Заколдованный круг - Пентти Хаанпяя

Затем пытаются, насколько возможно, излечить этих калек и несчастных, отравленных газами, десятками лет держат их в лазаретах, выдают им пенсию. Точно так же они проявляют заботу об умалишенных, дегенератах, эпилептиках, слепых, глухих, немых, о всякого рода физически или душевно больных. Они помогают им протянуть как можно дольше, создают условия для продолжения ими своего рода, позволяют плодить себе подобных. И это делается в ущерб лучшим, наиболее трудоспособным и жизнеспособным. Жизнь для последних намного тяжелее, невыносимее, чем для первых, которые не пригодны для жизни, которых мать-природа, если бы она всем повелевала, давным-давно сбросила бы со своего лона, как неугодных ей детей. Но эти животные, именующие себя человеком, хвастаются своим господством над природой. Да, перевернуть все вверх дном они действительно сумели. Больных, преступников, калек искусственно заставляют жить долго! Строятся все новые больницы, тюрьмы, дома призрения; больных становится все больше, растет преступность, ухудшаются условия жизни тех, кто сильный и здоровый. Вот последствия установленного ими порядка. Они налицо уже теперь и еще больше проявят себя через некоторое время…

Он утих, замолчал и налил из котелка стакан чая.

— Почему ты не сказал этого им там, внизу? — спросил Патэ Тэйкка.

— Не сказал! Говорили не раз и в разной форме. А что толку? Жизнь идет своим чередом. Индивидуумы и виды рождаются, развиваются, отживают и умирают. Жизнь невозможно взять за рога: их у нее нет. Кроме того, после такой проповеди они могли бы схватить меня, связать и упрятать в тюрьму или сумасшедший дом. У них настолько смешались все понятия, что от голоса разума они пришли бы в ужас, в ярость.

— Да, в этой жизни вдоволь чего угодно, только не здравого смысла. С точки зрения разума жизнь не стоила бы тех усилий, которые на нее приходится тратить.

— Жить здоровой жизнью совсем не трудно. Нужно только довольствоваться тем, чем довольствуется животное: существованием.

Приступ у Раунио прошел. Теперь он спокойно пил чай. А Патэ Тэйкка ждал новых вспышек. Они приносили дыхание жизни в эту мертвую тишину. В них были боль и наслаждение, игра света и тени, взволнованность. Эти короткие, темпераментные, явно противоречивые рассуждения давали ему пищу для размышления. Они были точно путь в горах, где постоянно меняются виды, и горы то расступаются, то опять теснятся. Они пробуждали в его душе тоску по дали, властно манили туда, где была жизнь.

В ПУТИ

Солнце не умерло. В один прекрасный день из-за сопки выглянул краешек пылающего диска и снова пропал. Но на следующий день солнце взошло над долиной реки уже полностью. Казалось, в полярной ночи образовалась светлая трещина, которая неуклонно и быстро расширялась.

Так шло время. Они трудились в своих ледяных колодцах. На реке Патэ Тэйкка был во власти золотой лихорадки, а в бревенчатой избушке его охватывала тоска по жизни, по людям. Приближалась весна. Снежный наст затвердел и слепил глаза. Солнце растопило ледяные колодцы и наполнило их водой. Съестные припасы кончились, и они добрались на лыжах до лапландского поселения, намереваясь вернуться в горы на лодке, как только вскроется река.

Вынужденное безделье. Сколько воспоминаний нахлынуло на Патэ Тэйкку, когда белый, могучий, царственно величественный фронт зимы дрогнул и стал рушиться. Снега садились ежедневно на целый фут, вечера были синие, желтоватые, блеклые и прохладные. Телефонные провода пели на ветру. Хорошо сидеть в гостинице за столом, покрытым нарядной скатертью, пробегать глазами по высоким буквам газетных заголовков, любоваться официанткой в шелковых чулках и изящных туфельках. Патэ Тэйкка уже почти забыл, что на свете есть такие существа: округлые, мягкие, легкие…

Но магистр Раунио раньше заметил это и не терял времени. Судя по всему, они с этой девушкой проводили долгие голубые вечера во взаимном удовольствии. Он был полон энергии и хорошего настроения. Его борода чистая, аккуратно расчесанная, красовалась пышно и гордо, как хвост глухаря на весеннем току.

На шоссе появились первые проталины. Дорога начала манить Патэ Тэйкку. Ее изгибы влекли к себе. Она была словно девушка-официантка с муравьиной талией. И неизвестно, что она подаст на своем подносе. Возможно, для него она приготовила только страдания, голод и усталость… Но теперь Патэ Тэйкка знал, что он больше не вернется в горы. Правда, эти горы выглядели так, словно что-то таили в своем чреве и вот-вот должны были разродиться: казалось, они сулят золото, богатство. Там вдоволь еды, работы и тишины, но нет покоя. Бурая дорога звала настойчивее. Она опять казалась ему дорогой жизни.

В этом он признался своему товарищу, когда они сидели на крыльце гостиницы. Солнце опускалось за горы, и тучи на западе алели вызывающе, как знамена восстания.

— Я догадался об этом, — сказал Раунио. — Ты уже давно казался беспокойным. В тебе слышалось глухое брожение. Что поделаешь! Раз надо, так надо. Ты возвращаешься как блудный! сын к своему отцу…

— Но если ты останешься в горах, с моей стороны это будет предательством. Ведь ты пропадешь один?

— Не беспокойся обо мне. Каждый из нас живет сам по себе. Думаю взять теперь с собой женщину. Какой же рай без Евы.

— Смотри, как бы Ева опять не стала причиной изгнания из рая.

— А если для тебя не заколют никакого телка, если тебя не примут в круг пирующих, — приходи обратно сюда, в лоно природы, в лоно отца Авраама…

— Это приятно слышать. Искусство ведения войны, кажется, включает в себя и подготовку путей отступления.

Они замолчали и уставились в прохладный блеклый вечер.

Утром Раунио сказал, что ему тоже нужно съездить на юг, устроить кое-какие дела.

В тот день уходила машина, первая машина после долгой зимы, закрывавшей все перевалы и затруднявшей сообщения. Ей предстояло пробиться через горы на большую землю. Это был грузовик местного торговца. Шофер и сам торговец сели в кабину. Раунио, Патэ Тэйкка и еще какой-то худой яткя со страдальческим лицом расположились в кузове.

Мотор заработал и колеса завертелись. Патэ Тэйкка увидел, как борода Раунио взметнулась на ветру. Сколько он знает этого человека? Неужели только неполный год? Но время — понятие относительное. Сказать только, что ты провел в горах год с этим бородачом, значит не сказать ничего. А сколько он услышал от этой бороды такого, что заставило его задуматься? Раунио был то могучее дерево, на стволе которого он, Патэ Тэйкка, держался долгое время подобно плющу или наросту. Теперь они расстаются.

Было как-то по-детски грустно и в то же время досадно: вот человек, который сумел что-то