Зеркало Иблиса - Виктор Бурцев

Они обменялись рукопожатиями.

— Нам дают английские машины, — недовольным тоном сказал Мирш.

— Так нужно, — развел руками капитан. — И потом, какая разница?

— Я никогда не водил английские машины.

— Поведут солдаты. Могу вас порадовать: мы еще и переоденемся в форму «томми».

— Маскарад, — хмыкнул Кельтен.

— Разумный маскарад, — уточнил подполковник, — А британские машины очень неплохи. Я имел с ними дело и могу сесть за руль. Уверяю вас, полковник Боленберг не подсунет нам рухлядь.

— Вы знаете Боленберга? — спросил капитан.

— Более или менее. Что он предлагает? — Уродливые квадратные грузовики,

— Наверное, «бедфорд». Это в самом деле хорошие машины.

— Будем надеяться, — неопределенно сказал Кельтен и достал из кармана плитку шоколада, которую тут же развернул и принялся невозмутимо жевать.

Когда они получили транспорт, Альтобелли оставил немецких офицеров возле машин, а сам сослался на служебную надобность и отправился в порт. Он прошел мимо транспорта, с которого краном сгружали бронемашины, мимо санитарных грузовиков, пропахших карболовой кислотой и гноем, мимо пьяных моряков, которых никто не трогал и не тащил в комендатуру…

У пирса его встретил толстенький итальянский капитан с подвижной черноусой физиономией.

— Здравствуйте, — сказал Альтобелли.

— Здравствуйте, подполковник, — кивнул капитан. — У вас есть лишняя минута, или поговорим прямо здесь? Вчера пришел «Бари», старпом привез мне семь бутылок граппы.

— С этого и нужно было начинать, — улыбнулся Альтобелли. — Пойдемте к вам.

Капитан провел его мимо штабелей оливково-зеленых ящиков, отпер едва заметную дверь и пропустил вперед, в небольшое подсобное помещение. На столе лежало несколько книг, бинокль и автомат «беретта».

— Где же ваша граппа, Дзурлини?

— Не заставлю вас долго ждать. — На столе появилась пузатая бутыль, оплетенная ивовым прутом, и два глиняных стакана. Капитан разлил граппу, Альтобелли попробовал и почмокал губами:

— Огонь…

— Итак, что случилось, подполковник? — осведомился капитан, присаживаясь на грубую скамью и тоже прихлебывая из стакана. — Раз вы появились так неожиданно…

— Отряд отправляется завтра или послезавтра. Грузовики «бедфорд». Солдаты будут одеты в английскую военную форму, старший — капитан фон Акстхельм, оберлейтенанты Мирш и Кельтен. Численность отряда — около двадцати человек, все — десантники Штудента. Цель, насколько я понял, Дефа или Эль-Джауф.

Капитан наклонил голову, словно прислушивающийся пес.

— Может быть, вам не стоит ехать? — спросил он. — Мы найдем уважительную причину… Например, можно связаться с Боргезе.

— Князь, само собой, вытащит меня отсюда… — Альтобелли допил граппу, поморщился и поставил стакан. — Но я все же поеду с ними. В крайнем случае я смогу бросить их по пути… Мне чертовски любопытно, что такого можно искать в пустыне в столь важный момент. Зачем срывают с места отборных бойцов и посылают бог знает куда…

— Это опасно.

— Опасно, — согласился подполковник. — Поэтому я хочу попросить у вас одну бутылку этого замечательного напитка, чтобы мне было не так страшно. Идет?

— Идет, — капитан вежливо улыбнулся, — Вам доставят ее.

— Вот и замечательно. К сожалению, я не смогу с вами связаться, разве что передам весточку из Дефы… но я в этом далеко не уверен. Насколько я понимаю, немцы тоже будут без связи. Какое-то авантюрное предприятие, вы не находите?

— Ваша информация уже сегодня будет в Лондоне, — твердо сказал капитан.

— Не сомневаюсь.

— И еще: я предупреждаю вас, что там явно будут недовольны вашим решением следовать с отрядом. Информация получена, и мы могли бы…

— …послать вместо меня какого-нибудь молокососа, — завершил за него Альтобелли, — но я этого не хочу. Давайте договоримся так: вы получите приказ Лондона, но мне его передать не успеете. Ни при каких условиях.

— Черт с вами, — сдался капитан

— Самое забавное, что он, видимо, действительно со мной, — улыбнулся подполковник.

41

И научил он Адама всем именам.

Звезды висели в черном небе, как прибитые. Они не дрожали, не жались ближе к огню. И ночь тоже стояла неподвижно где-то за кругом света. Возле костра сидел человек. Иногда он подкидывал в огонь ветку-другую, поглядывая вверх, куда вместе с дымом улетали красные искорки. В ночи слышалось монотонное пение. Человек что-то мычал себе под нос, покачиваясь из стороны в сторону.

