Внутреннее Царство - Епископ Каллист (Уэр)

Насколько нам известно, первым Христа ради юродивым на Руси считается монах Киево–Печерской обители Исаак (XI век), чье сумасшествие было, скорее, настоящим, чем показным. Любопытно отметить, что многие русские юродивые имели иностранное происхождение. Так, святой Прокопий Устюжский (начало XIV века) был принявшим православие немцем; святой Исидор Твердислов Ростовский (XIII век) также, вероятно, происходил из немецкой семьи. Несомненно, иностранцем был святой Иоанн «Власатый» Ростовский (умер в 1581); еще в XVIII веке на его раке оставалась нетленной принадлежавшая святому латинская Псалтирь. Все эти примеры подтверждают высказанную ранее мысль о том, что юродивый — всегда пришелец и чужак. Но тут может возникнуть вопрос: так неужели юродство — это особое призвание пришедшего в Православную церковь западного человека? Впрочем, я сам мог бы привести несколько подобных примеров из жизни британского православия.

Золотой век российского юродства приходится на писанное Флетчером XVI столетие. Два наиболее известных юродивых того времени — святой Василий Блаженный (+ 1552) и святой Николай Псковский (+ 1576); оба были связаны с Иваном Грозным. После XVII века юродивых в русской культуре становится значительно меньше, да и реформированной на европейский лад России Петра Великого и его преемников «дураки Божьи» были не очень нужны. Но все же традиция не прервалась: в XVIII столетии прославилась блаженная Ксения Петербургская, вдова полковника, погибшего во время одной из петровых оргий (студенты до сих пор приходят помолиться на ее могиле перед экзаменами); в XIX — Феофил Китаевский, которого посетил император Николай I и духовная дочь преп. Серафима Саровского Пелагея, давшая пощечину епископу [294], а XX век открыл знаменитую Пашу Саровскую, которая в 1903 г., в дни прославления преп. Серафима принимала у себя последнего российского государя, У Паши был обычай класть много сахара в чай посетителям, если она прел видела их несчастную судьбу. Когда же к ней пришел будущий царственный мученик, юродивая положила в его чашку столько кусочков, что чай перелился через край. Но остались ли юродивые в Советском Союзе? (Статья написана в 1984 г. — Прим. пер. ) По словам недавних эмигрантов, Христа ради юродивых в России можно найти и по сей день: «Они скрываются или их скрывают», потому что, как только такого «странного человека» заметят, его тут же упекут в психбольницу [295]. У нынешних тиранов есть немало причин бояться свободы юродивых.

Чему же учит это служение, внешне столь эксцентричное, но по сути глубоко христианское? Чтобы это понять, обратимся к житию святого Симеона Эмесского, написанному святителем Леонтием; ибо помимо того, что это самое раннее и полное житие юродивого, у данного текста есть еще одно преимущество — прочная историческая основа. Кроме того, несомненное достоинство жития св. Симеона состоит в том, что оно представляет Христа ради юродивого во всём его шокирующем и вызывающем облике. Как известно, в крайних формах явление предстает во всей его остроте и становится более зримым.

Из пустыни — в город

Святой Симеон, Христа ради юродивый, родился около 537 г. или, по другим подсчётам, около 500 г. в «благословенном городе» Эдессе, (современная Урфа на юго–востоке Турции), главном центре сироязычного христианства. Будучи сыном состоятельных родителей, Симеон получил хорошее образование и свободно владел греческим и сирийским языками. В возрасте примерно двадцати лет, ещё холостой, он вместе со своей престарелой матерью отправляется в паломничество в Иерусалим. По–видимому, Симеон был единственным сыном в семье; его отец к тому времени уже умер. В Святом городе он познакомился с другим юношей из Сирии, по имени Иоанн, который также совершал паломничество вместе со своими родителями. Симеон и Иоанн сразу же стали неразлучными друзьями. Посетив святые места, они в сопровождение матери Симеона и родителей Иоанна вместе отправились домой. Когда же они проезжали долиной Мёртвого моря через Иерихон, вдруг заметили монастыри, видневшиеся вдали по берегам Иордана, и, поддавшись внезапному порыву, Иоанн предложил, а Симеон тут же согласился не возвращаться домой, а свернуть с дороги и стать монахами. Они придумали повод, чтобы отстать от своих спутников — и исчезли без объяснений; Симеон при этом оставил старуху–мать, а Иоанн — родителей и ждавшую его дома молодую жену. Их спутники попросту не поняли, что с ними случилось.

