Стертый мальчик - Гаррард Конли

же не мог приравнять себя к наркоману или грабителю. Отец всегда говорил, что человека характеризует то, как он ведет себя с «нижестоящими»: если он отказывается разговаривать с людьми ниже его по положению, он не стоит и цента. И все же я ставил себя выше некоторых и боялся, что Косби почувствует мое высокомерие. Я боялся, что он с легкостью догадается о том, что я перестал молиться.

– Очень важно не терять связь с мужской частью своей личности, – говорил Косби. – Вы слишком долго не вступали с ней в контакт.

Светловолосый администратор вкатил в комнату телевизор на передвижной стойке. Я возненавидел самодовольную улыбочку этого парня, которую видел каждое утро, когда он меня обыскивал в надежде обнаружить в моих вещах ложный образ. Его улыбка словно говорила: «Я через все это прошел, и то, что ты сейчас испытываешь, – малая толика того, что пришлось пережить мне». А еще она говорила «Будет только хуже», только при этом на его лице не проскальзывало ни капли сочувствия, которое я иногда видел у Смида. Паренек буквально на днях закончил программу, буквально на днях получил статус экс-гея, но уже успел заметить меня, увидеть во мне некое упрямство (которое сам сумел преодолеть) и некий упорный рационализм, неуместный в такой организации, как «Любовь в действии».

– Надеюсь, вы пришли сюда с благими намерениями, – сказал он мне утром, пальцами изучая отделения моего бумажника, – а то, если нет…

Все это казалось странным. Глядя, как он катит телевизор к Косби, я внезапно почувствовал острое разочарование. Мне не хватало Смида. Смид, во всяком случае, был терпелив. В его лице не читалось отвращения при взгляде на меня. Выражение, с которым смотрели на меня Косби и блондин, напоминало осуждающие взгляды друзей и знакомых, узнавших от Дэвида, что я гей: «Держись подальше от моего ребенка», «Ты извращенец», «Чудовище!», «Только и ждешь, как бы засадить».

«Эти извращенцы… – сказала однажды соседка сразу после того, как мои родители обо всем узнали, маленькая седая женщина, которая так многозначительно причмокивала губами, что я невольно подумал, будто и она каким-то образом разузнала мою тайну. Она смотрела дискуссию на канале „Фокс Ньюс“, посвященную свадьбе геев, и остановила меня, когда я проходил мимо ее дома. – Им мозги надо проверить. Поставить в головах все на место. Залатать протекающие трубы, если понимаешь, о чем я».

Я все ждал, когда Косби начнет использовать подобные метафоры. Неисправная проводка? Заедающие шестеренки? Ослабленные винты?

– Сегодня мы посмотрим документальный фильм, – произнес Косби и нажал кнопку «пуск» на телевизоре.

По комнате прокатилось пронзительное гудение, которое вскоре стихло, слилось с жужжанием люминесцентных ламп.

Точно не помню, что это был за фильм, что-то о спорте, зато хорошо помню довольную физиономию Косби, который стоял в сторонке, скрестив руки на груди. Я почти завидовал его наркозависимости, мужской природе его болезни. Он скандалил с мужиками в баре, ввязывался в драки. Ему не нужно было смотреть фильм, чтобы стать натуралом. Он уже им был. Сила гудела в нем, наполняя звуком всю комнату. Среди нас он был экзотическим животным, подчиненным инстинкту; ему был неведом присущий нам стыд. Иногда в его взгляде вместо отвращения проскальзывало удивление, словно он не мог понять, как можно иметь столь извращенную психику.

Я же всю жизнь гадал, каково это – иметь здоровую психику, во всяком случае, с тех пор, как обнаружил, что я гей, как осознал в третьем классе, что мой интерес к нашему учителю, мистеру Смиту, сильнее, чем у моих одноклассников. И хотя долгие годы я притворялся, что это не так, мне нравились мужчины, и эта влюбленность не проходила, а болезненная вина, которая глубоко укоренилась в моем теле, разрасталась, и в конце концов я поверил, что жизнь без этого чувства невозможна. В редкие мгновения, когда я позволял себе представить, что мог бы быть счастлив с теми мужчинами, тупое нытье переходило в острую боль.

Пока Косби говорил, я размышлял, каково наблюдать за героями фильма, которые ведут себя так же, как ты; каково иметь семью, друзей, которые постоянно шутят о твоих любовных похождениях; каково жить, когда мир открывается перед тобой во всем своем великолепии? Каково это – не размышлять над каждым своим движением, не анализировать все, что делаешь, не лгать каждый день? Иногда в упрямом состоянии духа (в том состоянии, которое так не любил презиравший меня блондин) я говорил себе, что быть натуралом, наверное, очень скучно. В упрямом состоянии я размышлял: «Мое несчастье делает меня умнее. Мой изъян дарует мне честолюбие. Это то, что вдохновляет меня на писательство».

Однако в этом вопросе справочник был непреклонен. В нем утверждалось, что ощущение превосходства, о котором часто говорят гомосексуалы, – хитрая уловка, предназначенная для того, чтобы скрыть свою неполноценность: «Когда ощущение проходит, люди впадают в глубокую депрессию, и их самооценка сильно снижается. Часто это связано с желанием контролировать мысли других». «Совершенно верно», – подумал я, прочитав эти строки. Окружающие прекрасно понимали, что я запутался, что потерял контроль над своей жизнью и что у меня крайне заниженная самооценка. Я только и думал о том, что разрушаю семью, что на мне закончится наш род – все, тупик. Кроме того, меня не оставляла мысль о деньгах, которые родители потратили на мое лечение: только за двухнедельную терапию они заплатили полторы тысячи долларов. А еще мне невыносимо было представлять, как завтра я буду стоять рядом с отцом во время рукоположения и, излучая лживую улыбку, притворяться перед сотнями людей, которые придут его поздравить.

Но разве плохо думать, что я могу быть лучше этого блондина? Плохо надеяться, что однажды, если я постараюсь изо всех сил, Бог вернется ко мне, услышит мои молитвы? И даже пока я смотрел фильм – улыбаясь при каждом проблеске бледной плоти во время внезапного прыжка игрока на зад своего противника, когда он с небрежной точностью сбивал соперника с ног, –