Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

Повторился ли «сапожный» голод вновь?

В «Песне о великом походе» Сергея Есенина ротный перед боем неспроста завещал жене пару сапог, а пережив бой, решил, что сам износит их. Во время Гражданской войны в России обуви не хватало ни белым, ни красным. Например, весной 1919 года в полках из уральских казаков, помимо некомплекта личного состава, у половины не имелось сапог, а лапти с учетом сырой стужи почти гарантировали простуду. Как следствие, в ответственный момент наступления сил Колчака на востоке России целые части оказывались небоеспособными. Когда в мае несколько полков Сводного Сибирского ударного корпуса Сибирской армии бежали из боя, теряя оружие и обувь, командующий армией Радола Гайда опознавал в безоружных и босых потенциальных дезертиров, и их ждали расстрел или арест. Увязая в снегу в отсыревших, дырявых валенках, лаптях и разваливающихся сапогах, было одинаково худо и наступать, и отступать. «Эта картина не вяжется с данными о многомиллионных поставках союзников Колчаку, в том числе о поставках двух миллионов пар обуви… Если все это и было поставлено во Владивосток, то до фронта в значительной степени так и не дошло», — пишет доктор исторических наук А. В. Ганин[351].

В Красной армии лапти тоже не являлись чем-то из ряда вон — Чрезвычайная комиссия по снабжению войск лаптями работала не впустую. Однако ценой огромных усилий острый дефицит обуви в РККА был снижен еще до конца войны: 1,8 миллиона пар обуви только во втором полугодии 1919-го, еще 5,8 миллиона пар вкупе с миллионом портянок в 1920-м — цифры, говорящие сами за себя[352].

В советские годы производство обуви было поставлено на широкую ногу. Понятно, что в печати история этой отрасли легкой промышленности велась от 1917 года, а успехи первых пятилеток подавались как безоговорочная победа над Англией, Германией и Францией и приближение вплотную к показателям США как по количеству, так и по качеству продукции[353]. О таких случаях, как приглашение в 1930 году американских рабочих в «Грознефть» для оказания помощи в ремонте обуви, для которых вдобавок не подготовили ни жилплощади, ни рабочих мест, не говорилось[354]. Тыловое ополчение в начале 1930-х испытывало те же проблемы с обувью, что и инородцы в Русской императорской армии в 1916 году. Оно было обеспечено обувью только на 30–40 %, десятки тылополченцев не могли выходить на работу или грели пятки у костра, а на 1934 год Военно-хозяйственное управление РККА закладывало 26 тысяч пар обувки[355].

Когда началась Великая Отечественная война, а с обувью и сырьем для ее производства вновь, как и в Первую мировую, возникли колоссальные проблемы, их решением занимался целый ЦНИИ заменителей кожи. Выходом стало использование усовершенствованной кирзы, из которой производились не только сапоги, но и кобуры. В тот же период весьма редко, но все же отмечались вопиющие инциденты, подобные происшествиям в эвакуационном госпитале № 3337 в первой половине 1943 года. Его начальник майор медицинской службы Федотов приказывал спороть с импортных ботинок «весь низ» для пошива новых сапог замполиту эвакогоспиталя капитану Тодорову, затем пустить носилки на выделку обуви ему же и себе, из трех пар кожаных тапочек получались женские туфли… Немудрено, что царившая в эвакогоспитале обстановка была признана «нездоровой»[356].

…Известна приписываемая Николаю II фраза: «Все мерзавцы кругом! Сапог нет, ружей нет — наступать надо, а наступать нельзя!» Император будто бы в сердцах бросил ее в разгар кризиса на фронте в 1915-м. Некоторые историки превратили это высказывание в цитату, не упомянув о первоисточнике[357]: допросе бывшего министра внутренних дел А. Н. Хвостова на заседании Чрезвычайной Следственной Комиссии 18 (31) марта 1917 года. Причем тот не слышал данной реплики из первых уст, якобы припоминая ее в пересказе Григория Распутина заодно с карикатурным контекстом[358]. Впрочем, в годы Великой войны о царствующих особах их подданные рассказывали еще не такое, делясь друг с другом сплетнями и суевериями. К ним от сапог переходит и мой рассказ.

СУЕВЕРИЯ, СЛУХИ И ПРОПАГАНДА

Тогда Игорь взглянул на светлое солнце и увидел, что оно тьмою воинов его прикрыло…[359].

Гадания на крови и порохе

Первая операция Русской императорской армии в Великую войну тоже сопровождалась солнечным затмением, как и поход князя Игоря Святославича в половецкие земли. Уникальное событие даже на фоне разгоревшейся войны, оно ожидалось огромным количеством ученых, а для обывателей в порядке ликбеза издавались специальные брошюры[360]. Конечно, действующей армии было не слишком до астрономических наблюдений, однако и без специального приказа генерала Ренненкампфа войскам 1-й армии не обошлось. Вот он: «Объявляя при этом записку редактора Русского астрономического календаря Действительного Статского Советника Щербакова о затмении солнца 8 августа на театре военных действий, предписываю:

1) Ознакомить с ней всех чинов армии.

2) Обратить внимание, что померкшее солнце в момент полного затмения будет на юго-западе, как раз над станом и землей врага»[361].

Палаточный лагерь для наблюдения за солнечным затмением. Где-то в Крыму, 1914 год

Над пунктом 2 приказа сегодня можно посмеиваться сколько угодно, но он скорее повод призадуматься. Отнюдь не темный крестьянин, а молодой пехотный офицер, подпоручик Я. Е. Мартышевский — и тот был впечатлен затмением, признаваясь в мемуарах: «Когда светлый радостный день вдруг быстро сменяется какими-то неестественными сумерками… Вашу душу наполняет жуткое чувство, какой-то суеверный страх. Народная мудрость, отражающая в себе, как в зеркале, истинные мысли и чувства большинства людей, недаром приписывает таким явлением особое значение; она, эта мудрость, называет их знамением небесным, которое предвещает роду человеческому грядущие бедствия…»[362]. В конце июня 1914-го немалая часть мобилизованных в ряды Русской императорской армии носителей этой мудрости вместо мирной страды приступила к военной: «Словно вся Россия стала одним хозяйством, приспело время жатвы, и все, взяв серпы, пошли жать»[363]. Крестьянское мировоззрение хранило и взращивало поверья десятилетиями, если не веками. Они могли служить одновременно заветами прошлого, символами испытанного временем верного уклада жизни, опорой в настоящем и ориентирами в будущем. И становились особенно востребованы на войне, внутри страшного кровеворота, когда душе так нужно ждать, надеяться и верить в чудо. Прежде это не всегда воплощалось в жизнь удачно: добившись канонизации Серафима Саровского незадолго до начала Русско-японской войны, Николай II распорядился благословлять его иконой солдат, отправлявшихся на Восток. Император действовал сугубо