Бес в ребро - Вайнер Георгий Александрович

"…В то время, когда вся страна и, в частности, вся наша отрасль… и все труженики промкомбината… стоя на вахте и изыскивая скрытые резервы… мобилизуют все силы… для того, чтобы улучшить… усилить… увеличить… расширить… ассортимент и качество товаров народного потребления… с помощью сквозного наряда… корреспондент газеты И. Полтева отнеслась безответственно к порученному заданию… вместо того, чтобы вскрыть действительно реальные проблемы, стоящие перед трудовым коллективом, грубо извратила факты… весь коллектив возмущен… Особенно негодование тружеников комбината вызывает то обстоятельство, что, ссылаясь в материале на разговор с директором комбината Куцевым, она не удосужилась даже встретиться с ним… Непонятно, как такие люди могут работать в органах советской печати…

Я положила письмо на стол. Боль остро когтила сердце, сухо во рту. Вздохнула глубоко и сказала:

– Я сейчас принесу из сумки блокнот с записями разговора с Куцевым, который мне все рассказывал. Три часа подряд объяснял, почему нет в продаже кроссовок. А оценка его высказываний является моим правом журналиста…

– Эти высказывания он категорически отрицает. Он пишет о том, что вы с ним даже не встречались…

– Ну да, – согласилась я. – Настолько не встречались, что он после разговора предложил еще встретиться в ресторане. Этот Куцев, похоже, может написать, что угодно. Особенно, если его попросят.

– Для меня ваши доводы неубедительны, – сообщил главный. – Вы нарушаете все этические нормативы поведения журналиста и пытаетесь злоупотребить своим профессиональным и общественным положением. Я не могу больше доверять вам и издаю приказ об отстранении вас от должности до тех пор, пока созданная мной комиссия не разберется в этой истории. Если товарищ Куцев пишет правду и вы это интервью высосали из пальца, а у меня нет оснований ему не верить, то вы будете уволены из редакции…

– Хорошо, – развела я руками. – А какие у вас есть основания не верить мне?

– У меня нет оснований вам верить, – отрезал редактор и показал на дверь. – Вы свободны…

Вот он, окончательный укорот. Оказывается, довольно просто накормить человека деликатесным паштетом из печени Прометея в собственном соку. Действительно, рукастые ребята – чагинцы. Затевать второе расследование и доказывать, что я встречалась с этим мордатым жуликом Куцевым, мне было явно не по силам. Ладно, дождемся комиссии.

А, плевать? Чем хуже, тем лучше? Не надо писать об ансамбле на Компрессорном заводе.

Я постучала в дверь с табличкой «Старший следователь Н. С. Бурмистров».

Мундир Бурмистрова висел на стуле, а сам он щеголял в голубой застиранной рубашке с помятым галстуком, в широких старомодных подтяжках. Ну никак, хоть убей, не был похож Бурмистров на грозного вершителя закона. Ему сильно не хватало черных сатиновых нарукавников, тогда бы он неразличимо слился с обликом счетного работника.

Бурмистров взглянул на меня, напрягся на миг – вспомнил! – и быстро сказал:

– Я вас не вызывал! И говорить с вами сейчас не могу – у меня допрос свидетеля…

Он показал для убедительности на сидящего перед ним широкого коренастого человека.

Свидетель приподнялся на стуле, поздоровался:

– Здравствуйте, гражданочка…

– Здравствуйте, – кивнула я ему и повернулась к Бурмистрову: – Я надеюсь, что к вам приходят не только вызванные повесткой…

– Те, кого я не вызываю, должны приходить в мое нерабочее время, если я согласен их принять.

– А я уверена была, что вы согласитесь меня принять.

Свидетель, безмятежно живший на своем стуле, ощутил в наших голосах нарастающее напряжение, и обеспокоено завертел головой.

– Это почему еще? – На лице Бурмистрова проступили коричневые крупные пятна, похожие на пленку в стынущем стакане какао.

– Потому что вы меня приперли к стене, – сказала я. – Вы меня довели до отчаяния, и я постараюсь сделать все, чтобы это вам не сошло с рук.

– Что вы хотите сказать? – поднялся Бурмистров, и я увидела, что в глазах у него мелькнул испуг.

