Внутреннее Царство - Епископ Каллист (Уэр)

Иногда юродивого, как, например, Симеона Эмесского, любят, в основном, за его детскую невинность, «игривость».. Но гораздо чаще его боятся и ненавидят. Невыносимо видеть, с какой садистской жестокостью с ним обходится мир. Но за что же так бояться и ненавидеть юродивого? За то, что он свободен, а значит, мешает миру; за то, что он ни в чём не нуждается и не ищет власти, а значит, она не может его использовать.

Вот первый смысл юродства Христа ради. Юродивый свидетельствует об основополагающем различии между человеческой и Божественной мудростью. «Глумясь» над любыми формами законнической, общепринятой морали, он утверждает безусловную ценность человеческой личности. Он, как дитя, указует на Царство Небесное, которое, как известно, не от мира сего.

Подражание Божественному Юродивому

Вторая особенность призвания юродивого — желание сохранить смирение посредством добровольного умаления себя. Перед тем, как вернуться в мир, Симеон, боясь почестей, которые могут ему воздавать как святому, молится о том, чтобы «дела его были сокрыты» [325]. Мнимое сумасшествие и стало тем путём, следуя по которому он мог уклониться от почестей и скрыть свои дела. Эта черта особенно наглядно проступает в сюжете с женой корчемника: поскольку тот начал почитать Симеона как святого, юродивый сделал вид, будто хочет соблазнить его супругу [326]. Как следствие, он вызывает гнев, но тем самым хранит себя от гордыни.

Однако для самоумаления юродивого есть еще одна, более существенная, причина. Он желает, насколько это возможно, соединиться с уничиженным Христом, Который «был презрен и умален пред людьми» (Ис 53, 3). Юродивого необходимо рассматривать как личность, уподобляющуюся Христу, подражающую Господу Иисусу. По утверждению Сесил Коллинз, «величайшим юродивым в истории был Христос, [… ] Божественный Юродивый» [327]. Правда, полностью отождествлять юродивого со Христом нельзя. Христос не бросался орехами в Храмe, не сбивал людей на улицах, не притворялся эпилептиком и не разыгрывал безумия. Но в других отношениях Он вел себя так, что близкие родственники вполне могли счесть Его безумцем. «И, услышав, ближние Его пошли взять Его, ибо говорили, что Он вышел из себя» (Мк 3, 21), — фраза, опущенная (что нисколько не удивительно) у Матфея и Луки. И хотя Иисус не был безумным и не притворялся таковым, Его поступки оскорбляли здравый смысл и нравственное чувство современников. Подобно тому, как Симеон вкушал мясо на Страстной Седмице, Он открыто и даже демонстративно нарушал предписания о субботе (Мк 2, 23). Как и Симеон, Он общался с теми, кого «порядочное» общество с презрением отвергало как грешников (Мк 2, 15–16; Лк. 7, 34; 19, 7), был особенно милосерден к женщинам сомнительной репутации, как, например, к грешнице у колодца (Ин 4, 7–26) или к жене, уличённой в прелюбодеянии (Ин 8, 11). Как и Симеон, Он опрокидывал столы торгующих в доме Божием (Мф 21, 12; Ин. 2, 15). Отказавшись возглавить политическую партию, умышленно отвергнув путь человеческой славы и мирской власти, наконец, избирая Крест, Господь, по мнению большинства Своих последователей, поступал как безумец.

В этом и состоит великое сходство между Спасителем и юродивым. Юродивый принимает соблазн и безумие Креста, который в то же время есть истинная премудрость (1 Кор 1, 23–24). Икона уничиженного Христа, юродивый безраздельно принимает кеносис Господа, соглашается на поношение и осмеяние, чтобы уподобиться своему Спасителю. Христос прославляем в страданиях, Он побеждает в унижениях и немощи. То же можно сказать и о юродивом. В мирском, секулярном понимании юродивый не достигает никаких прагматических целей, но с прагматической точки зрения Крест тоже был не нужен. В своём кенотическом максимализме юродивый предстает как глубоко Евангельская фигура. Он ежедневно умирает, а значит, каждый день воскресает из мёртвых, ибо Распятие неотделимо от Воскресения… Став иконой уничиженного Христа, юродивый вместе с тем икона великой радости Преображения.

Пророк и апостол

«Знамение» Царства Небесного, икона Того, Кто был «презрен и умален», юродивый, в–третьих, несет пророческое и апостольское служение. «Глуп прорицатель», — говорит Осия (Ос 9, 7), но это утверждение можно истолковать совершенно иначе: глупец (юродивый) — это прорицатель (пророк). Его юродство — это способ пробудить совесть окружающих. Притворяясь безумным, он занимается миссионерством, проповедует Благую Весть о спасении тем, до кого нельзя достучаться по–другому.

