Заколдованный круг - Пентти Хаанпяя

печатался, но заметив, как много выпускается печатной продукции, пришел в ужас: какое неисчислимое количество квадратных метров, усеянных словесной трухой! Он не захотел сеять такую же труху. Писать книги, творить мир теней свойственно людям, которые чем-то больны, ненормальны и не могут или не смеют жить настоящей жизнью.

Не принимая никакого решения, он бесцельно провел в столице много лет. Правда, в нем подспудно шло какое-то брожение, но от этого жизнь казалась ему еще сумбурнее, хаотичнее. Он не находил в ней места, где можно было бы остановиться, жить и быть довольным. Даже война для него теперь не могла быть настоящей жизнью. Хвастаются цивилизацией, наукой, великими изобретениями, воздвигают церкви, возносят молитвы, и несмотря на это народы обременяют себя огромными армиями, броненосцами, бомбами. Меньше хлеба — больше пороха. Опять наступит время, и миллионы людей будут сидеть в окопах и ждать, когда их разнесет в клочья или удушит газами. Но во имя чего? Этого никто не знает. Потом заключат мир, наплодят детей, сформируют из них армию, изобретут новые смертоносные машины, новые методы убийства. Это и есть всемирная история.

А что потом? Этого магистр Раунио не знал. Осуждать и критиковать легко, но на человечестве лежала такая мрачная тень прошлого, что приходилось блуждать в темноте.

Так прошло несколько лет. Он был единственным сыном обеспеченного чиновника и мог жить в столице, коптить небо, роптать и иронизировать, не занимаясь ничем серьезным. Отец страдал, видя, что у сына нет никакого стремления выйти в люди, что он просто бездельник. Старый чиновник остался один-одинешенек, он все больше мрачнел и старился, а вскоре заболел и умер.

В то время у магистра Раунио была любовная связь, более или менее серьезная. Он надеялся, что благодаря женщине изменится и его отношение к жизни. Но несомый течением не может знать, выдержит ли его ветка, за которую он хочет ухватиться. Связь порвалась. «Это называется разочарованием», — подумал Раунио и стал еще более скептичным и мрачным. Когда умер отец, Раунио получил небольшое наследство и неожиданно пришел к убеждению, что ему больше невмоготу жить в цивилизованном мире, где все напоминает о многовековых страданиях и муках, что здесь ему душно.

И вот теперь он сидит в каменной ванне, любуясь синими горами и поглаживая пальцами нагретую солнцем поверхность скалы. Он чувствует себя превосходно.

— Эй! Теперь-то мы в свое удовольствие поедим форели!

За шумом водопада Раунио не расслышал голоса, но видел, что Патэ Тэйкка стоит у костра с котелком в руках. Раунио выскочил из ванны, схватил полотенце, быстро обтерся и оделся.

Они сели обедать. Немного хлеба, но зато сколько угодно розоватой рыбы. Возле них выросли целые кучи рыбьих костей. Потом выпили по огромной кружке желтоватого чая. После обеда Патэ Тэйкка закурил. Раунио отказался и от этого зелья, изобретенного миром цивилизации.

— Знаешь, о чем я думал, когда кухарничал?

— Ты думал? — воскликнул Раунио, изображая испуг. — Нам не следует думать, тем паче над чем-то абстрактным! Мы должны жить! Набъем брюхо, отдохнем, поразомнемся — и нам хорошо.

— Да, и нам хорошо… Об этом и думал. Здесь замечательно. Такой водопад! Такой склон! Я подумал, что мы выстроим здесь избушку, настоящую — из бревен. Вон там можно разбить огород, выращивать лук для приправы к рыбе…

— А потом посевы зерновых, коровы, верные жены, куча детей! Тогда мы станем как тот Паво из Саариярви[9], который геройски воевал с болотами; станем пионерами, прокладывающими путь, форпостами цивилизации… Высокие, высокие у тебя, дружище, мысли, высокие, как те горы. Подави в себе эти мирские соблазны, иначе мы будем врагами…

— Но когда-нибудь эти Паво из Саариярви все равно доберутся сюда, а вслед за ними появятся дороги и помчатся машины, поток которых будет намного сильнее, чем этот светлый, пенящийся поток. Горы кажутся загадочными, таящими что-то в своем чреве. Когда-нибудь здесь будет подниматься в небо черный дым, загрохочут колеса, люди, точно кроты, будут врываться глубоко в землю…

— Может быть. Но к счастью, это будет не скоро, к тому времени я буду прахом. Нам повезло! Наша жизнь здесь — наслаждение! Она точно чудесное шампанское, а их жизнь будет тяжкой, черной, как пиво…

— Кому что нравится.

— Я предпочитаю такую жизнь. Я с удовольствием сижу за бокалом с этим прозрачным, искристым напитком. И не говори мне ничего об огороде…

Тишина. Шум водопада, унылый писк одинокого комара. У Патэ Тэйкки вдруг появилось такое чувство, что если еще и осталось то, что он некогда видел: дороги, колеса, скорость — все это теперь где-то за три-девять земель, на другой планете. А в межпланетном пространстве нет дорог. В этом чувстве его странно смешались тоска и радость, тихое, грустное счастье.

— Моя идея лучше твоей, — сказал Раунио. Мы прогуляемся в горы. В этом краю я становлюсь религиозным. Я могу стать на колени на вершине сопки и молиться каменным глыбам, принести им в жертву красную форель. Лапландские сейды не хуже других идолов. Им присуще общее для всех богов благородство: если они и слышат, то никому не скажут.

Они шли уже много часов, поднимались на сопки, обходили озерки, брели по болотам и перебирались через ручьи. Потом они карабкались по крутым склонам горы. Рюкзаки и ружья давили на плечи, соленый пот щипал тело, солнце палило вовсю, хотя было около полуночи. Ветерок шумел в ветвях сосняка. Это был девственный лес. Здесь еще никогда не гулял топор, и деревья росли, как хотели. Их предки погибли от бурь или умерли естественной смертью от старости. Высохшие, сгнившие и догнивающие стволы лежали на земле, будто несметное количество костей исполинских животных.

Патэ Тэйкка вдруг обнаружил, что в нем все-таки осталось что-то от покинутого ими мира. Глядя на гниющий валежник, он подумал: «Расточительство, бесхозяйственность».

Комары крутились вокруг них серой тучей и тянулись за ними подобно траурной вуали, но терпкий запах защитной мази в общем-то спасал от укусов. Сколько их в лесах и на болотах, этих серых назойливых существ! И как убога их жизнь! Большинство из них могло только мечтать, как о невозможном, о капле крови. И как рады были те, которые оказались неподалеку от двух бредущих по тундре людей, но и в их хоботки попадала только ядовитая мазь. Несмотря на это, они суетились, не отступали, жили свой короткий век с завидной отчаянностью и упорством.

— Вот наука людям, которые разучились жить, — сказал Раунио и пришлепнул на шее одним ударом с дюжину комаров.

Потом они увидели на склоне сопки