Багратион. Бог рати он - Юрий Когинов

— В Санкт-Петербург, где вас давно ждут? — не скрыл догадки генерал. — И — к кому, с какою целью?

— К императору России. А с целию — передать, что занемог и, ежели Бог пошлет здоровья, вскоре объявлюсь, — пояснил Суворов. — Вот письмо графу Ростопчину, моему ангелу-хранителю, закончил. Сейчас напишу Павлу Петровичу. Главное же передашь на словах: хотел бы спешить на крыльях, да не отпускают недуги!

Взгляд Багратиона полыхнул огнем.

— Все сделаю для вас, дорогой Александр Васильевич, — вскочил он с места и прижал руку к сердцу. — Клянусь: всю любовь армии к вашему сиятельству, все мои чувства к вам, моему отцу, сложу к монаршим стопам! И — лучших лекарей императорского двора — сюда, к вам! Все свершу, только бы вы здравствовали долгие годы.

— Что ж, князь Петр, спасибо за сии слова, — вздохнул Суворов. — В твоих чувствах ко мне я никогда не сомневался. И на сей раз не столь твой, сколько мой настал черед отплатить за твои труды. Посылаю тебя к императору, дабы он увидел перед собою первого героя беспримерного русского похода и воздал этому герою должное. Что же касается меня…

С этими словами Суворов с натугою поднялся со стула и, подойдя к двери, позвал Прохора.

Тот знал, зачем зван, и объявился тотчас, держа на вытянутых руках шпагу.

— Моя. За храбрость. С бриллиантами от императрицы Катерины Великой, — провозгласил Суворов. — Передаю тебе — самому достойному после меня — сию награду носить. Мои войны закончились, твои главные — впереди. Помни заветы мои и крепко держи в руках шпагу, что была суворовскою.

Багратион упал на колени и, взяв оружие, осыпал поцелуями его эфес, а затем руки великого полководца. И слезы, коих никто и никогда не видел в его глазах, потекли по щекам.

«Ну вот, одно из главных дел моих свершилось, — с радостью подумал Суворов, когда затворилась дверь за Багратионом и от крыльца раздался колокольчик тройки, увозившей князя Петра на Петербургскую дорогу. — Мы все ходим под Богом. Но наперед его — под волею императора. Не он, в отличие от Господа, дает нам способности, таланты и силы. Но только от него в сей юдоли земной зависит, кем и когда окажется любой из нас в длинном ряду тех, кто служит Богу и его наместнику на земле верой и правдою. Для одних могут пройти годы, чтобы его вдруг заметили и оценили. Другие же объявляются на театре жизни, еще ничего не свершив.

Генералиссимус всех русских войск! — еле заметно усмехнулся он, глянув в угол комнаты, где на спинке стула красовался его новый мундир. — Семь десятков лет надо было прожить, из коих более пятидесяти — в солдатском строю. Сколько ран получить, сколько раз умирать и вновь воскресать, чтобы судьба увенчала высшею степенью ратного отличия!

На Руси сколь до меня оказались удостоенными сего почетного звания? Лишь первый из них, Шеин, был полководцем[17]. Понюхал пороху, хотя выдающихся баталий не выигрывал, Александр Данилович Меншиков[18]. Последний же мой предшественник по сему величайшему званию, принц Антон-Ульрих, отец малолетнего императора Иоанна Антоновича, и вовсе не слыхал выстрелов — отнял это звание, можно сказать, у фельдмаршала Миниха[19]. Тот себе его припас за переворот на троне. Тьфу, воители в дамских будуарах… А генералиссимус — токмо первый солдат. И судьба его от солдатской неотделима».

Вспомнился разговор с князем Петром о денежном его жаловании, что все до копейки в Альпийском походе — солдатам. А разве не так шла и вся его жизнь до сей поры? Праправнук грузинских царей — и ни кола ни двора. Душа — чиста, а мошна — пуста…

Особенно остро подумалось о случайностях судеб здесь, в Кобрине. Имение сие — дар Екатерины за польскую войну. Спешил, мчался сюда из последнего похода, зная, где есть голову приклонить. У князя Петра — ничего, ни дома, ни двора. А можно ли так, чтобы генерал милостью Божией — и так, бедолагою, до конца своих дней?

Ведал: рядом с ним люди, на коих давно положил глаз и кои храбростью и отвагою не раз доказали свою Преданность и верность отечеству и престолу. Но те, кого тоже любил как подававших немалые надежды, могли и сами не упустить случая. Князь Андрей Горчаков ходил уже в генерал-адъютантах, Михайло Милорадович, громкий и напористый, и сам, без сомнения, пробьет себе дорогу.

