Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

И вот теперь — ласковые слова о Багратионе.

— Не нахожу выражений, ваше величество, чтобы оценить вашу доброту ко мне, кою я вряд ли в такой мере мог заслужить, — вырвалось у Петра Ивановича.

— Нет таких наград, коих я, император, пожалел бы для тех, кто верен мне и престолу. И первый пример — князь Италийский и граф Рымникский Суворов. Генералиссимус! Иные при дворе, не скрою, готовы сказать: не много ли для одного? Отвечу: другому было бы много, ему, Суворову, — мало. Он — ангел! Так когда же его ждать с почетом и триумфом в Санкт-Петербурге? Что, он выслал вас, как всегда, авангардом? Сам — следом?

И помрачнел, услыхав о болезни.

— Граф фон дер Пален, граф Кутайсов, вы тут? Немедля в Кобрин — моего лейб-хирурга Вейкарта. И вы, Кутайсов, — с ним. Да-с, поднять, поставить на ноги! А вам, князь, велю остаться при мне. Вы что-то произнесли о шефстве великого князя… Так вот, приказываю вам, князь, сегодня же стать шефом лейб-гвардии егерского батальона…

Уже вошел в свои права март — первый предвестник природных перемен. И в Михайловском замке, главной столичной резиденции императора, неожиданно стали рождаться свои, дворцовые, перемены.

— Надеюсь, указания вашего величества о встрече Суворова по-прежнему остаются в силе? — однажды в конце обычной аудиенции спросил граф фон дер Пален.

Павел Петрович резко обернулся:

— У вас родились сомнения?

— Никаких, ваше величество. Просто, как военный губернатор столицы, я хотел бы быть всегда в полной готовности, ежели воспоследуют какие-либо хотя бы отдельные дополнения…

Возбудить настороженность Павла было, как все ведали, делом простым, не требующим никаких ухищрений. Достаточно было посеять в его голове сомнения, не слишком заботясь об их даже малейшей правдоподобности.

— Так вы о подписанном мною регламенте по встрече генералиссимуса? — впился глазами в непроницаемое лицо военного губернатора самодержец. — Быть так, как я повелел!

— М-да, — протянул граф Пален. — Страшусь, ваше величество, не случилось бы смуты.

— Это какой же? — возмутился император. — Отдать почести герою — крамола?

— Ежели бы так! — вздохнул военный губернатор. — Но почести сии — вровень с царскими! И жить вы повелели Суворову в половине Зимнего дворца. И принимать там парады вверенных ему войск. А он, как значится в высочайшем рескрипте, — генералиссимус войск. Кто же в таком случае окажется выше — особа императорская или он, герой войны? Вот что может нежданно возникнуть в неких буйных головах! Что меня, ваше величество, и страшит. А еще… — Пален склонился к императорскому уху. — А еще, ваше величество, страшно и вымолвить: вдруг этому герою в голову ударит повернуть войска против, скажем, вашей священной особы?

Все внутри Павла Петровича похолодело: вот, вот угроза, о которой, видно, говорит уже весь Петербург! Не о Суворове идет речь как о заговорщике — о ненависти к нему, императору, в кругах даже придворных. А он, фельдмаршал-генералиссимус, разве не недавний смутьян и затейщик в неповиновении и дерзостном неуважении ко всему тому, что начал в России император? Пален — старая лиса. Но разве в словах его нет резону?

— Ты, Петр Алексеевич, особо меня не стращай предположениями своими. Не с той стороны чую себе угрозу, не с той! Но для смуты любая искра — начало пожара. Так что обещаю подумать. Может, в слишком помпезном масштабе встрече и не бывать, ты прав. Особливо — ему навстречу в карете, из которой я, император, сам первым выхожу. Тут нарушение этикета, мною введенного: не я перед кем бы то ни было, а все другие передо мною — ниц!..

Двадцатого апреля, в десять часов пополудни, «герой всех веков» прибыл в столицу без всяких торжеств. Он разместился в доме своего племянника Хвостова и вскоре впал в беспамятство. В таких случаях ему терли виски спиртом, давали нюхать нашатырь, и он на какое-то время приходил в сознание.

Кутайсова, графа, бывшего государева брадобрея, а ныне главного шталмейстера двора; не узнал. Вернее, как часто делал, разыграл из себя дурачка.

— Вот, Прошка, — сказал, указывая на графа, — человек, коей примерною службою с самых низов достиг недосягаемых вершин. Перестанешь и ты пить, воровать и сквернословить — тож выйдешь в люди.

