Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Испарина выступила на лбу Багратиона. Ах да, Скавронская что-то говорила ему о своем детстве в Италии, назвала и отца, полномочного посланника…

Ныне же, поведала тетя, мама Скавронская — уже графиня Литти. Обе же ее дочери — старшая Екатерина и младшая Мария — невесты на выданье. Причем невесты — одни из самых богатых в Санкт-Петербурге.

— Кстати, их дом — рядом с нами: на углу Большой Миллионной, рядом с Мраморным дворцом, — сказала тетя. — Видишь, как все оказалось просто. Впрочем…

Вот так всегда случается. Вокруг тебя люди знают многое из того, что должен знать именно ты сам. Однако ты — в неведении, они же сообщают тебе лишь то, что сами считают для тебя полезным. Да как можно, коли от того, что ты должен знать о предмете собственного чувства, зависит и твоя судьба, и твое счастье?

— Не томите меня, тетя, вы же убедились в том, что мною руководит не простое любопытство, — взмолился Багратион. — Представьте, пожалуйста, хотя бы на одно мгновение: вы что-то скроете от меня, но впоследствии это, утаенное, может обернуться причиною очень сложных обстоятельств.

— Князь Петр, ты же не мальчик. Сколько самых различных судеб вверяла тебе твоя военная планида, — издалека начала Анна Александровна. — И, я уверена, ты безошибочно определял в человеке главные его черты — трус он или безгранично отважен, пустой фанфарон или товарищ, всегда верный понятиям чести и верности долгу. Сбрось пелену с глаз, и ты, мой милый, без труда разглядишь все недостатки и, скажем условно, достоинства существа, тебя так сильно заинтересовавшего. Зачем, родной, ты вынуждаешь меня, близкого тебе человека, говорить то, что может самому тебе крайне не понравиться?

«Да-да, я знаю, о чем моей тете не хочется сказать мне прямо и откровенно, что, собственно говоря, вижу и я сам в предмете моего увлечения. Скавронская молода. Коли она родилась, скажем, в том тысяча семьсот восемьдесят втором году, когда я уже был зачислен на военную службу, ей теперь восемнадцать лет. Она без малого вдвое меня моложе. Но главное не это. Она — легкомысленна, избалованна, своенравна, постоянно озабочена лишь собственными удовольствиями и наслаждениями. Но разве сии качества — неискоренимые, разве они — врожденные пороки, а не черты молодости, веселого и беззаботного нрава, свойственного юности?»

Последнюю мысль князь Петр и высказал тете, дабы облегчить ее положение. Да, он сам видит то, что, может быть, смущает ее, проницательную «принцессу Борис», как с недавнего времени стали называть Анну Александровну Голицыну в высших кругах. «Принцесса» да с прибавлением мужского, мужнего, имени — дань очаровательной даме, обладающей вдобавок к своим совершенным женским качествам еще и острым, сильным и глубоким умом.

Что ж, от тетиного ума не ускользнуло именно то, о чем он сам теперь ей сказал. Но если, повторил он, сие не признак ветрености, эгоизма, крайней избалованности, а свидетельство лишь молодости и легкости нрава, так идущей к ее очаровательному ангельскому облику?

— Как была бы я счастлива, Петр, окажись рядом с тобою открытая и чистая душа! — произнесла Анна Александровна. — Могу вообразить: ты со своим широким и честным сердцем и она, твоя подруга, с устремлениями чистыми, с представлениями нравственными. Сии девичьи качества видны тотчас. И младые лета, неопытность жизни и веселость нрава, о коем ты говоришь, вовсе не помеха, чтобы отличить себялюбие от сердобольности, каприз от милосердия и сострадания, стремление к собственным удовольствиям от готовности оказать помощь ближнему. Однако прости меня, милый, может быть, я слишком строго сужу и во мне самой расчет холодного, эгоистичного ума преобладает над чувством, коим и должно жить всякому любящему сердцу? Чтобы познать другого человека, потребно время. Надеюсь, у тебя впереди будет еще немало дней, если не месяцев, чтобы лучше понять свойства молодой графини. А уже после этого и определиться в своих намерениях. Не так ли, мой друг?

— Конечно, конечно, милая тетя! — подхватил ее слова Багратион, сразу почувствовав облегчение от разговора. — Вот видите, я услышал ваши бесценные советы и словно проверил собственные решения: время скажет свое, последнее, слово. И все же, наверное, существует такое понятие — первое впечатление. А оно, впечатление сие, меня все более и более убеждает: она полюбит меня, это неискушенное дитя. Вы говорите: избалованность? А что ж в том предосудительного, коли росло сие существо в окружении неги и любви, с младенческих лет познало тепло и щедрость сердец, ее любивших? Значит, все то, что получила сама по рождению и воспитанию, она непременно захочет отдать теперь тому, кто станет ее первым другом. Именно так стал бы рассуждать я сам, коли имел бы в избытке доброты и ласки. Но именно я был всего этого лишен. Потребность же в сих свойствах я ощущаю неизбывную. Потому знаю верно: стремление мое к счастью и ласке утолит именно она, с лихвою изведавшая довольства собственной жизни.

