Тайна корабельного кладбища. И я плавал по Дунаю - Леонид Вайсберг

И так без конца. Через несколько минут у меня заболела шея. А еще через несколько — я перестал что-либо соображать. Здания, которые называла нам гид, слились в одно. Дворец взгромоздился на дворец. И все же я кое-что запомнил. Об этом и расскажу.

У входа в государственный оперный театр нас встретил человек в коричневой форме. На груди у него сверкал медью большой значок с черной надписью «Фюрер». Нет, на Гитлера этот человек не походил, свастики на его костюме тоже не было.

— Фюрер, — потянул я за руку папу.

— Правильно. Есть в немецком языке такое слово. По-нашему — руководитель, вождь.

— Так ведь фюрером Гитлера называли!

— Не только его. Еще разных фашистских начальников.

— Значит, слово это испоганенное?

— Пожалуй, ты прав…

— Надо было выкинуть его!

— Ну, это уж не нам с тобой решать…

Фюрер из оперы оказался обыкновенным пожарником. Их здесь несколько. И все они одновременно работают экскурсоводами. Это мне понравилось. Хорошо придумано.

Пожарник рассказывал, а гид переводила. Это всемирно известный театр. Наверное, потому, что Вена считалась когда-то музыкальной столицей мира. Здесь жили и творили такие гении, как Глюк и Гайдн, Моцарт и Бетховен, Шуберт и Брамс, Штраус и Кальман…

Только в то время этого театра еще не было. Открылся он в 1869 году. Во время войны здание очень пострадало от бомбежки. Сгорели зрительный зал и сцена. Сохранились лишь вход и часть фойе. Восстанавливали оперу целых десять лет. До конца 1955 года.

Ничего себе театр! На одну люстру три тысячи килограммов хрусталя пошло. Красиво! Это, так сказать, с одной стороны. А потом мы узнали у гида еще кое-какие подробности. Цена билетов в этой опере доходит до ста сорока шиллингов. В случае приезда какой-нибудь знаменитости — втрое больше.

Но это еще не все. Раз в году в театре бывает бал оперы. Его называют балом миллионеров. Билеты в ложу стоят тогда восемь тысяч шиллингов! За бутылку шампанского в буфете дерут тысячу шиллингов!

Могут, к примеру, родители Франца пойти в оперу? Конечно, нет. А вот Эльза наверняка там часто бывает. И балы не пропускает…

Туристы отправились осматривать сцену, а я вышел на воздух. Яркое солнце заливало все вокруг. Мимо меня шуршали по асфальту красные, синие, голубые, черные, кремовые, желтые, коричневые автобусы и автомобили. Миновав оперный театр, они исчезали в тенистых аллеях широкой улицы. Красивые дома. Точеные шпили костелов. Стайки туристов. Англичане, французы, итальянцы, негры, американцы. Американцев сразу заметно. У них на лицах такое выражение, словно их силой затащили в Вену и все им неинтересно.

Напротив главного входа театра стояла вереница колясок. Извозчики. Здесь они называются фиакрами. Пользуются ими только туристы. Коляски точь-в-точь такие, какими были они в Вене и сто и двести лет назад. При мне в нескольких фиакрах разместилась веселая компания. Говорили по-английски.

И тут меня остановили две монахини. Не подумайте только, что это были старые, засушенные в монастыре бабы-яги. Ничего подобного. Молоденькие, хорошенькие. Одеты в длинные отутюженные рясы с белоснежными стоячими воротниками. На голове — просто не знаю, как и назвать, — очень высокие и широкие шляпы; черные с белым. Да, были у них еще крестики на цепочках.

Суют они мне какие-то книжечки и говорят, говорят. Я понял только, что за каждую нужно заплатить десять шиллингов. Развел руками: не понимаю, мол. Тогда та, что повыше ростом, спрашивает:

— Француз?

Вот не думал, что есть во мне что-нибудь французское!

— Итальянец?

Отрицательно трясу головой.

— Янки?

— Советский я! Понятно? — отрезал по-немецки.

— Иесус! Дева Мария! — переполошились монахини. Отобрали книжечки — и ходу.

А я стою заливаюсь. Наверное, они во мне черта с рогами увидели…

В Вене очень красивый городской парк. Видно, за ним здорово ухаживают. Дорожки чистые, кусты подрезаны. Есть в нем и специальная площадка для детей. Неплохо устроена. Не хуже наших. Песочница, качалки всякие. Площадка просторная, а ребятишек с десяток. Не больше.

— Почему пусто так? — спросил у гида «педагогика».

— В Вене вообще мало детей, — ответила она. Знаете, жизнь пока трудна, а дети — это лишние расходы…

Она так и сказала «пока». Значит, надеется, что будет лучше. Это, конечно, правильно. Всегда надо надеяться на хорошее. Но мне показалось, что в Вене надежды ее вряд ли сбудутся. Почему? Сейчас объясню толком.