На вопрос Кутайсова, когда предстанет Суворов пред государем, уже серьезно ответил:

— Меня ныне к себе призвала особа более священная — я готовлюсь отдать отчет о содеянном самому Господу. На иное у меня уже, боюсь, недостанет сил…

Еще раз попытался вступить в разговор, когда объявили о новом посланце императора.

— Это ты, князь Петр! — тихо, но вполне внятно проговорил Александр Васильевич и захотел что-то еще обрадованно добавить, но силы оставили его.

«Князь, видать, обласкан государем, — успел отметить про себя. — Дай ему Бог удачи! Только об одном хотел бы его предупредить: не запутаться в заговоре. Знаю: плетется он всерьез. А во главе сего отвратного дела — мой славный зятек Николай Зубов да его братец Платон совместно с генералами Паленом и Беннигсеном… Мелкие души и крупные мерзавцы! Имя мое намерены были замарать своею затеей. Зятя ко мне подсылали… Да только мы с тобою, князь Петр, солдаты — не душегубы и не убийцы. Кем бы ни был монарх, но никогда рука защитника отечества не должна подняться на него. Никогда! Вот о чем бы я хотел теперь сказать князю Багратиону. Однако, полагаю, он и сам не сделает шага, не угодного Богу. Слава тебе, князь Петр! И теперь уж — прощай навсегда. Далее Тебе идти без меня…»

Девятого мая гроб с телом генералиссимуса гренадеры Итальянской армии внесли в Александро-Невскую лавру. Проход, ведущий к последнему пристанищу великого полководца, оказался слишком узким. Но тут из сотен уст вдруг раздалось: «Суворов должен пройти всюду!» И, подняв гроб на руки, суворовские чудо-богатыри пронесли его до могилы.

Среди тех, кто на руках нес гроб покойного, был и Багратион. В процессии не оказалось лишь императора. Говорили, что Павел Петрович будто бы поклонился гробу, стоя скрытно на углу одной из улиц.

Часть II

По образу и подобию Суворова

Из русских генералов лучше всех Багратион,

Глава первая

Гатчинское лето, как повелось уже в течение последних четырех лет, завершилось большими маневрами и парадом войск. Вечером предстоял фейерверк и бал прямо в парке, под открытым небом.

Настроение у Павла Петровича с утра было восхитительным. Он первым появился на просторной лужайке у дворца, когда полки еще не подошли, и на линейке, вдоль которой должен был состояться церемониальный марш, находились лишь солдаты лейб-егерского батальона. Все как на подбор — стройные, рослые, одетые в зеленые двубортные кафтаны, из-под которых выглядывали камзолы такого же цвета.

Пуговицы на мундирах — желтые. На головах егерей — треугольные шляпы без обшивки, но с кистями желтого же цвета на углах. На правом плече каждого — желтые гарусные аксельбанты.

Но нет, император оказался на плацу не первым — вдоль линии быстро шел ему навстречу в сопровождении двух офицеров шеф батальона князь Багратион. На нем, генерале, как и на подпоручике и прапорщике, что вышагивали чуть поодаль, была та же форма, но аксельбанты и широкие позументы на шляпе золотого шитья.

Князь и офицеры вышагивали, высоко поднимая носки и твердо припечатывая землю каблуками. Лики их были неподвижны, но в то же время исполнены того высочайшего вдохновения, что, в представлении императора, должно было выражать неколебимый воинский дух.

— Раз-два, раз-два! Левой-правой, левой-правой, раз-два! Ноги прямо, носки вон! Раз-два… — не удержался государь и сам, повинуясь собственной команде, двинулся навстречу шефу своего главного в Гатчине и Павловске охранного батальона.

Павел наконец высоко вскинул трость и дал команду остановиться.

— Князь Багратион! — произнес он. — Я восхищен выправкою и внешним видом моего батальона. Прикажите от моего имени выдать нижним чинам по чарке водки и по фунту говядины. Я видел: вчерашний день егеря на маневрах показали образцы в атаке колонною, а также и в рассыпном строю. Как вы знаете, князь, рассыпной строй не введен мною в новый устав войск. Но для егерей — метких охотников, долженствующих действовать подчас в условиях пересеченной местности и нередко в одиночку, — я повелел сделать исключение. Вернее, вменить в правило: действовать расчетливо, проявляя личную сметку и отвагу. А под вашим, князь, предводительством маневр сей доведен до совершенства!

— В том — не токмо моя заслуга, но, смею заметить вашему величеству, опыт недавнего Италийского и особенно Швейцарского похода, — произнес Багратион. — Горы, теснины. И солдат — на узкой тропинке, окруженный скалами, за каждой из которых — неприятель. Тут не на строй надежда — лишь у каждого на самого себя.