Вспомним, как Симеон объяснял своему сотаиннику Иоанну, почему он хочет вернуться в мир: «Нет больше нам, брат, нужды оставаться в пустыне. Но, послушай меня, пойдём, послужим спасению других» [328]. Для Симеона юродство было выражением любви к ближним. Он чувствовал себя «Боддхисатвой»: ему недостаточно было ходатайствовать о мире, удалясь от него, но из любви к миру он должен вернуться в мир. В прологе Леонтий раскрывает смысл его жертвенной любви: «Быв столь возвышен и возвеличен Богом» как пустынник, Симеон счёл недолжным пренебрегать спасением ближних; но, следуя словам Христа: «Возлюби ближнего твоего, как самого себя» — и, памятуя, что Христос, оставаясь неизменным, не отвергся принять образ слуги для спасения слуг, он подражал своему Владыке, отдавая собственную душу и тело, чтобы спасти других» [329].

Симеон отдаёт свою жизнь. Юродивый, как и монах, — мученик. Но это не внешнее мученичество крови, а сокровенное мученичество совести и сердца [330]. Юродивый спасает ближних не столько тем, что он говорит, сколько самим способом своей жизни. Он — живая притча, и убеждает в спасении не высокими словами и не искусными доводами, а состраданием. Или же, как пишет о Симеоне Леонтий: «Он вернулся в мир, желая оказать сострадание гонимым и спасти их» [331]. Юродивому чужды увещевания и укоры — он избирает путь солидарности. Вот почему Симеон проводит время с блудницами и всеми, кого фарисей гнушается, как «отбросов» общества. Симеон делит участь униженных и нелюбимых, неудачников и убогих, «собратьев и товарищей по нужде», говоря словами другого юродивого, Андрея [332]. И своей солидарностью он дарует надежду и исцеление. Подобно Христу, юродивый отправляется на поиски заблудшей овцы и выносит ее на своих плечах. Он спускается в яму, чтобы вытащить оттуда ближних.

Но здесь возникает вопрос: не мог ли Симеон обращать грешников более простым и привычным способом, не притворяясь ради этого безумным? Скорее всего, нет. Приди он в таверну и начни читать проповеди, кто бы стал его слушать? Он трогал сердца блудниц и пьяниц своими кротостью, игривостью, смехом. Когда Сесил Коллинз говорит о «дикой, болезненной нежности юродивых к страданию всех существ, живущих во Вселенной» [333], его слова вполне можно отнести к Симеону: за глумлением и отвратительными выходками в нем скрывается нежность ко всем отверженным. Он любит грешников, не попустительствуя при этом греху, и избегает малейших намёков на своё моральное превосходство. «И Я не осуждаю тебя» (Ин 8, 11): подобно Христу, юродивый не судит и не проклинает, и в этом его притягательность. По словам Леонтия, апостольская миссия Симеонова юродства оказалась вполне успешной: «Шутками он часто приводил развратниц и блудниц к законному браку [… ]. Других примером своей чистоты он склонял к покаянию и принятию монашества» [334]. Шутками, — а не укорами и не праведным гневом.

Особую любовь проявлял Симеон к еще одной группе изгоев — к «бесноватым», к которым крайне жестоко относился позднеантичный мир:

Он сочувствовал страданию одержимых нечистыми духами более, чем страданиям других. Часто он ходил с ними и вёл себя, как один из них; и проводя среди них своё время, исцелял многих из них своими молитвами» [335].

Он соучаствовал в страданиях. Призвание юродивого — это путь со–страдания в полном смысле этого, не очень–то популярного нынче слова, «таинственное и всемирное сострадание», как пишет Коллинз [336]. Симеон не пытается помочь с безопасного, недосягаемого расстояния, но приходит к бесноватым и полностью разделяет их участь. Молитвы юродивого целительны, потому, что он сам переживает всю боль тех, о ком просит. Его путь — это то, что Чарльз Уильмс называет путем «обмена» и «заместительной любви».

Об этом замечательно пишет Юлия де Бособр. Вот только почему бы вместо «русское», не сказать «христианское»?

«Как русское сострадание побеждает зло, исцеляет рану, уничтожает разрыв? В глобальном масштабе это просто невозможно; это вообще невозможно без потери положения. Такое делается только от человека к человеку; без каких–либо организаций или материальных пожертвований, но лишь полным самоотвержением [… ].