Бес в ребро - Вайнер Георгий Александрович

– Уходите отсюда вон! – свистящим голосом сказал Бурмистров. – Я вам покажу, где раки зимуют…

У него было лицо, как сургучная печать, коричнево-серое, неумолимое.

Я вышла в коридор – пелена застилала глаза. От волнения я перепутала коридор – повернула не туда и направилась в другую сторону, пока не уперлась в тупик с наглухо забитой дверью, над которой светился трафарет: «Нет выхода».

Какая-то заполошная суета. Мысли прыгают, руки трясутся. Не могу точно время рассчитать. Позвонила из автомата Маринке:

– Доченька, дождись из школы Сережу, и идите к дедушке… Я приеду сегодня очень поздно, вы оставайтесь ночевать у него…

– А Алексей придет?

– Нет, не придет. Он уехал…

– Как? И не попрощался?

– Мариша, его срочно вызвали, он не мог.

Бросила трубку, потому что ком запер горло, я поняла – сейчас снова разревусь. Сейчас не время, сейчас надо в Приреченск ехать…

На вокзале царила обычная толкучка, гремел над головой хрипучий радиоголос. На перроне пахло яблоками, горелой резиной и самоварным дымом.

В электричке было пустовато – середина дня, отлив между волнами нашествия пригородных пассажиров. Устроилась у окна, поезд плавно тронулся.

Еще было совсем светло, когда я вышла на станции в Паутове. Женщина в оранжевом путевом, жилете объяснила мне мой дальнейший маршрут, и я успела на автобус, ехавший час по разбитой тряской бетонке. Сошла в совхозе «Октябрьский» и долго плутала в поисках общежития шоферов. Как выяснилось, они жили в артистических комнатах поселкового Дома культуры. Было семь часов вечера, совершенно темно, и я старалась не думать, как я буду отсюда выбираться. Поднялась на второй этаж и увидела, что несколько мужчин в фойе играли в домино.

Так огромно было мое желание найти Глухоманова, что, взглянув на этих незнакомых людей, я уверенно – толчком сердца, раздерганными нервами, яростной надеждой – выбрала седоватого спокойного мужика с сизо-стальными зубами, оглушительно трахнувшего костью по столу и торжественно объявившего:

– Рыба!..

Подошла и потрогала за плечо:

– Вы Глухоманов?

Он оторвался от «козла», поднял на меня глаза:

– Да. А что?

– Я журналистка… Моя фамилия Полтева… Я вас разыскиваю целую неделю…

– Вот-те раз! – удивился он. – Сюда не поленились приехать?

– Нужда привела, – сказала я. – Я к вам по делу житейскому, а не газетному…

– Какие же это у меня житейские дела с молодой журналисткой? – засмеялся он. Его партнеры с интересом смотрели на нас.

Глухоманов сказал им:

– Ну, чего уши развесили? К вам, небось, журналистки не приезжают за тридевять земель… – улыбаясь, встал и предложил мне: – Идемте, чайком побалуемся и все житейские дела наши обсудим…

Он варил чай в стакане электрическим кипятильником – обжигающий, черно-красный. На стол бросил большой пакет мучнистой пастилы.

– Каким-то чудом в сельпо попало, – кивнул он на пакет. – Угощайтесь… Так что случилось-то?

– Вы помните, недавно в вашей машине произошла драка? Вечером?

Взгляд его напрягся, он с силой вонзил стальные зубы в нежное бело-розовое тельце пастилы, пожевал и ответил неопределенно:

– Да, припоминаю кой-чего… А зачем вам?

– А затем, что у пассажира вашего из-за этой драки вся жизнь пошла под откос…

– Это у которого? Их там много было… – прищурился Глухоманов.

– Вы помните, Юрий Никифорович, кто сел к вам в машину первым?

– Конечно, – уверенно сказал Глухоманов. – Парень такой моложавый, в морской фуражке.

– А что происходило потом, вы помните?

