Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

Немалая и самая, кстати, лучшая часть Вены считалась собственностью баснословно богатого русского вельможи. Ему принадлежал не только великолепный дворец, но целая улица и мост через Дунай, носившие его имя. Венцы передавали друг другу с благоговением и нескрываемым преклонением перед богатством, а значит, и пред могуществом русского графа, как он, чтобы построить собственный дворец, скупил двадцать семь больших домов и затем их снес, предоставляя для собственной постройки огромную площадь. И каменный мост через Дунай он, дескать, соорудил на собственный счет лишь затем, чтобы не тратить времени на дальний объезд.

А какие приемы, балы и карнавалы устраивал эрцгерцог Андреас в своем дворце, куда с не меньшим пиететом, чем к самому императору, съезжалась вся аристократическая Вена! Говорили, что в иной вечер на его торжествах сжигали одних свечей не менее чем на двадцать тысяч. Да что там свечи! В его галерее находились самые ценные, наверное, во всей Европе картины и скульптуры, в его гостиных звучала музыка Бетховена и Гайдна, которую исполняли сами авторы.

Кто бы ни приезжал в Вену — из Петербурга или Берлина, Дрездена или даже, скажем, из Лондона, — не могли обойти дворец Разумовского, окна которого приветливо манили к себе радугою немеркнущих огней, не затухающих до самого рассвета. И, если бы в те годы Вена не была одною из главных европейских столиц, как любили с гордостью говорить сами венцы, герцог Андреас, несомненно, сделал бы ее таковою.

Молодая княгиня Багратион всего какую-нибудь неделю-другую погостила у своей бабушки, Марии Николаевны Скавронской, урожденной баронессы Строгановой, как ей тут же наскучил Неаполь.

— Мне уже лучше. Мой сплин — не от нездоровья, а от затхлости гатчинской и петербургской жизни. И что мне теперь крайне необходимо — свобода, свобода и свобода! А сие окружение может предоставить только столица всех столиц — Вена, — откровенно объяснила бабушке состояние своей души очаровательная притворщица и направилась в Австрию.

— Като, в Вене ты непременно должна появиться у графа Андрея Разумовского, — напутствовала Мария Николаевна внучку. — Ты, вероятно, не помнишь по молодости лет этого прекрасного мужчину и моего давнего друга еще по петербургским годам. Твой отец в аккурат приехал в Неаполь, чтобы сменить здесь в качестве российского полномочного министра прелестнейшего Андрея Кирилловича. Сколько же было тогда тебе, Като? Три годика, уже пошел как раз четвертый. И я, помнится, представила тогда тебя еще очень молодому, тридцатидвухлетнему красавцу графу Андрею. Так что кланяйся от меня, некогда известной ему графини Скавронской, а того ранее — и юной баронессы Строгановой.

Герцог Андреас принял молодую княгиню Багратион и впрямь как дорогую и желанную гостью. Господи, как в самом деле неумолимо бежит время, если совсем недавно перед его глазами была прелестная жена графа Скавронского со своей маленькой дочерью, и вот эта дочь уже сама — блестящая красавица!

Конечно же он помнит ее малюткою у мамы и у бабушки на руках в их богатом неаполитанском доме. Но дом тот прежде всего запомнился не множеством комнат, не собранием картин, золота, бронзы, хрусталя, и фарфора, а необычною музыкальною атмосферою, которая в нем царила. Человек, впервые переступавший порог сего обиталища, ощущал себя попавшим в оперный театр.

Начать хотя, бы с того, что гостя у дверей встречал лакей и не просто приглашал войти, а произносил сию фразу нараспев. Далее гость оказывался перед метрдотелем, и тот также приятным тенором сообщал, что тотчас доложит хозяину дома. Выходил граф Павел Мартынович. Поклон в сторону гостя — и целый речитатив звучал из его уст, сопровождаемый обворожительною улыбкою.

В гостиной за обеденным столом и в кабинете Скавронский если не с самим гостем, то с прислугою всегда объяснялся ариями. И прислуга отвечала ему в такой же манере. Например, граф приказывал заложить экипаж и объяснял, куда он намерен ехать. Сие произносилось нараспев. И слуга, исполнивший распоряжение, докладывал:

— Ваше сиятельство, каре-ета, ка-ак изво-ли-ли при-ка-зать, по-о-да-на!

Каждому, кто попадал в графский особняк в Неаполе, было ясно, что представление это — не экспромт, а самая настоящая опера, сочиненная самим графом заранее и тщательно, по его настоянию и под его управлением, разученная всем домом.

Но как мерзко звучали мелодии, какое положительное отсутствие всякого слуха демонстрировал всякий раз своим гостям незадачливый граф-меломан!