По атмосфере эта часть повествования Леонтия похожа, скорее, на сказку и, несомненно, менее исторична, чем последующие разделы жития, в которых идет речь о жизни Симеона в Эмесе. Интересно, что агиограф не пытается выставить Иоанна и Симеона в благоприятном свете, оправдать бессердечие и жестокость по отношению к ближним, да и по сути, к самим себе. Напротив, Леонтий изо всех сил старается подчеркнуть, что Симеон и Иоанн способны на сильные переживания. В его описании они предстают очень чувствительными людьми. Иоанн любил свою жену, Симеон был предан своей матери, и оба безмерно горевали из–за Разлуки с близкими. Но почему же тогда они так поступили? Житие предлагает простое объяснение. Монашество — это путь спасения.

«Случилось им подойти к перепутью, откуда ответвлялась дорога к святой реке Иордан. Здесь они остановились. Указывая Симеону пальцем на дорогу, ведущую к Иордану, Иоанн сказал: вот путь, ведущий к жизни» А затем, показывая на главную дорогу, по которой уехали их родители, он добавил: «Этот же путь приводит к гибели» [296].

Такое объяснение вряд ли устроит современного читателя. Разве семейная жизнь в миру не может стать путем, также ведущим в жизнь вечную? Как говорит в Великом каноне св. Андрей Критский:

«Брак убо честный и ложе нескверно,

Обоя бо Христос прежде благослови,

Плотию ядый и в Кане же на браце воду в вино совершая» [297].

Однако в Новом Завете есть немало других мест, на которые вполне могли сослаться Симеон и Иоанн в оправдание своего поступка. Так, Христос призывает нас «возненавидеть» отца и мать, жену и детей (Лк 14, 26) и не дает апостолам даже проститься со своими семьями (Лк 9, 61–62) — такова сила Божественного призыва. Случай в Иорданской долине проясняет одну характерную черту, отчетливо прослеживающуюся во всей жизни Симеона: стремление буквально понимать «трудные места» в Евангелии, отказ от всякого компромисса, максимализм.

Оставив родителей, Симеон и Иоанн пришли в монастырь аввы Герасима возле Иордана и в тот же день приняли от игумена монашеский постриг. Спустя два дня они решили покинуть киновию и уйти в пустыню, чтобы проводить там жизнь boskoi. Примечательно, что они решились на такой шаг, не испрашивая позволения игумена: юродивый никогда не отличался послушанием каким бы то ни было властям. Описываемая Палладием монахиня смиренна, но послушна ли она? Она не просит благословения игуменьи ни на притворное сумасшествие, ни на побег из монастыря. В случае с Симеоном и Иоанном, игумен был во сне предупрежден о предстоящем уходе и перехватил их у монастырских ворот, дабы преподать им своё благословение. Но даже если бы он не вышел благословить друзей, они всё равно бы ушли из монастыря.

Симеон и Иоанн спустились далеко вниз по течению Иордана и у слияния реки с Мёртвым морем нашли заброшенную келию, где и обосновались. Таким образом, хотя агиограф называет их boskos [298], это понятие в строгом смысле к ним не применимо, потому что, в отличие от настоящих пустынников, у них было, пусть примитивное, но всё же жилище. Вскоре они достигли состояния непрестанной молитвы. Обычно Симеон и Иоанн молились отдельно, отойдя друг от друга на расстояние брошенного камня: «Но если греховные мысли или чувство уныния (acedia) посещали одного из них, он спешил к другому, и вместе они молились Богу, дабы покинуло их искушение» [299].

Даже в дикой, суровой пустыне Симеон и Иоанн смогли сохранить частицы той дружбы, некогда соединившей их в Святом городе.

Так продолжалось в течение тридцати одного года. И вот, когда Симеону исполнилось 50 лет, он сказал своему сотаиннику: «Нет больше нам, брат, нужды оставаться в пустыне. Но, послушай меня, пойдём, послужим спасению других» [300]. Крайне напуганный таким предложением, Иоанн изо всех сил старался отговорить Симеона, но тот продолжал настаивать на своём: «Поверь мне, брат, что я здесь более не останусь, но иду и поглумлюсь над миром» [301]. Это место во многом проясняет армянская версия жития св. Симеона, где приведенная выше фраза звучит так: «… иду принести мир на землю» [302]. Иоанн же понимал, что путь, избранный Симеоном — вернуться из пустыни в город, чтобы «поглумиться над миром» — ему не по силам:

«Именем Божиим прошу тебя, дорогой брат, не бросай меня в моём несчастье. Я ещё не достиг такого совершенства, чтобы мог глумиться над миром. Но ради Христа, соединившего нас, не отлучайся от своего брата. Ты же знаешь, что после Бога я не имею никого, кроме тебя одного, брат мой» [303].