Были мы во дворце Шёнбрунн — летней резиденции Габсбургов, в замке Бельведер — дворце принца Евгения Савойского. Ну и разных других дворцах. Дорогие картины, драгоценности, замечательная мебель. Все это принадлежало членам императорской семьи, князьям да баронам разным. Жили они как в сказке. А простые люди у них на положении рабов были.

С тех пор прошло много лет. Императора и принцев нет и в помине. Австрия стала буржуазной республикой. А что еще изменилось? Для трудового человека — ничего. Богачи по-прежнему как сыр в масле катаются, а рабочие и крестьяне каждую копейку считают. Да еще трясутся, как бы не остаться без работы. И не дождаться нашему гиду лучших времен, пока у власти стоит Эльзочкин папа!

…В парке есть интересный уголок. В нем разрешается выставлять свои работы скульпторам, которые считают себя непризнанными гениями. Я сделал тут много фотографий, чтобы посмеяться потом вместе с Петькой.

Тонкий конус со щупальцами должен был, по мнению скульптора Рудольфа Кедла, изображать девушку. Уж я и так и этак рассматривал, даже на корточки присел. Рядом — еще одно нагромождение железяк. А табличка утверждала, что это веселящиеся дети.

Я пожалел, что от нашего города далеко до Вены. А то бы мы явились в парк всем классом и за один раз вышли бы на первое место в школе, а то и во всем районе, по сбору металлолома. Что ни «скульптура» — минимум полтонны!

Понравилась мне только одна работа, Хейделя. Он очень ловко сложил из обыкновенного красного кирпича обезьяну.

В этом уголке часто происходят забавные вещи. Собираются студенты и разбивают вдребезги всех этих девушек и детишек из металлолома. К осени редко что остается. И правильно делают! После этого я ни за что не поверю разговорам, будто в капиталистических странах все поголовно увлекаются этим «новым искусством». Наверное, это относится только к богачам.

Выйдя из парка, мы долго стояли у памятника Иоганну Штраусу. Черная фигура со скрипкой на белом постаменте. Король вальсов.

После этого сразу поехали в Венский лес. Помните кинокартину «Большой вальс»? Так в ней заснят не Венский лес, а подделка под него. И вообще весь этот фильм с начала до конца снят в Голливуде, а не в Вене.

Венский лес — это все леса вокруг Вены. По ним проложено множество автомобильных дорог. Скачут верхом на породистых лошадях богачи, гуляют с гувернантками мальчики и девочки наподобие Эльзы. Много ресторанов и кафе.

Возвращаясь в город, автобус свернул в узенькую извилистую улочку, проложенную между небольшими и, по-моему, древними домами. Точь-в-точь как в Таллине или Вильнюсе. Остановились у домика с мемориальной доской. Стены увиты диким виноградом. На доске надпись: «Здесь жил великий немецкий композитор Людвиг ван Бетховен». И годы его жизни: «1770–1827».

Рядом висел план Вены. На нем отмечены места, где жил композитор. За тридцать четыре года, что пробыл Бетховен в Вене, он менял квартиру шестьдесят раз. Гид сказала нам, что домохозяева просто старались избавиться от чересчур шумного квартиранта, который мог сутками не отходить от рояля.

Но «педагогика» объяснил мне все иначе. И я с ним вполне согласен. Бетховен был так поглощен творчеством, что совсем забывал об окружающем. Выйдет, бывало, погулять, увлечется по дороге новой музыкальной идеей и, чтобы немедленно приступить к работе, снимает первую попавшуюся квартиру. Потом еще он был очень болен. На склоне лет совсем оглох. И Бетховену казалось, что, переезжая на новую квартиру, он оставляет все болезни ни старой.

— Знаешь ли ты, Павлик, девиз жизни Бетховена? — спросил «педагогика».

— Нет.

— Тогда слушай: «Нет ничего прекраснее, чем приносить людям счастье и радость!»

— Крепко сказано!

— Очень любил Бетховена Владимир Ильич. «Ничего не знаю лучше «Appassionata», — говорил он о знаменитой сонате Бетховена, — готов слушать ее каждый день. Изумительная, нечеловеческая музыка. Я всегда с гордостью, может быть, наивной, думаю: вот какие чудеса могут делать люди!»

…Отношения мои с «педагогикой» быстро налаживаются. Кажется, он совсем не плохой дядька. И знаниями, словно энциклопедия, напичкан…

Я уже рассказывал о венской рекламе, которая с наступлением темноты полностью завладевает центром города. Видел я в Вене и самолеты, буксировавшие длиннющие баллоны с названиями разных фирм, и людей-сандвичей, увешанных рекламными плакатами, и на каждом шагу — бьющие в глаза призывы покупать, покупать, покупать.