– Да что ж тут не помнить? Слава богу, глаза и уши не отняло… Попросил он притормозить около бабки с цветами, вышел, тут эта компания попрыгала в машину… Ко мне вперед на сиденье уселся такой веселый мордоворот и командует: «Гони, дед, на праздник опоздаем». Я ему говорю: «Успокойся, машина занята». А он мне спокойно: «Да ничего, не возникай, мастер. Двойной счетчик оплачу»… А тут уже и моряк возвратился – аллё, говорит, простите, занята мной машина, я на минуту вышел. Они его посылают – давай, мол, гуляй дальше… Ну, начал он с ними выяснять отношения, все еще вежливо пока, наклонился в открытую дверь и втолковывает. А этот, жлобец впереди, раз – ив лицо ему харкнул. Ну, тот ему, конечно, дал оборотку по всем правилам. А те двое, что сзади с бабой вместе сидели, они тоже выскочили, один из них ему по башке – бах бутылкой! По правде сказать, морячок этот оказался боевой парень. Он его через себя вертанул так, что витрина посыпалась… Шум, крики, визг. Ну, я думаю, мне конец. У меня и так смена кончается, я опаздываю, а сейчас в милицию загребут всех, начнется там – кто, да что, да почему, это до ночи зависну… А нас ведь за это рублем стегают… за опоздание, значит… Думаю, этот парень себя в обиду не даст, и уехал…

– Юрий Никифорович, от ваших показаний жизнь его зависит. В тюрьму его посадили, – сказала я.

– Вот это дают! – ахнул Глухоманов. – А что ж мне делать надо?

– Напишите все, что вы сказали, на бумаге.

Он покряхтел:

– Ох, не люблю я с ними связываться…

– Да что значит связываться? Вы же правду говорите. Я ведь не прошу ничего, кроме правды…

Глухоманов досадливо покрутил головой:

– Писать не люблю – смерть! Кабы ты могла за меня написать…

Я развела руками:

– К сожалению, я этого не могу сделать… Это ведь документ…

Еще долго искали бумагу, ручку, и он, усевшись за стол, прилежно и подробно писал свое заявление, в деталях описывал, как и что происходило, потом затейливо расписался, отдал мне лист, спросил:

– А как же вы в город-то поедете?

– Автобуса буду дожидаться, потом на электричке.

– О, автобус не скоро будет, – сказал он. – Ладно, заведу свой самосвал – доброшу до электрички…

Я ехала в кабине грузовика, пропахшей маслом, бензином, головой упиралась в теплое мощное плечо Глухоманова, дремала и слышала все время его бубнящий, словно пристыженный голос:

– Кабы знать, что так все обернется, то, конечно, остался бы я на месте. Я ведь видел, что он ни при чем, нечего ему бояться. Я потому и укатил… Я уж потом обнаружил, когда в парк приехал, что за моим сиденьем коробка с фруктами лежит. Но я ее диспетчеру сдал сразу…

Он проводил меня до платформы, и когда пришел поезд и с шипением раздвинулись двери, я обхватила его за шею и крепко расцеловала в обе щеки.

Он застенчиво отстранился и сказал:

– Да ладно, чего уж там… Неловко мне, конечно… Нехорошо… Кабы знал…

– Мы с тобой поедем сейчас к Кравченко, – сказал Старик сиплым тихим голосом.

– А почему ты думаешь, что он нас примет? Дальше входа нас милиционер не пустит…

– Я звонил ему… Я не знал, что ты найдешь таксиста и бабку, я хотел, чтобы этим занимались его люди, – бесцветным голосом говорил Старик.

– Ты ему сказал, зачем мы идем к нему?

– Нет, – покачал он головой. – По телефону легче отказать. Я хочу смотреть ему в глаза…

Старик пошел в комнату, достал из шкафа сорочку, черный отутюженный костюм, переоделся и стал вывязывать перед зеркалом галстук-бабочку. Припухшие старые пальцы тряслись, узел не получался.

– Если ты так любишь бабочки, – сказала я, – то почему бы тебе не купить готовый? Знаешь, на резиночку застегивается? Называется «регат»…

Дед гордо отрезал:

– Нет! Это недопустимо. Тот, кто хочет носить бабочку, должен уметь ее вывязывать. Вся беда в том, что нас, умеющих галстук-бабочку вязать, почти не осталось…

Наконец, он связал свою пышную бабочку, я помогла надеть ему пальто, твердую фетровую шляпу, и мы вышли из дома. Я молила бога, чтобы только не сломался лифт. И гремящая коробка не подвела – приехала. И такси сразу подошло. А больше всего времени у нас ушло на подъем от милиционера в вестибюле до второго этажа. Ноги у Старика еле-еле ходили.

Вошли в приемную, и он величественно сказал секретарше:

– Доложите товарищу Кравченко, что к нему пришел Герасим Николаевич Полтев.