Ниневия - Андрей Евгеньевич Корбут

слезы. Он понял, что притворство более не спасет его, понял, что не сумеет ускользнуть от кары, ниспосланной на него богами, и теперь, успокоившись, смотрел вокруг с насмешкой и непротивлением. И главное, что сейчас занимало его ум, — куда пропал Нимрод. А если его нет в живых, то кому тогда хранить верность? Поэтому Дрек сказал, не вдаваясь в подробности:

— Он, скорей всего, лжет. Потому что этой ночью Нимрод приходил ко мне. А значит, если он и был во дворце, то ушел оттуда рано. Путь до моего дома неблизкий.

Трактис часто задышал и стал кричать в ответ, что все это неправда, что это невозможно, что он видел Нимрода так же ясно, как сейчас Бальтазара, тот кивал, соглашался, но повернувшись к принцессе, сказал негромко:

— Слуга лжет. Вне всяких сомнений. Думаю, он ничего не знает ни о Нимроде, ни о его убийцах. Он солгал тебе, принцесса. И он не нужен нам.

— А второй? Этот пленник? — Хава не сводила с него глаз. — Убийца он?

— Не думаю, моя госпожа. Иначе к чему ему навлекать на себя подозрения? Но ему может быть многое известно.

— Тогда вытряси из него правду.

Трясти Дрека не пришлось. Он быстро и во всем сознался: что служил Нимроду и был послан им, чтобы подстроить несчастный случай с Аракелом, поэтому и оказался рядом с конюшнями, что царский колесничий ушел от него в добром здравии, еще до полуночи. Трактис, висевший рядом и все это слышавший, в надежде, что это его спасет, стал призывать Бальтазара и принцессу поторопиться.

— Скачки вот-вот начнутся. Еще можно успеть предупредить это убийство.

Принцессу это рассмешило, и она пообещала:

— Конечно. Мы обязательно его спасем.

Затем она отвела начальника стражи в сторону, сказала:

— Дрека сопроводи в тюрьму: он был слугой моего Нимрода, и я хочу, чтобы его судьбу решил мой отец. Второго…

Хава задумалась и снова улыбнулась:

— Дреку ни в чем не отказывайте — кормите, поите вволю. А напротив него посадите на цепь этого лжеца. Не давайте ему ни крошки, но и не дайте умереть от жажды, а когда он достаточно проголодается — зашейте лжецу рот.

26

За два года до падения Тиль-Гаримму.

К югу от озера Урмия. Манна

Хатраса подобрал в степи торговец тканями из Манны, сопровождавший караван из маннейского города Мешты[55] к царю скифов Ишпакаю и обратно. Семь крепких лошадей, брошенных в степи на произвол судьбы, стали для купца Азери прямо-таки подарком всесильных богов. Обычно суровый и строгий, он вдруг оживился, в приподнятом настроении принялся шутить с племянником, которого никогда не любил, но вынужден был терпеть из-за его отца, кому принадлежал весь товар, и даже сумел проявить неслыханное для себя милосердие, когда приказал своему лекарю заняться раненым скифом.

«Кто бы мог подумать, что боги пошлют мне такую удачу», — радостно размышлял Азери, вытирая плотным куском ткани обильный пот на толстой шее.

Это для его охранников, слуг и рабов он был хозяином всего этого богатства, в действительности же Шабаб, его старший брат, давал ему с прибыли совсем немного. На эти средства можно было разве что семью прокормить, а вот развернуться самому, открыть пару лавок или выдать дочерей за достойных женихов — это вряд ли.

— Он не выживет, — догнал купца на сером от пыли ишаке старый лекарь. — Я обработал рану, но она слишком запущена, гноится третий или четвертый день.

— А ты постарайся, постарайся…

«Как же хорошо иногда почувствовать себя великодушным и щедрым… щедрым и великодушным», — снова приободрился Азери.

— …Спасешь ему руку — отдам тебе одну из его лошадей.

Лекарь задумался, покосился на обещанную награду.

— Мы можем сделать привал?

Азери нахмурился: останавливаться, пока они не переправились через Аракс, ему не хотелось. Выделенные в сопровождение царем Ишпакаем скифы весь день держались от каравана на значительном удалении. Привал днем мог вызвать ненужные расспросы с их стороны — а что если кочевники узнают о своем соплеменнике, или, хуже того, о лошадях?

— Нет. Зачем тебе это надо?

— Надо хотя бы стрелу вынуть.

— Мы еще до вечера переправимся через реку. На том берегу и сделаем привал.

Так и поступили. Когда караван расположился на ночлег, лекарь взялся за работу. Ему пришлось очистить рану на предплечье, безжалостно срезав Хатрасу мышцы до самой кости, наложить трехслойную повязку, пропитанную мазями, приготовленными на травах, а также дать снадобье, чтобы скиф мог уснуть.

Азери несколько раз навещал их, пока шла операция, с любопытством подсматривая из-за спины за действиями лекаря, и убедившись, что все прошло хорошо, с осознанием честно исполненного долга отправился спать. Впрочем, с этим ему повезло меньше: сначала мешали разлаявшиеся собаки, затем совсем рядом кто-то стал громко ругаться, так что ему самому пришлось вмешаться, прикрикнуть, чтобы успокоились, и, наконец, что было хуже всего — ему стали досаждать назойливые мысли о будущей прибыли. Теперь, когда появилась надежда, что скиф выздоровеет, в голове Азери созрел замечательный план, как можно разбогатеть. Он отдаст этого раба в питомник брата.

«Он сможет, у него получится. Кто-кто, а я умею разбираться в людях, — размышлял торговец, — в нем есть эта необузданная дикая сила, что так пугает обычных людей в скифах. Парень он живучий, сильный, широкая кость…»

О питомнике его брата ползла дурная слава. Рабы туда попадали за немалую плату, которую Шабаб брал с их хозяев. Через год, если раб оставался в живых, они получали назад бешеного пса, способного рвать людей зубами на части, который стоил огромных денег, так же как хороший табун лошадей.

Надежды Азери отчасти не оправдались: спустя две недели, к возвращению каравана в Мешту, Хатрас был по-прежнему слаб и едва вставал, хотя его жизни уже ничего не угрожало. Но хуже всего было то, что правая рука до сих пор висела как плеть.

Шабаб — высокий, крепкий, но немного сутулый моложавый пятидесятилетний мужчина с колючим взглядом — принялся придирчиво осматривать предлагаемый товар, заставил скифа оскалиться. Крепкие ровные зубы ему понравились, но в остальном состояние раба вызвало у него насмешку.

— И ты действительно рассчитываешь, что он окупится? Этот калека не продержится и трех дней.

— Его хранят сами боги, — упрямился младший брат.

— Как знаешь, как знаешь, — пожал плечами Шабаб. — Пять лошадей? Что ж, по