Фронт и тыл Великой войны - Юрий Алексеевич Бахурин

с платьем, но не с обувью. Шведское — коротко уведомило о запрете на вывоз из страны тканей, кожи и готовой обуви. Наконец, китайское консульство посулило «снестись» с Министерством торговли в Пекине.

Удрученная итогами переписки городская управа обратилась даже в Харьковскую губернскую земскую кассу мелкого кредита — в газетах упоминалось, что та занимается закупками обуви. Реакция оттуда тоже не обнадеживала: «Правление кассы ответило, что… пока все операции в зачаточном состоянии и ничего определенного сообщить не может»[332]. Впору было отчаиваться, когда из Москву в Самару пришло предложение о закупке в Штатах обувной продукции «заводов Паккард и Т. Плант»[333]. Судя по каталогу и прейскуранту, ассортимент фасонов и размеров дамской и мужской обуви включал себя и лаковые, и хромовые, и шевровые ботинки — правда, детских моделей не было вовсе. Американцы сулили заказчику скидку до 25 % при оплате наличными долларами США по курсу дня расчета с внесением 20 % общей суммы предоплатой. Размер пошлины, стоимость страховки и морского фрахта из Нью-Йорка во Владивосток были включены в ценники. Доставка из дальневосточного порта в Самару по железной дороге была уже, разумеется, заботой и статьей расходов для городской управы. На погрузку партии товара в Нью-Йорке ушло бы не более двух недель с момента получения заказа. «Что же касается времени доставки ее в Россию, то таковое невозможно определить с точностью. Мы думаем, однако, что для этого потребуется 3–4 месяца», — говорилось в сообщении[334].

В Самаре принялись за калькуляции: население города — «206 тысяч душ, не считая войск». Видимо, не зная его половозрастного состава, члены управы предположили, что половина жителей — это взрослые люди. Закупка импортной обуви должна была стать достаточно крупной, чтобы подтолкнуть местных частников к реализации своих запасов по доступным ценам. Значит, объем закупки надлежит рассчитывать на половину взрослого населения Самары, то есть полсотни тысяч горожан: «Рассчитывая на самые неблагоприятные условия покупки, Управа за округлением цифр исчисляет стоимость одной пары ботинок в среднем в 20 руб[лей]. Следовательно на покупку 50 000 пар ботинок потребуется 1,000,000 р[ублей], т[о] е[сть] та <самая> сумма, которая указывалась Управою в первом ее документе»[335]. Что осталось за скобками этих расчетов и стало ли случайным совпадение итоговой суммы с прежней оценкой, я гадать не берусь. Дело было за малым — найти деньги. Поскольку заключение займа представлялось управе чересчур медленным процессом вкупе с утверждением его городской Думой, она обратилась в один из местных банков на предмет получения ссуды под залог товара. Банк согласился пойти навстречу городу и произвести оплату до 90 % общей суммы. Однако требовался также задаток в размере от 100 до 200 тысяч рублей, и с ним вариантов, кроме займа, уже не оставалось. А еще — валюта, за которой нужно было обращаться в Кредитную канцелярию Минфина, и этот процесс обещал стать затратным по времени. И никто изначально не давал гарантий качества товара. И не было понимания, удастся ли вывезти обувь из Владивостока в вагонах или придется переправлять в Самару 50 тысяч пар ботинок посылками. И, в конце концов, не имелось уверенности в том, удастся ли организовать продажу обуви населению…[336]. Увы, мне не известно, чем закончилась эта история.

Невероятно, но факт: закрепить полноценную государственную монополию на кожи, выстроить работающую вертикаль их приемки, распределения и контроля над производством сумело только Временное правительство, издав 21 апреля (4 мая) 1917 года «Положение о передаче кож в распоряжение государства». Приемкой и распределением выделанных кож отныне занимался Главный комитет по кожевенным делам (Главкож) посредством системы районных комитетов. Им утверждался список убойно-посолочных пунктов Министерства земледелия для сбора, хранения, учета и отправки далее невыделанных кож. Всероссийское общество кожевенных заводчиков отчитывалось перед Главкожем о поступлении сырья из Сибири и с Северного фронта, на других фронтах этим занимались Всероссийский Земский союз и интендантства[337]. Отделения Райкожа ведали сбором кожевенного сырья, его приемкой, оплатой по твердым ценам, передачей в производство, торговлей кожами и изделиями из них и, наконец, арестом и изъятием кож.

Впрочем, военный министр Временного правительства А. Ф. Керенский не упускал возможности использовать катастрофу с обувью в Русской армии в целях самопиара. Он часто щеголял в крагах, кои весьма жаловал[338].

Первая публикация этого фотоснимка сопровождалась подписью: «Военный и морской министр А. Ф. Керенский пропускает мимо себя войска»

На митингах перед фронтовиками же Керенский выступал в ботинках с обмотками[339]. О том, что ни обморожения ног, ни «траншейная стопа» были ему неведомы, говорить излишне.

«Траншейная стопа»

и «стаканы для игры в кости»

Еще фельдмаршал Артур Уэлсли, герцог Веллингтон, говаривал, что важнейшей частью солдатского снаряжения являются, во-первых, пара хороших сапог, во-вторых, еще одна пара сапог, а в-третьих — пара подошв. Оспаривая Наполеона Бонапарта, он считал, что и голодный мужчина порой может неплохо воевать, а вот дурно обутый солдат — это вообще не боец. Столетия спустя в Британии помнили этот завет и следовали ему. Отчасти развитие обувной индустрии в бывшей «мастерской мира» подстегнул заокеанский конкурент, стремившийся наводнить британский рынок товаром более современного производства. Правильные выводы на деле выразились в превышении экспорта обуви из «Туманного Альбиона» над импортом в семь раз. Внутренняя потребность армии в ботинках в мирное время составляла 250 тысяч пар в год. Первая мировая, разумеется, лишила смысла эту и подобные ей цифры. В первые несколько недель военного времени новобранцам приходилось рассчитывать только на собственную обувь. Значительного запаса ботинок на военных складах подготовлено не было, а часть из имевшихся вскоре оказалась потеряна во Франции. Конкретных планов срочного расширения производства обуви для нужд армии тоже никто не строил. Мало того, еще в начале 1914 года Франция заказала у союзницы 2 миллиона пар сапог, и даже с учетом кризисной ситуации к марту 1915-го этот заказ был выполнен[340].

В середине 1915 года Британия производила 60 различных моделей обуви десятка или дюжины размеров для собственных экспедиционных сил и войск союзников. Вздорожание производства увеличивало и стоимость обуви, но у британцев бытовал очень простой подход к регулированию цен: минимум полугодичные заказы, чтобы производства не простаивали, и запрос от производителей данных о расходах и предполагаемой чистой прибыли, то есть — обоснования ценовой политики. На практике все оказалось сложнее. Высокие издержки могли быть обусловлены как нестандартной продукцией — спецобувью для ношения в тропическом климате, сапогами для авиаторов с утепленными