«Принцесса Борис» как-то загадочно усмехнулась и ответила, что у них еще будет немало времени, чтобы вернуться к сему разговору не раз. Теперь же она должна собраться в дорогу — едет в Москву, давно не видела мама и Александра Михайловича. Теперь же возможности для поездки лучше не сыщешь: муж, можно сказать, под арестом в Царском Селе вместе со своим другом великим князем и, вероятно, не скоро оттуда выберется. Появляться же в петербургских кругах или, того хуже, в Гатчине значило бы давать пищу пересудам. Да тут еще и новая тема для сплетен — роман ее племянника с этой, прости Господи, взбалмошной и самовлюбленной до глупости молодой графиней Скавронской. Нет уж, в Москву, в Москву — подалее от разговоров-пересудов, от которых у нее давно уже неприятная оскомина! Будет время найти повод, чтобы Петра попробовать отрезвить — напрямик сказать, что думает сама о сей кокетке.

Однако не зря говорится: человек предполагает, а Бог располагает. Правду сказать, при данном стечении обстоятельств роль Господа принял на себя его помазанник на земле — император всероссийский Павел Первый.

— Иван Павлович, — заметил как-то император главному распорядителю своего двора Кутайсову, — в последнее время я не узнаю князя Багратиона. Моментами он — словно в воду опущенный. Не знаешь, что с ним?

Влюблен, ваше императорское величество.

— Что-о? И в кого же?

— Ходят разговоры, в юную графиню Скавронскую.

Брови Павла Петровича — белесые, еле даже видные — поднялись вверх.

— А Скавронская что ж?

— Известное дело, ваше величество, кокетка и себялюбка. Для нее сие что кошке поиграться с мышкой.

Тут лицо императора вновь разгладилось, и голос его взвился до крайности:

— Это ж какая такая игра при моем дворе? Выходит, отрыжка потемкинского семени — блуд вводить заместо нравов семейных… Да Скавронская-мать — племянница Кривого! Я сие не забыл, хотя произвел ее в кавалерственные дамы и дал свое волеизъявление на брак ее с Мальтийского ордена рыцарем Литтой. Правда, и тут сия пара мне изрядно попортила крови. Ну так я покажу этому потемкинскому семени, кто кошка и кто мышка. Под венец! Завтра же чтоб была свадьба!

— Это же как, ваше величество? — осмелился спросить Кутайсов.

— А самым обыкновенным образом, любезный Иван Павлович. Сей же секунд велю тебе объявить графине Литте и ее дочери: завтра поутру быть здесь, в гатчинском дворце, в приличествующих торжеству нарядах. Молодой графине Скавронской — в подвенечном платье. Князю же Багратиону утром, после развода, остаться при мне…

Решение императора произвело на мать и дочь впечатление грома средь ясного неба.

— Ну что, доигралась? — только и смогла произнести кавалерственная дама. — И было бы перед кем раскрывать чары! Разве недостаточны мои связи, чтобы составить тебе достойную партию? Теперь остается лишь молиться, чтобы пронесло. Еду к самой императрице.

Никогда Мария Федоровна не решалась не только влиять на уже высказанные решения мужа, но даже давать советы в предприятиях, только еще зарождавшихся в его голове. Тут же — и вовсе приказ, не подлежащий обсуждению. К тому же касающийся особы, коя уже год назад вместе с новым своим супругом подпала под тяжелую руку императора. Суть в том, что некогда любимец Павла, посланник ордена мальтийских рыцарей при Петербургском дворе граф Джулио Литта оказался в немилости. Причина была в охлаждении Павла к бывшим своим пристрастиям и союзникам. Потому он и приказал Палену выслать Литту в село Кимры, имение его жены Катерины Васильевны, до недавнего времени вдовы графини Скавронской.

Мария Федоровна приняла кавалерственную даму с настороженностью. О намеченной свадьбе сказала уклончиво:

— Разве не вы, сударыня, уже испытали на самой себе монаршее волеизъявление относительно вашей собственной судьбы? Ежели бы не участие императора, не быть бы вам женою Литты. Монарх же соизволил благословить вас на сей брак, и вы, как я полагаю, весьма счастливы. Такое же намерение у императора относительно вашей дочери — выбрать ей в спутники жизни человека порядочного и весьма достойного.