В круг света, из черноты, словно открыв неведомую дверь, вошел другой человек. Сел напротив. Сверкнул огнем зеленый камень на руке. Отозвался ему красный рубин. Тихо, молча.

Так они сидели довольно долго.

Первым нарушил молчание Саммад.

— Как ты считаешь, почему он нас оставил?

— Не мог иначе, — ответил Ибрахим, но потом осекся. — Кого ты имеешь в виду?

— Его… — Саммад вздохнул и посмотрел куда-то вверх.

— А… Я думал, может быть, Мухаммада…

— Нет, — улыбнулся Саммад. — Ты лучше меня знаешь, что Мухаммад никуда и не уходил.

— Да, но от этого легче не становится, — протянул Ибрахим.

Саммад покивал, подбросил еще одну ветку.

— И все-таки… Мы всегда обходим этот вопрос, мы всегда заводим разговоры о чем-то другом Я хочу знать. Почему он оставил нас?!

— К сожалению, ты не можешь спросить об этом у него самого… — сказал Ибрахим. — А без этого любые разговоры становятся вещью довольно бесполезной. Он просто ушел… Его место не было занято, оно просто опустело. В этом я вижу корень всех этих бед…

— О чем ты?

— Да все это… — Ибрахим небрежно махнул рукой куда-то за спину. — Люди… Они никак не могут успокоиться. Они позабыли все имена, они позабыли все…

— Но что-то они все-таки помнят.

— Помнят. И именно это толкает их вверх.

— Вверх?

— Да, они понимают какой-то частью своего сознания, что трон пуст. И занять его может каждый.

— Ну, не каждый…

— Если его не можем занять мы с тобой, то это не значит, что они не могут его занять, — рассмеялся Ибрахим. — Ты ведь сам помнишь… И вот, сказал Он Ангелам: «Поклонитесь Адаму!» И поклонились они… — Ибрахим замолчал.

— … кроме Иблиса, — закончил за него Саммад. — Странно, в них, однодневках, гораздо больше Его сущности, чем в нас.

— Потому все это и происходит. Людей манит Его трон. Пустой… Почему он ушел?

— Мудрость его велика. Он всегда знает, чего хочет…

— Это догма, а догма не всегда правда.

— Правда? Правда в том, что мы одиноки… Мы не знаем, что делать. Мы последнее, что осталось на Земле от Него. И мне от этого не радостно.

— Для этого мы существуем. Мы должны быть довольны. — Ибрахим откинулся назад, опершись руками о холодный песок.

— Чем же?

— Тем, что мы знаем, для чего созданы Наш смысл, он нам известен… Все они, все эти люди… — Ибрахим делал паузы между словами, словно с трудом подбирая их. — Все они мучаются, не зная, куда себя деть, что сделать… Они не знают своего предназначения, и в жизни их нет смысла. От этого они несчастливы.

— А в чем для них смысл? В пустом троне?

— Может быть, и так… Хотя это не смысл, а цель. Не знаю… Жаль, что с нами сегодня нет Мухаммада. Он любил такие разговоры.

— Когда-нибудь мы еще поговорим с ним на эту тему. Я уверен.

Больше они не произнесли ни слова.

Звезды так и остались прибитыми к небосводу, ночь по-прежнему стояла за кругом света, а над песками неслись еле слышные звуки. Обрывки какой-то мелодии, песни, молитвы… Кто разберет?

42

Нет ли пути к возвращению?

Человечек был страшненький. Не особенно выдающейся внешности, невысокого росточка… Залысины создавали иллюзию большого лба, да и вся форма черепа была, какая-то неправильная, что ли?.. Виски как будто выпуклые или слишком «раздутая» затылочная часть?

Зиверс никак не мог определить, почему внешний вид этого человека так отталкивает. Светлые, голубые, до прозрачности, глаза подобострастно взирают из-за толстых очков. Руки уложены на колени. Примерный человечек.

Однако когда он заходил в кабинет, всегда хотелось открыть окно. Казалось, что сквозь густой запах одеколона, неплохого, кстати, одеколона, пробивается другой, более страшный дух.

Человечек улыбнулся тонкими губами и вдруг начал нервно потирать руки. Зиверса едва не вывернуло, и он поспешил углубиться в отчет. Однако в уши ему лез противный звук, это шуршала сухая кожа рук страшненького человечка…

«Я что-то слишком расслабился, — подумал Зиверс, откидываясь в кресле и разглядывая потолок. — Я слишком многое себе позволяю. Слабость — это слишком большая роскошь. В наше время это вообще непозволительная роскошь, она очень дорого стоит».