– Я хочу сказать, что вы ведете следствие необъективно. Не знаю – по собственной ли воле…

Свидетель крякнул, а Бурмистров надел мундир, подергал галстук и сказал:

– Вы предъявляете мне тяжелое обвинение. Вы подумали перед тем, как сказать?

– Я обо всем подумала! И не могу объяснить, почему вы посадили в тюрьму невинного человека. Он поправил меня:

– Не невинного, а невиновного. Это разные вещи. Но ваш протеже Ларионов очень даже виновен. Вот вы послушайте, что говорит свидетель Архипенко.

Свидетель Архипенко горестно вздохнул:

– Ох, бил он их жестоко! Жестоко их мордовал, как зверь лютый…

Он делал ударение на последнем слоге – жестоко! Польщенный нашим вниманием, охотно вспоминал:

– Из-за чего задрались они – не знаю, не видел, врать не стану, кто там из них кого зацепил! А как бил их жестоко Ларионов – это наблюдал собственными очами…

Для убедительности или от волнения он выкатывал свои рыжевато-бесцветные очи.

– Я, гражданочка, врать или преувеличивать не стану, я в драке толк понимаю – сам был и боксер раньше, и самбо крутить могу. Так что честно говорю – насмерть он их бил.

– Простите, – перебила я его. – Вот вы говорите, что вы боксер и самбист. Как же вы не вступились, если на ваших глазах людей убивали?

– Голубушка моя! Да как же я мог? У меня в одной руке авосенька с молоком, а в другой торт, «Штефания» называется, пять сорок коробка…

Я сказала Бурмистрову с горечью:

– Хорошего вы свидетеля сыскали. Они вместе разными способами и по разным поводам все врут, и вы это знаете. Неужели вам не совестно?

– Да как вы смеете? – взъярился Бурмистров. – Совестить меня здесь! Кто вы такая? Я обязательно сообщу к вам на работу, что именно вы оказываете давление на следствие. Я уверен, что на работе с большим интересом рассмотрят это письмо.

– Вот именно, – поддакнул свидетель. – Такая еще молодая и такая гордыбака…

Бурмистров отмахнулся от его поддержки, как от мухи, и спросил меня изо всех сил строго:

– Вы меня, надеюсь, поняли?

Когда я шла в прокуратуру, то надеялась сразить Бурмистрова сообщением о Глухоманове, заявлением бабки Еловацкой, сведениями о Рите Терёшкиной, рассказом о ресторане «Актер». Не знаю, на что я надеялась – заплачет Бурмистров от стыда, срочно вызовет бабку, допросит таксиста или сам помчится на такси в тюрьму вызволять Ларионова…

А сейчас поняла, что говорить с ним не о чем нельзя. Бурмистров не расследует уличный конфликт, он совсем не над схваткой – он в самой гуще, он втянулся в драку на стороне чагинцев, и будет молотить нас с Ларионовым сколь силы хватит.

– Я вас поняла, – сказала я тихо. – Николай Степанович, я прошу вас дать мне свидание с Ларионовым…

– Не могу, – отрубил Бурмистров. – По закону я могу разрешить обвиняемому свидание с родственниками. Но вы ведь не родственница? Я не ошибаюсь – вы Ларионову родней не доводитесь?

– Нет, не довожусь, – кивнула я. – А вам никогда не бывает страшно?

– А почему мне должно быть страшно? – старательно изображал он пренебрежение.

– Неужели вы думаете, что все это останется безнаказанным?

Он хлопнул ладонью по столу, но стук этот тоже получился каким-то дребезжащим и неуверенным:

– Мне надоело с вами препираться. Кто вы такая, чтобы оценивать мою работу? Я закончу следствие, передам дело в суд, и там решат, правильны ли были мои действия.

– Да, по-видимому. Я только хотела у вас спросить, зачем вы посадили Ларионова в тюрьму? Какая была в этом необходимость? Чем, кому он угрожал?

– Он никому не угрожал, но его действия мешали проведению объективного расследования. В частности, ваши действия заставили меня взять Ларионова под стражу.

– Я надеюсь, что есть на земле возмездие. За все рано или поздно приходит отмщение. И вы ответите страшно. Я надеюсь увидеть, как вас посадят в тюрьму. Хоть на один день – этого будет достаточно…