыре года перестройки». При обсуждении реформ советский лидер упоминал Маргарет Тэтчер. «Железная леди» подавила забастовки британских шахтеров в 1984–1985 годах, Горбачев, напротив, пошел на уступки. Сам он с ними не встречался и перепоручил Рыжкову улаживать конфликт. В дневниках Черняева, обычно проясняющих события, нет ничего об этих июльских днях: помощник Горбачева был слишком занят либо подавлен, чтобы выразить свое мнение. В последней записи перед летними каникулами Черняев предсказывал, что Горбачев потеряет авторитет у русского народа, который «неблагодарен и забывчив». На фоне быстрого распада привычных народу проявлений «твердой» власти глава СССР все больше выглядел слабой фигурой[217].

Горбачев был слишком самоуверен, чтобы видеть эту опасность. В июле он встретился с рабочими Кировского завода (в 1917-м их предшественники участвовали в русской революции) и вернулся со встречи заметно потрясенным. Рабочие не поддерживали его реформы и призывали «вешать» кооператоров-спекулянтов. Горбачев подозревал (совершенно напрасно), что московские «демократы» агитируют среди рабочих и шахтеров и настраивают их против властей[218]. Ему расхотелось встречаться с рабочим классом. Беседовать с парламентариями и интеллектуалами было гораздо комфортнее.

История ускоряет ход

Весной-летом 1989 года в жизни советской политической элиты случилось еще одно драматическое событие: «железный занавес» на выезд за границу внезапно поднялся. Это имело революционные последствия для умонастроений и политики – в первую очередь для образованной московской интеллигенции. Запад со времен Сталина был запретным плодом и объектом огромного любопытства для советских граждан. В послесталинскую эпоху «воображаемый Запад» из доступной литературы, кино и крайне редких поездок стал жизненно важной частью мечтаний, культурного самоутверждения и, можно сказать, идентичности значительной части советской интеллигенции. Несколько поколений образованных людей в СССР выросло не просто «западниками», а людьми, одержимыми всем западным. В центре их культа была зарубежная культура и музыка, сначала джаз, а потом и рок. Многие, кто при Брежневе прониклись презрением к загнивающей и неэффективной советской системе, перенесли свой нерастраченный идеализм на воображаемый Запад – в новую утопию.

В семье Леонида Брежнева генсек и его жена смотрели советские новости и развлекательные программы по обычному телевизору. Их внуки же проводили время за просмотром западных кино и мультфильмов на большом экране телевизора Sony с видеомагнитофоном. К 1989 году «видаки» наряду с персональными компьютерами стали самыми желанными предметами социального статуса, способом вкусить запретные плоды. Сотни кооперативов начали активно импортировать видеомагнитофоны и продавать их на советском рынке с колоссальной прибылью. Прибыль была даже выше, чем от все еще нелегального обмена валюты на рубли. Однако, как говорится, лучше один раз увидеть самому в действительности… Ничто не могло заменить советскому человеку опыт выезда за пределы СССР. «Поездки на Запад считались важнейшим статусным символом», – писал российский ученый Дмитрий Фурман. Фраза «увидеть Париж и умереть» была не расхожей шуткой, а мечтой многих в Советском Союзе. Ученые, художники, танцоры, музыканты симфонических оркестров, а также большое число советских евреев с «пятым пунктом» подозрительной национальности в паспорте жили в страхе не получить от «компетентных органов» разрешение на выезд из СССР. Отказать в выезде за границу могли без всяких объяснений причин, – просто потому, что кто-то из власть имущих усомнился в лояльности выезжающего или отреагировал на поступивший донос. Мемуары о советском времени заполнены стенаниями и переживаниями по этому поводу[219].

В начале 1989 года советские препоны для выезда за рубеж были почти сняты. Чтобы получить разрешение на частную поездку за границу, больше не нужно было унижаться перед профсоюзными, партийными, и другими начальниками или бояться «черной метки» от КГБ. Только за первую половину 1989-го в СССР одобрили более 1,8 миллиона заявлений на выдачу выездных виз – втрое больше, чем двумя годами ранее. За это же время около 200 000 человек получили официальное разрешение на эмиграцию, преимущественно в Израиль и США[220]. Большинство впервые подавали документы на получение советского загранпаспорта для обычной зарубежной поездки. Поднятием «железного занавеса» воспользовались госслужащие, директора предприятий, руководители кооперативов, исследователи и ученые, художники и актеры. Артисты ехали выступать, художники – продавать картины, интеллектуалы – читать лекции. Особенно востребованы на Западе оказались журналисты, герои гласности, академические ученые и остальные, знающие английский и другие иностранные языки. Все хотели узнать от них, что происходит в проснувшемся от спячки Советском Союзе. Западные университеты, аналитические центры, стипендиальные программы, фонды и, наконец, правительственные структуры, например Информационное агентство США (USIA), – выделяли средства, чтобы оплатить приезд и проживание советских гостей. Американские благотворительные и научно-образовательные фонды создали программы для такого финансирования.

Специалисты рассматривали этот феномен исключительно в контексте завершения холодной войны[221]. Но эти поездки также сыграли роль в подрыве советской системы. Дело тут было в новой обстановке и для приезжавших, и для принимавших. Большинство советских дипломатов, сотрудников КГБ и военных представителей за рубежом привыкли курсировать между Западом и своей родиной, их контакты с западной жизнью были ограничены, а жизнь между двух миров походила на что-то вроде контролируемой шизофрении. Горбачев сам неоднократно бывал за границей в конце 1960-х и 1970-х годов. Он и Раиса заметили унизительный разрыв между изобилием в западных магазинах и советским дефицитом[222]. Однако это были лишь цветочки по сравнению с шоком тысяч советских людей, которые в 1989-м году ехали за рубеж из охваченной идейным брожением страны. В мае 1989 года помощник и спичрайтер Шеварднадзе Теймураз Степанов написал у себя в дневнике о контрасте между Западом и СССР: «И черт бы побрал эту холеную, вылощенную, аккуратную, возлюбленную умеющим работать немцем Федеративную республику, на фоне которой моя любимая родина предстает особенно грязной, вымотавшейся и бесплодной в тщетном преодолении порожденных самым бесчеловечным режимом в мире безобразных уродств». Спустя несколько дней в Иркутске, по дороге на переговоры в Пекине, Степанов с еще большей горечью добавил: «Кто сказал, что моя Родина уступает родине немца в красоте или