«За други своя…». Хрестоматия православного воина. Книга о воинской нравственности - Е. Ю. Голубева

честь, и если первым пойдешь на смерть, последую за тобой и я». Ободряя друг друга, согласно мирским чинам своим, пошли они на мученическую смерть. И поразились все подвигу, упованию и благородству их души.

(Продолжатель Феофана. Кн. III, 34-37)

Молитва воина

Молитва гласная и публичная, изобилующая сюжетами, образами и персоналиями, почерпнутыми преимущественно из Ветхого Завета, наряду с военными речами может рассматриваться в Средние века как жанр христианской военной риторики, призванной вдохнуть силы и мужество в полководца и его войска. Историки оставили немало свидетельств как военачальники, подобные Андрею, выступавшему в поход против арабов в 878 г., сначала укрепляли молитвой собственную решимость, которую затем речами передавали воинам.

Некий Андрей из скифов, в то время человек известный, являя образцы мужества, не уступавшего его силе, нападал на них и многих (особенно выезжавших в набеги и отрывавшихся от остального войска) убивал и брал в плен. Он ежедневно давал немало свидетельств мужества и ума, и был возведен царем в сан патрикия и назначен начальником схол[98]. Ну а после этого он уже с большими правами и властью непрестанно вступал в открытые сражения и одерживал победы.

Как-то раз написал ему эмир Тарса[99] слова, полные безумия и хулы на Господа нашего Иисуса Христа, Бога и его святейшую матерь, что-де вот посмотрю я, как поможет тебе сын Марии и сама родительница его, когда я с добрым войском пойду на тебя.

Взял он тогда это поносное письмо и с великим плачем возложил к образу Богородицы с сыном на руках и сказал: «Смотри, мать Слова и Бога, и ты, предвечный от Отца и во времени от матери, как кичится и злобствует на избранный народ твой сей варвар, спесивец и новый Сенахирим[100], будь же помощницей и поборницей рабов твоих и да узнают все народы силу твоей власти». Такое с содроганием сердца и великим плачем говорил он в мольбе к Богу, а потом во главе ромейского войска выступил против Тарса.

С упованием на Бога сей доблестный муж бросился на врага со всем своим войском, кое прежде вдохновил к бою призывными речами и немало явил примеров ума и мужества, а поскольку его таксиархи, лохаги и все простые воины мужественно сражались, обратилась в бегство от этой великой резни толпа варваров, сам же эмир и цвет воинов, его окружавший, пали еще раньше. Лишь немногие остававшиеся в лагере или стоявшие в задних рядах с трудом избежали опасности и спаслись в Тарсе.

Своих похоронили, трупы врагов стащили в одно место и сложили из них высокую гору, дабы служила она потомкам вместо памятника, а потом он вернулся домой с добром, добычей и многочисленными пленниками, при этом отнесся к своему успеху благоразумно, счел его лишь Божьим делом и Господу приписал и водительство в бою, и великую эту победу.

(Продолжатель Феофана. Кн. V, 50-51)

Никифор II Фока: воин-монах

Император Никифор II Фока, мечом раздвинувший пределы империи, до воцарения вел жизнь, полную боев и походов, которая тем не менее по самоограничению более напоминала монашеский подвиг. Приверженность духовной жизни естественно выражалась у него в любви к лицам духовного звания и ревностном исполнении своего долга. Воинское служение христианскому братству он ставил настолько высоко, что, став императором, пытался организовать почитание павших воинов наравне со святыми христианской церкви.

Никифор снял и отбросил в сторону свое обычное платье, облачился в царственное одеяние самодержца и предстал в наиболее подобающем государю виде. Сидя на горячем белом коне, украшенном царской сбруей и пурпурными коврами, он въехал в Золотые ворота (Константинополя. – сост.), восторженно встречаемый и приветствуемый народом и вельможами. Вскоре затем Никифор вступил в знаменитейший храм господень и принял достойные почести от причта священнослужителей, а патриарх Полиевкт увенчал его царской диадемой; [Никифору] исполнился в то время пятьдесят один год. Разумом, целомудрием и способностью принимать безошибочные решения он превосходил всех людей, рожденных в его время.

Итак, украшенный царственным венцом, он вошел в сопровождении народа и вельмож во дворец и воссел на царский трон. И тогда можно было видеть, как сама судьба радуется и гордится произведенным ею и тем, что все дела человеческие зависят от нее и ничто из земных благ не достается кому бы то ни было без ее участия.

Никифор обещал соблюдать обычное для него благоразумное целомудрие – уклоняться от сожительства с женщиной и воздерживаться от употребления мяса. Но люди, которые вели уединенный образ жизни и оказывали влияние на его поведение (он очень уважал монахов), не позволяли ему укрепиться в своем решении, побуждали его вступить в брак и не избегать мясоедения как чего-то недозволенного. Они опасались, как бы он, приобретя склонность к роскоши и разгулу, не погряз в противоестественных наслаждениях, которым обычно необдуманно предается самодержавный и самовластный правитель, когда достигает власти. Наставления монахов убедили [Никифора] оставить обыкновенный для его возраста образ жизни. Он сочетался браком с супругой Романа, прекрасной обликом чистокровной лакедемонянкой и, перейдя от умеренного стола к более обильному, начал употреблять в пищу мясо.

Всех поступивших в его подчинение стражей и телохранителей он ежедневно самым усиленным образом наставлял в военном искусстве, учил их умело сгибать лук, отводить стрелу к груди, метко поражать цель, ловко размахивать и вращать во все стороны копьем, уверенным движением вращать в воздухе меч, легко вскакивать на коня. [Никифор стремился к тому], чтобы во время сражений враги не могли превзойти [его телохранителей], – ведь им первым надлежало встретить опасность и выстроиться в боевой порядок.

…Несокрушимость этого мужа, непревзойденная в боях, непобедимая сила, благодаря которой он быстро, без всякого худа, как будто по Божьей воле, побеждал любого неприятеля, страшила и приводила в изумление все народы, и они стремились к тому, чтобы он был им не врагом, а другом и господином.

Мужеством и силой тела он без сомнения превосходил всех людей его поколения, в воинских делах отличался необыкновенной изобретательностью и опытностью, был неколебим среди всякого рода трудностей и не был подвержен обольщениям телесных удовольствий. В делах гражданского управления он был милостив и великодушен, и никогда не было более справедливого судьи и непреклонного законодателя. Он был суров и неутомим в молитвах и всенощных бдениях во имя Бога, невозмутим духом во время песнопений и нисколько не подвержен тщеславию. Однако многие считали недостатком его желание, чтобы все безукоризненно следовали добродетели и не уклонялись от высшей справедливости. За