Кому же следовало оказать услугу, так это ему, Петру. И не просто в смысле воздаяния за уже свершенное. Праведна плата за старое. Но еще дороже та награда, что помогает быстрее достичь высот, предназначенных тебе Господом.

Почти все, кто вел свои полки в Италийском и Альпийском походах, были искусные военачальники. И только один из них, князь Петр, показал себя командиром, способным выполнять не просто приказы со стороны, но всегда, во всех без исключения сражениях, решать задачи самостоятельно, на свой страх и риск.

Чем был в сих боях его авангард? Малою, но совершенно самостоятельною армиею, коя пробивала собою путь вперед, зная, что за нею — армия главная. Но не она, идущая сзади сила, а твои собственные полки должны начать и завершить сражение, чтобы идущим следом открылся простор.

Сии качества командующего авангардным отрядом — уже зачатки будущего полководца. Причем полководца нового по своей военной природе, вся удача которого — в быстроте, натиске, в праве ударить первым, именно тогда и именно в том месте, где тебя, атакующего, никто не ждет.

Так что ж, для того необходима близость к трону? Нет, дворцовый паркет не для князя Петра. Внимание монаршей власти — начало твоей собственной власти над твоею собственною родною стихией — войском.

И пока будет так — таланты от Господа, а должности — от монарха, мы не станем обходить эту данность.

А в это время по Петербургскому тракту, заметаемому февральскими сугробами, летел и летел к столице разбитый, стонущий на каждом ухабе возок.

«Быстрее! Быстрее! — стучала в висках Багратиона тревога. — Лишь бы успеть, лишь бы не дать Суворову умереть!»

На почтовых станциях не спал. Не помнит даже, ел ли. В возке лишь проваливался в дрему и тут же открывал веки, удивляясь, что прошло минут пять, а казалось — вечность.

А вот и город. Невский проспект, Зимний. Но нет, не сюда. В Летний сад, к Михайловскому замку!

Парадная лестница с гранитными ступенями. Направо от нее — апартаменты императора. Военный Губернатор Санкт-Петербурга граф фон дер Пален растворяет дверь приемной, в которой книжные шкафы красного дерева с бронзой. И откуда-то из глубины — самодержец.

— Я немало наслышан о вас, князь Багратион. — Павел Петрович подошел совсем близко, высоко вскидывая ноги в ботфортах. На плечах — узкий мундир. Лицо с коротким носом вздернуто вверх. — Великий князь, мой сын и сподвижник генералиссимуса Суворова, — самых лестных о вас отзывов.

Багратион еще раз поклонился:

— Мнение о моей особе вашего императорского величества и его императорского высочества для меня — высшая награда. Что же касается его высочества… Цесаревич всю прошедшую многотрудную кампанию изволил преподать образцы совершенного мужества, отваги и великодушия.

— Да-да, — перебил его император, — о храбрости моего сына мне не раз писал любезный Александр Васильевич. И о том, как советы великого князя, своевременные и смелые, помогали избежать поражений в беспримерных баталиях. Но вы, князь, еще один, причем самый непосредственный, свидетель доблестей моего сына. Он, насколько я знаю, большую часть времени провел при авангардном деташементе, коим вы, князь Багратион, предводительствовали.

— Так точно, ваше величество, — произнес Багратион. — Но вернее было бы сказать, в те дни, когда великий князь был при авангарде, все, от меня до нижнего чина, знали: вот кто наш настоящий шеф, наш ангел, несущий нам всем победу.

Голова императора чуть склонилась набок, носик сморщился, отчего сделалось впечатление, что Павел Петрович будто принюхивается к гостю, словно хочет выведать, насколько гость правдив и искренен. Но слова о сыне были так приятны, что он тут же отбросил всякую подозрительность.

— Я польщен вашими словами, князь, и если не возражаете, передам их Константину.

Имя вырвалось неожиданно, и сие показало, как он, монарх, любит своего отпрыска.

Эти чувства в конце прошедшей осени он выразил в своем рескрипте, когда, вопреки здравому смыслу и собственному же указу, присвоил второму своему сыну титул цесаревича. В рескрипте, говорилось: «Видя с сердечным наслаждением, яко государь и отец, отличные подвиги храбрости и примерное мужество, которые во все продолжение нынешней кампании против врагов царств и веры оказывал любезнейший сын наш, его императорское высочество великий князь Константин Павлович, во мзду и вящее отличие жалуем ему титул Цесаревича».