Увы, он был уверен, что обладает выдающимся музыкальным талантом, а искусство его серьезно не принимают в местных театрах и известных в городе салонах лишь потому, что неаполитанцы сами ничего не понимают в вокале и, как все бездарности, отчаянно завидуют его способностям.

При первом же визите к Скавронскому Разумовский, сдававший ему посольские дела, был в буквальном смысле ошеломлен какофонией, которой встретил его граф. Мало того, что сие представление изобличало в сочинителе недалекость ума, но и свидетельствовало о том, что на его ухо, несомненно, с самого, должно быть, рождения наступил массивный слон. А уж Андрей Кириллович, получивший неплохое образование, за годы жизни в Неаполе конечно же сумел хорошо познакомиться с вокальным искусством неаполитанцев, и у негр дома чуть ли не каждый день проходили концерты лучших певцов и музыкантов.

Андрей Кириллович не мог не заметить, какое мучение и стыд доставляли матери и молодой жене Скавронского его домашние экзерсисы. Жена, та вообще, насколько помнил Разумовский, затворяла дверь своей комнаты и почти целые дни проводила на кушетке, завернувшись в длиннополую русскую шубу, даже в самую дикую, неаполитанскую жару. Мария Николаевна же демонстративно отрывала гостя от чудака сына и уводила к себе, где предавалась петербургским воспоминаниям.

Вот уже минуло почти десять лет, как ушел в мир иной посредственный дипломат Павел Мартынович Скавронский, дослуживший тем не менее до чина тайного советника.

Эрцгерцогу Андреасу приятно было узнать от молодой княгини Багратион, что бабушка ее, Мария Николаевна, все еще здравствует, проживая то в Санкт-Петербурге, то в милом ее сердцу Неаполе, и, оказывается, хранит память о нем, графе Андрее Кирилловиче.

— А что ж ваша прелестная матушка? Слыхал, что она теперь — графиня Литта. И, говорите, восхитительно выглядит? Я так рад за нее… Но вы-то, вы, милая душка! Как вы прекрасны, княгиня! Право, именно превосходному человеку и беспримерному воину-герою и должна принадлежать такая прелесть, какою являетесь вы, славное дитя! Это правда, что император с императрицею благословили ваш брак с князем Багратионом и свадьбу вашу устроили в своем дворце в Гатчине?

— Да, граф, то было незабываемое торжество, — приняла заданный Андреем Кирилловичем тон княгиня. — Я знаю, как вы, любезный Андрей Кириллович, были в свое время близки с покойным государем и какою дружбою вы одаряли друг друга. И я, казалось бы, обычная фрейлина, каких при дворе немало, тем не менее оказалась удостоенной особого императорского благословения. Вечная ему память, нашему незабвенному государю. Облик его в моем сердце я буду хранить вечно, как и благодарность за то, что он соединил мою судьбу, как вы изволили произнести, с беспримерным героем-воином.

— О да! — воскликнул эрцгерцог Андреас. — Князь Багратион в недавней кампании на Италианском и Швейцарском театрах войны покрыл себя громкою и неувядаемою славой, коя может сравниться со славою, может быть, лишь самого незабвенного Суворова. А что ж, князь Петр Иванович, ваш милейший супруг, был во всех недавних сражениях первым сподвижником Александра Васильевича! Уж кто-кто, а я, милая княгиня, знаю о том доподлинно. Мне, российскому посланнику в Вене, облеченному полномочным доверием незабвенного нашего императора, было доверено осуществлять сношение фельдмаршала Суворова с австрийским двором. И мне известно, с каким бесподобным мужеством и отвагою добивались неслыханных побед суворовские чудо-богатыри и ваш дражайший, княгиня, супруг. Однако, поверьте мне, старому дипломату, минувшая война с Франциею — лишь начало неминучих будущих схваток. Французская республика, рожденная под знаменами пресловутых свобод, сама стала на наших глазах империей зла. И остановить ее хищные вожделения суждено лишь нам, русским…

Андрей Кириллович как бравурно начал, так почти внезапно оборвал свою речь, заметив, что юной даме и в самом деле ни к чему его воззрения о войне, в том числе и предстоящей.

Разве затем она, юная красавица, выходила замуж за генерала, чтобы вскоре он снова оставил ее одну, а сам направился туда, где кровь, страдания и смерть?

Да и теперь она не потому ли приехала в Вену, чтобы почувствовать себя поистине счастливой? А он, князь Багратион, когда прибудет в Вену? Однако обо всем — потом, еще придет время поговорить и о ее счастье, и о далеком и славном Петербурге — обо всем, что одинаково должно быть близким и дорогим и ей, только вступившей в жизнь, и ему, уже приближающемуся к шестидесятилетнему возрасту вальяжному графу. Теперь же самая изумительная возможность ввести молодую княгиню в общество его, эрцгерцога Андреаса, любезных гостей.